Невинный, или Особые отношения - Макьюэн Иэн Расселл - Страница 34

Леонарду выделили тридцать фунтов, и в поисках представления, которое сделало бы честь его стране, он изучил доски для объявлений в клубах Ассоциации молодых христиан, «Наафи» и «Ток-Эйч». Там фигурировали жена некоего капрала из артиллерии, умеющая гадать по чайным листьям, поющая собака из Американского клуба собаководства – не напрокат, а для продажи – и неполный ансамбль народного танца, состоящий при футбольном клубе британских ВВС. Предлагались также Универсальная Тетушка для встречи детей и престарелых в аэропортах и на вокзалах, и «фокусник суперкласса» для малышей до пяти лет.

Только утром в день помолвки Леонард по совету знакомого переговорил с сержантом из Шотландского полка, который, в обмен на тридцать фунтов в фонд офицерской столовой, обещал предоставить волынщика в традиционном наряде – клетчатая юбка, плюмаж, меховая сумка и так далее. Это, а также его короткая речь, и удачная шутка, и шампанское, и недавно выпитый джин, и новый язык, который он уже почти освоил, и Gaststatte, где было так уютно, и, главное, его красавица-невеста, чокающаяся с ним бокалом, – все вместе подсказывало Леонарду, что он никогда не знал себя по-настоящему, что у него гораздо более тонкая и богатая душевная организация, чем он воображал раньше.

Ради торжественного случая Мария сделала завивку. Локоны, уложенные в художественном беспорядке, обрамляли ее по-шекспировски высокий лоб, а чуть ниже макушки белела новая заколка – детский штрих, от которого она не хотела избавляться. Она смотрела на него со спокойным удовлетворением – именно такой взгляд, одновременно самодовольный и рассеянный, вынуждал его в их первые дни отвлекать себя мысленными расчетами и схемами. На руке у нее было серебряное кольцо, которое продал им уличный торговец на Ку-дамм. Сама его дешевизна была свидетельством их свободы. Молодые пары у витрин ювелирных магазинов разглядывали обручальные кольца стоимостью в три месячные зарплаты. После долгого торга – его вела Мария, а Леонард от смущения отошел на несколько шагов – они купили свое меньше чем за пять марок.

Ужин был последним, что отделяло их от квартиры Марии, от подготовленной спальни и вершины празднества. Им хотелось говорить о сексе, и они заговорили о Расселе. Леонард выбрал тон ответственного предостережения. Это не совсем подходило к его нынешнему настроению, но сила привычки взяла свое. Он считал, что Мария должна предупредить Дженни. Рассел был ходок, шустрый малый, как сказал бы Гласе, – однажды он хвастался, что за четыре года в Берлине довел свой список до ста пятидесяти девиц.

– Во-первых, у него наверняка der Tripper, – сказал Леонард, воспользовавшись немецким словом, которое узнал недавно из афишки в общественном туалете, – а во-вторых, он не будет относиться к Дженни серьезно. Ей следует это понимать.

Мария прикрыла рот ладонью: Леонардов «Tripper» вызвал у нее смешок.

– Sei nicht doof! Schuchternheit (Не говори глупостей) – как это по-английски?

– Ханжество, по-моему, – нехотя ответил Леонард.

– Дженни сама о себе позаботится. Знаешь, что она сказала, когда Рассел вошел в комнату? Она сказала: «Такой мне и нужен. Зарплату дадут только в конце следующей недели, а мне хочется в ресторан. А потом на танцы. И еще, – сказала она, – у него замечательный подбородок. Прямо как у супермена». Тут она за него берется, а он думает, что сразил ее.

Леонард положил нож и вилку и заломил руки в шутливом отчаянии.

– Боже мой! Почему я такой глупый?

– Не глупый. Невинный. Стоит тебе свести знакомство с девушкой, и ты сразу делаешь ей предложение. Чудесно! Это женщинам нужно искать нетронутых, а не мужчинам. Мы хотим, чтобы вы доставались нам свеженькими…

Леонард отодвинул тарелку. Невозможно было есть, когда тебя соблазняют.

– Свеженьких легче научить тому, что нам требуется.

– Нам? – спросил Леонард. – Ты имеешь в виду, что ты не одна?

– Нет, я одна. Больше тебе ни о ком думать не надо.

– Ты нужна мне, – сказал Леонард. Он поманил официанта. Это не было вежливым преувеличением. Он чувствовал, что, если не ляжет c ней в ближайшее время, ему может стать дурно: на его желудок с гороховым пудингом внутри словно давило сверху что-то холодное и тяжелое.

