Бумеранг: Как из развитой страны превратиться в страну третьего мира - Льюис Майкл - Страница 42

Еще в 2008 г., не сумев прийти к соглашению с многочисленными кредиторами, город Вальехо объявил о банкротстве. Муниципальный бюджет на 80 % — а ведь была еще и львиная доля исков, которые довели их до банкротства, — шел на зарплаты и прочие выплаты работникам сферы общественной безопасности. Отношения между полицией и пожарными, с одной стороны, и гражданами, с другой, ухудшились как никогда. Работники сферы общественной безопасности думали, что город намерен экономить на их контрактах; граждане думали, что работники сферы общественной безопасности вымогают у них деньги, манипулируя фактором страха. По городу ходила шутка, что «П. У.» [полицейское управление] расшифровывается как «плати или умри» [англ. P. D. — Police Department — «Рау or Die»). Собрания городского совета стали местом публичных упражнений в оскорблениях: так, на одном из них кто-то швырнул на пол отрезанную свиную голову. «Непонятно, за что Вальехо так обломали, — говорит старожил по имени Марк Гарман, который создал веб-сайт, где фиксирует события гражданской войны. — Это как поездка на катере в Сан-Франциско. Бросаешь камень наугад и случайно попадаешь в Напу». После объявления о банкротстве количество полицейских и пожарных сократили вдвое; некоторые граждане пришли к Филу Бэтчелору и заявили, что отныне в собственных домах не чувствуют себя в безопасности. Все другие городские службы фактически сократили до нуля. «Вы знаете, что в некоторых городах мостят улицы? — спрашивает Бэтчелор. — Так вот, это не про нас».

Я заметил у него на полке журнал Fortune с Мередит Уитни на обложке. И пока он говорил о доведении Вальехо до банкротства, я понял, что уже слышал эту историю или ее частную версию. Люди, имеющие власть и призванные избавлять общество от необдуманных действий, вместо этого оставили его истекать кровью. Сложности с полицейскими и пожарными — это не частный вопрос, и дело здесь не в правительстве — это проблема общества в целом. Это то, что произошло на Уолл-стрит в преддверии ипотечного кризиса. Это проблема людей, которые берут то, что можно, — просто потому, что можно, — и не думают о масштабных социальных последствиях. Ведь не случайно долги городов и штатов вышли из-под контроля одновременно с долгами американских граждан. Оставшись в темной комнате наедине с кучей денег, американское общество, причем всё, сверху донизу, точно знало, что хочет. У американцев был выработан условный рефлекс — хватать как можно больше, не задумываясь об отдаленных последствиях. Потом в узком кругу на Уолл-стрит будут стенать по поводу низкой морали американцев, которые перестали платить по низкокачественным кредитам, а американцы будут возмущаться дельцами с Уоллстрит, которые заработали состояния на выстраивании пирамиды производных инструментов на основе этих плохих кредитов.

Не сумев убедить работников общественной безопасности в том, что он не в состоянии сделать их богатыми, город Вальехо, Калифорния, опустился до самого низкого уровня: дальше падать было некуда. «Я считал так: не важно, кто виноват, — сказал Бэтчелор. — Нам нужны перемены». Когда я встретил его через несколько месяцев после вступления в должность, он по-прежнему пытался разрешить сложный финансовый вопрос: как распределить имеющиеся у города $6 млн между 1013 истцами, которые предъявили иски на общую сумму $500 млн. Они были подобны оставшимся в живых после кораблекрушения и плывшим на спасательном плоту с ограниченным количеством продовольствия. В его задачу, как он ее понимал, входило убедить их в том, что единственный шанс выжить — это дружно работать. Он полагал, что главная проблема города связана не с финансами: финансовые проблемы были симптомом. Болезнью страдала культура. За несколько недель до описываемых событий он направил докладную записку оставшемуся штату муниципальных работников — городскому совету, мэру, работникам общественной безопасности. Красной нитью проходила мысль о том, что, если вы хотите наладить ситуацию в городе, вам нужно изменить стиль поведения, причем всем и каждому. «Все дело в людях, — сказал он. — Надо научить их уважать друг друга, проявлять честность и стремиться к совершенству. Культура меняется. Но нужно, чтобы люди захотели измениться. Люди, которых убеждают вопреки их воле, остаются при своем мнении».

— Как же вы меняете культуру всего города? — спросил я его.

— Прежде всего мы заглядываем внутрь, — ответил он.

