Дитя во времени - Макьюэн Иэн Расселл - Страница 7

Глава II

Тот факт, что Стивен Льюис имел много денег, а имя его было известно среди детей школьного возраста, являлся следствием обычной ошибки клерка, минутной расслабленности в действиях сотрудника внутренней почтовой службы издательского дома Готта, положившего пакет с отпечатанной на машинке рукописью не на тот стол. И если Стивен никогда больше не упоминал об этой ошибке, произошедшей много лет назад, то это отчасти из-за щедрых авторских гонораров и авансов, поступивших с тех пор от Готта и многочисленных зарубежных издателей, а отчасти благодаря чувству покорности судьбе, которое приходит с первыми признаками зрелости. В двадцать пять лет ему казалось забавной шуткой, что он станет процветающим детским писателем, потому что в то время он чувствовал в себе силы заняться множеством других вещей; но теперь он уже не мог представить себя кем-то еще.

А кем еще он мог бы стать? Никто из старых друзей его студенческой поры – экспериментаторов от искусства и политики, наркоманов-визионеров – не достиг и половины такого успеха. Несколько его знакомых, когда-то по-настоящему независимых людей, примирились с тем, что до конца жизни будут преподавать английский язык иностранцам. Другие разменяли пятый десяток, измотанные дополнительными уроками английского или «науки выживания» для скучающих подростков в забытых богом средних школах. Этим еще повезло, у них была приличная работа. Другие мыли полы в больницах или водили такси. Одна из бывших сокурсниц Стивена дошла до нищенского значка; он с ужасом думал о том, что когда-нибудь столкнется с ней на улице. Все эти многообещающие молодые люди, эрудированные, подготовленные к деятельной жизни на семинарах по английской литературе, из которой они почерпнули свои острые лозунги: «энергия – вечное наслаждение», «проклятие воодушевляет, благословение расслабляет», – низверглись из библиотек в конце шестидесятых и начале семидесятых годов, одержимые погружениями вглубь своего «я» или поездками на Восток в раскрашенных автобусах. Когда мир стал меньше и серьезнее, они вернулись домой, чтобы служить Образованию, успевшему за это время пообноситься и сморщиться: школы распродавали частным инвесторам, выпускной возраст вот-вот должен был понизиться.

К тому времени уверенность в том, что чем выше уровень образования в обществе, тем скорее будут решены все социальные проблемы, понемногу сошла на нет. Вместе с ней мирно почила вера в более общий принцип, согласно которому с течением времени все большее число людей должно приобщаться к лучшей жизни и что обязанность руководить этой драмой реализовавшихся возможностей и расширившихся перспектив лежит на плечах правительства. Ряды желающих повысить свой интеллектуальный уровень когда-то были очень широки, и для таких людей, как Стивен и его друзья, работы хватало. Преподаватели, музейные смотрители, разного рода гастролирующие лицедеи и рассказчики – огромная компания, целиком на содержании у государства. Ныне обязанности правительства свелись к более простым, более незамысловатым функциям: поддерживать порядок и защищать государство от врагов. Одно время Стивен питал смутное честолюбивое намерение стать учителем в государственной школе. Ему представлялось, как он – высокий, с резкими чертами лица – стоит у доски, а замерший в уважительном молчании класс, устрашенный его привычкой к внезапным саркастическим выпадам, напряженно ловит каждое слово. Теперь-то Стивен понимал, как ему повезло. Он стал автором детских книг и уже почти позабыл, что это произошло по ошибке.

Спустя год после окончания университета Стивен вернулся в Лондон с амебной дизентерией после одурманенного гашишем путешествия по Турции, Афганистану и Северо-Западной пограничной провинции и обнаружил, что кодекс трудолюбия, с которым он и его поколение так старательно боролись, укоренен в нем по-прежнему глубоко. Стивен мечтал о порядке и целеустремленности. Он снял недорогую комнату, устроился клерком в информационное агентство и засел сочинять роман. Каждый вечер он работал по четыре –пять часов, наслаждаясь полетом воображения, благородством своего начинания. Стивен был нечувствителен к томительной скуке дневной службы, потому что у него была тайна, которая росла на тысячу слов в день. И он предавался всем обычным фантазиям начинающих писателей. Он был Томасом Манном, Джеймсом Джойсом, может быть, самим Уильямом Шекспиром. Для того чтобы придать своим трудам более волнующий характер, он стал писать при свете двух свечей.