Мария подняла бокал. Он никогда не видел ее такой прекрасной.

– За невинность.

– За невинность. И за англо-немецкое сотрудничество.

– Ужасный был тост, – заметила Мария, хотя по ее виду можно было решить, что она шутит. – Он что, считает меня третьим рейхом? Ничего себе невеста! Он правда думает, что люди представляют страны? Даже наш майор и тот говорил лучше на рождественском обеде.

Но когда они расплатились, надели пальто и пошли к Адальбертштрассе, она заговорила на ту же тему серьезнее:

– Я ему не доверяю. Он не понравился мне, еще когда допрашивал. Он рассуждает слишком просто и слишком занят делом. Такие люди опасны. По его мнению, ты должен или любить Америку, или шпионить для русских. Как раз такие и рвутся начать новую войну.

Леонарду приятно было услышать от Марии, что Гласе ей не понравился, и не хотелось затевать спор. Тем не менее он сказал:

– Он очень себя уважает, но вообще-то не так уж плох. Он был мне хорошим другом в этом городе.

Мария притянула его поближе к себе.

– Опять твоя невинность. Тебе нравятся все, кто был с тобой любезен. Если бы Гитлер угостил тебя пивом, ты считал бы его славным парнем!

– А ты бы влюбилась в него, если б он оказался девственником.

Их смех звучал громко на пустынной улице. Когда они поднимались по лестнице к восемьдесят четвертой квартире, деревянные стены размножали их веселье эхом. На пятом этаже кто-то приоткрыл дверь, потом захлопнул снова. Остаток пути они проделали, шикая друг на друга и хихикая, что производило почти столько же шума.

Чтобы приятнее было возвращаться, Мария не стала тушить в квартире свет. Электрокамин в спальне тоже работал. Пока она была в ванной, Леонард откупорил приготовленное заранее вино. В воздухе чувствовался запах, который он не мог толком определить. Пахло, кажется, луком и чем-то еще. В этом была какая-то неуловимая ассоциация. Он разлил вино в стаканы и включил приемник. Он уже созрел для очередной порции «Heartbreak Hotel», но ему попадались только классическая музыка или джаз – ни того ни другого он не переносил.

Когда Мария вышла из ванной, он забыл сказать ей о запахе. Они взяли стаканы в спальню, закурили по сигарете и спокойно поговорили об удавшейся вечеринке. Дым и аромат сухих духов перебили странный запах, хотя сначала он был заметен и в этой комнате. К ним постепенно возвращалась взаимная тяга, которую они испытывали за ужином, и, не прекращая беседы, они стали раздеваться с ласками и поцелуями. Накопленное возбуждение и непринужденность, родившаяся благодаря привычке, делали все очень простым. Когда они разделись окончательно, голоса их упали до шепота. Вечерние шумы за окном стихали – город готовился отойти ко сну. Они забрались под одеяло – теперь, с наступлением весны, можно было не наваливать на себя теплые вещи. Минут пять они нежились, оттягивая удовольствие долгим объятием. «Помолвлена, – прошептала Мария. – Verlobt, verlobt». Само это слово было своего рода стимулом, приглашением. Они неторопливо начали. Она лежала под ним. Его правая щека была прижата к ее. Он видел подушку и ее ухо, она видела поверх его плеча, как играют и напрягаются мелкие мышцы у него на спине, а дальше, за огоньком свечи, темнеет комната. Он закрыл глаза, и перед ним возникла широкая водная гладь. Это могло быть Ваннзее в летнюю пору. С каждым толчком он опускался по пологой кривой вниз, все дальше и глубже, пока поверхность не превратилась в жидкое серебро высоко у него над головой. Когда она пошевелилась и прошептала что-то, слова пролились точно капельки ртути, но упали как перья. Он ответил невнятным звуком. Она повторила это снова, ему в ухо, и тогда он открыл глаза, хотя опять не расслышал. Он приподнялся на локте.

Неопытность или невинность заставила его подумать, что участившийся стук ее сердца под его рукой и широко раскрытые глаза, бисеринки пота на ее верхней губе, усилие, с которым она шевельнула языком, повторяя свои слова, – что все это только благодаря ему? Он уронил голову ниже. То, что она говорила, было облечено в едва уловимый шепот. Ее губы касались уха Леонарда, свистящие щекотали его. Он помотал головой. Услышал, как ее язык отлепился перед новой попыткой. Наконец он разобрал эту фразу: «В шкафу кто-то есть».