ДОРОГА ИЗ ВАЛЬЕХО ПРОХОДИТ как раз мимо офиса д-ра Питера Уайброу, британского нейробиолога из Института неврологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, у которого есть своя теория американской жизни. Он считает, что нарушение нормальной деятельности американского общества является побочным продуктом американского успеха. В научных статьях и в популярной книге «Американская мания» (American Mania) Уайброу фактически утверждает, что с неврологической точки зрения человеческие существа созданы неприспособленными к современной американской жизни. Сотни тысяч лет мозг человека развивался в условиях, ограничивающих его потребности. Он не был создан, по крайней мере изначально, для условий чрезмерного изобилия. «Повсюду бродят человеческие существа с удивительно ограниченным умом, — весело изрекает он. — В центре у нас мозг средней ящерицы». Эту сердцевину пресмыкающегося, объясняет он, окружает слой млекопитающего (который ассоциируется с материнской заботой и социальным взаимодействием), а поверх него есть третий слой, который обуславливает работу памяти и способность к абстрактному мышлению. «Единственная проблема заключается в том, — говорит он, — что наши страсти по-прежнему определяются мозгом пресмыкающегося. Мы настроены брать как можно больше тех вещей, которых, как мы считаем, нам не хватает, и это, в частности, относится к сексу, безопасности и продовольствию». Даже сидящему на диете человеку, который старается, чтобы ему на глаза не попался кусок шоколадного торта, трудно контролировать себя, если шоколадный торт каким-то образом оказывается у него перед глазами. Это понимает каждый кондитер в Америке, а теперь и неврология. «Когда сталкиваешься с изобилием, трудно противостоять издавна сложившейся системе положительного подкрепления, — говорит Уайброу. — В такой момент ценность шоколадного торта кажется выше ценности диеты. Когда перед нами шоколадный торт, мы не в состоянии думать о последствиях».

Самое богатое общество, которое когда-либо видел мир, разбогатело за счет изобретения все более совершенных способов предоставления людям того, что они хотят. Воздействие множества мгновенных положительных подкреплений на мозг сродни воздействию, которое отсечение левой руки оказывает на правую: чем больше задействована суть ящерицы, тем более доминантной она становится. «Мы сводим к минимуму использование той части мозга, которой нет у ящерицы, — говорит Уайброу. — Мы создали физиологическую дисфункцию. Мы утратили способность саморегулирования на всех уровнях общества. Те $5 млн, которые вам платят в Goldman Sachs, если вы делаете все, что они просят, и есть шоколадный торт, только осовремененный».

По мнению Уайброу, череда финансовых пузырей и накопление индивидуальных и государственных долгов есть не что иное, как результат ведения образа жизни, продиктованного мозгом ящерицы. Цветовую карту распределения индивидуальных долгов в Америке можно наложить на цветовую карту центров по контролю и профилактике заболеваний, которая показывает фантастический рост с 1985 г. числа страдающих ожирением на территории Соединенных Штатов, и картина в целом совпала бы. Бум торговли, осуществляемой индивидуальными инвесторами в акции, распространение узаконенной азартной игры, рост наркомании и хронического алкоголизма — все это звенья одной цепи. Куда ни повернись, везде американцы приносят долгосрочные интересы в жертву сиюминутному положительному результату.

Что происходит, когда общество утрачивает способность к саморегулированию и упорно приносит собственные долгосрочные интересы в жертву сиюминутным вознаграждениям? Чем все заканчивается? «Мы могли бы регулировать себя, если бы захотели задуматься над этим, — говорит Уайброу. — Но мы явно не собираемся этого делать». Помимо этой маловероятной возможности, Уайброу рассматривает два других потенциальных исхода. Первый он иллюстрирует правдивой историей, которую можно было бы назвать притчей о фазанах. Весной прошлого года он был в творческом отпуске в Оксфордском университете и с удивлением обнаружил, что может снять квартиру в самом Блен-хеймском дворце, фамильном доме Черчиллей. Предыдущая зима в Бленхейме была суровой, и охотники подстрелили много фазанов, в результате чего в дворцовом парке остался один-единственный фазан. Птица получила свободный доступ к недавно засеянному полю. Если раньше количество съедаемой пищи регулировалось окружающими условиями, то теперь не было абсолютно никакого регулирования: фазан мог есть сколько влезет, что он и делал. Он вырос до таких размеров, что когда другие птицы подлетали поклевать зерна, он отпугивал их одним своим видом. Жирный фазан стал туристической достопримечательностью и даже получил имя: Генри. «Генри был самым крупным фазаном, который когда-либо существовал, — говорит Уайброу. — Даже растолстев, он все ел и ел». Вскоре Генри стал страдать ожирением. Он по-прежнему мог есть сколько влезет, но уже не мог летать. И однажды его не стало: фазана съела лиса.