Стивен собирался описать свое путешествие в романе под названием «Гашиш», где хотел поведать о хиппи, заколотых насмерть в спальных мешках, о девушке из приличной семьи, приговоренной к пожизненному заключению в турецкой тюрьме, о мистической претенциозности, о сексе под наркотиками, об амебной дизентерии. Но сначала он должен был наделить главного героя прошлым, рассказать о его детстве, чтобы дать представление о физическом и нравственном росте, который тому пришлось преодолеть. Однако начальная глава упорно не желала завершаться. Она вдруг зажила собственной жизнью, и Стивен стал писать роман о летних каникулах, похожих на те, которые он, когда ему шел одиннадцатый год, провел с двумя своими кузинами примерно такого же возраста; роман, в котором мальчики носили короткие брюки и короткие стрижки, а девочки вплетали в косы цветные ленты, в котором вместо безумного секса было лишь необлеченное в слова томление и застенчиво переплетенные пальцы, вместо кричаще ярких автобусов фирмы «Фольксваген» – велосипеды с ивовыми корзинками для еды и все действие происходило не в Джелалабаде, а неподалеку от Ридинга. Роман целиком был написан за три месяца, и Стивен назвал его «Лимонад».

Еще неделю он вычитывал и переделывал рукопись, опасаясь, что произведение вышло слишком коротким. Затем однажды утром в понедельник Стивен сказался на работе больным, снял с рукописи фотокопию, лично съездил с ней в Блумсбери и отдал в издательство Готта. Как обычно бывает, он ждал ответа очень долго. Когда письмо наконец пришло, оно не было подписано Чарльзом Дарком, молодым старшим редактором, которого в воскресных газетах называли спасителем пошатнувшейся репутации Готта. Письмо было от мисс Аманды Рьен, которая, пропуская Стивена в свой кабинет, сообщила, пискливо хихикнув, что ничего французского, кроме фамилии Шеп, в ней нет.

Стивен сидел, неудобно упираясь ногами в стол мисс Рьен, потому что комната, которую она занимала, служила когда-то чуланом. В ней не было окон. На стене вместо вставленных в рамку черно-белых фотографий мэтров начала века, сделавших имя Готту, висел портрет отнюдь не Ивлина Во, а лягушки в костюме-тройке, опирающейся на трость рядом с балюстрадой загородного дома. Остальное скудное пространство на стенах было утыкано рисунками с изображением по меньшей мере десятка плюшевых медвежат, пытающихся запустить пожарный насос, мышонка в бикини, приставившего пистолет к виску, и хмурой вороны со стетоскопом на шее, которая щупала пульс у маленького мальчика с бледным лицом, по-видимому только что свалившегося с дерева.

Мисс Рьен сидела в каком-нибудь метре от Стивена, изучая его взглядом собственника. Он неуверенно улыбался в ответ и опускал глаза. Неужели это первое его произведение, спросила она. Все в издательстве потрясены, совершенно потрясены. Стивен кивнул, подозревая, что стал жертвой какой-то страшной ошибки. Он слишком мало знал об издателях, чтобы говорить с ними откровенно, и больше всего на свете не хотел выглядеть глупо. Он приободрился, когда мисс Рьен сказала, что Чарьлз уже знает о его приходе и умирает от желания познакомиться с ним. Через несколько минут дверь широко распахнулась и Дарк, не заходя в комнату, нагнулся и принялся трясти Стивену руку. Он заговорил быстро и без всякого вступления. Восхитительная книга, и, конечно, он хочет ее издать. Разумеется, хочет. Но он должен бежать. Нью-Йорк и Франкфурт ждут его на проводе. Но они должны пообедать вместе. И не откладывая в долгий ящик. И примите мои поздравления. Дверь с треском захлопнулась, и Стивен, обернувшись, увидел, что мисс Рьен ищет на его лице первые признаки подобострастия. Она заговорила торжественно, низким голосом. Великий человек. Великий человек и великий издатель. Стивену ничего не оставалось, как согласиться.