Бумеранг: Как из развитой страны превратиться в страну третьего мира - Льюис Майкл - Страница 37

То, что Мередит Уитни пыталась рассказать, было интереснее того, в чем ее пытались обвинить. В действительности ее не очень сильно волновал рынок муниципальных облигаций или сколько городов могли обанкротиться. Рынок муниципальных облигаций — это унылое болото. Как она выразилась: «Кому интересен этот вонючий рынок муни-бон-дов?» Единственная причина, по которой ее занесло на этот рынок, была связана с попыткой рассмотреть национальную экономику США как совокупность региональных экономик. Для понимания региональных экономик ей необходимо было понять возможные линии поведения органов управления штатов и муниципалитетов, а чтобы это понять, ей пришлось разобраться с их финансами. И она целых два года изучала финансы штатов и местных образований. «Я не собиралась этого делать, — сказала она. — Никто из моих клиентов не просил об этом. Просто мне самой нужно было это понять. Все началось с вопроса: почему оценки ВВП такие высокие, когда штаты, которые во время бума опережали по показателям американскую экономику в целом, теперь отставали от нее — а они составляли 22 % этой экономики?» Это был хороший вопрос.

В 2002–2008 гг. долги штатов росли, как и долги их граждан: уровень задолженности штатов как группы почти удвоился, а расходы выросли на две трети. В то время также наблюдалось систематическое недофинансирование пенсионных планов и других будущих долговых обязательств на общую сумму около $1,5 трлн. В то же время пенсионные средства, которые они отложили, были вложены в еще более рискованные активы. В 1980 г. только 23 % пенсионных денег штатов были вложены в фондовый рынок; к 2008 г. этот показатель вырос до 60 %. В довершение почти все пенсионные фонды утверждали, что смогут заработать 8 % на вложенных деньгах, в то время как Федеральная резервная система обещала сохранить процентные ставки на нулевом уровне. Манипуляции с недофинансированными планами медицинского обслуживания, снижение федерального финансирования штатов и уменьшение налоговых поступлений в связи с ослаблением экономики — вот откуда такие дыры на триллионы долларов. Ликвидировать их можно было одним или двумя путями: резким сокращением финансирования публичных услуг или объявлением дефолта — или же тем и другим. Она считала дефолт маловероятным, по крайней мере на уровне штата, потому что штат может вытянуть деньги из городов и расплатиться по своим облигациям. Городам же придется особенно трудно. «Пугает то, что казначеи штатов не знают финансового состояния своих собственных муниципалитетов», — сказала она.

— Откуда вы знаете?

— Я их спрашивала!

Если штаты и создавались равными, то теперь они были в неравном положении. Те, что испытали сильнейший бум, теперь стояли перед лицом сильнейшего падения. «Как Соединенные Штаты выходят из кредитного кризиса? — задала себе вопрос Уитни. — Я была уверена — поскольку кредитный кризис проявился в регионах по-разному, — что страна выйдет из него с новыми сильными и слабыми регионами. Скорее всего, компании расцветут в более сильных штатах; люди пойдут туда, где есть рабочие места. В конечном счете люди последуют за компаниями». Она считала, что в стране могут появиться явные зоны финансовой устойчивости и зоны финансового кризиса. И чем яснее люди будут понимать различие между ними, тем сильнее будут трения между этими зонами. («Индиана скорее всего провозгласит: “Я ни при каких условиях не буду вытаскивать Нью-Джерси”».) Со временем, когда народ поймет, где есть серьезные финансовые трудности и где их нет, проблемы только усугубятся. «Те, у кого есть деньги и возможность сменить место жительства, переедут, — написала Уитни в своем докладе для клиентов с Уолл-стрит, — а те, у кого нет ни денег, ни возможности переехать, останутся и в конечном счете будут зависеть от федеральной и муниципальной помощи. Здесь мы фактически имеем дело с “трагедией общедоступности”».

Когда Мередит Уитни задумывала исследование, в ее задачу не входило предсказание дефолтов на рынке муниципальных облигаций. Она собиралась сравнить штаты между собой, чтобы их можно было ранжировать. Ей хотелось понять, кто в Америке мог бы сыграть роль греков, а кто — немцев. Кто был силен, а кто — слаб. В ходе исследования она фактически раскопала самые ужасные в финансовом отношении места.

— И какой же штат ужаснее всего? — спросил я ее.

Она не думала и двух секунд.

— Калифорния.

РАННИМ ЛЕТНИМ УТРОМ, в семь часов, я ехал по взморью на горном велосипеде с титановой рамой (стоимостью $5000), спешно взятом напрокат накануне вечером. Я направлялся в Санта-Монику, где Арнольд Шварценеггер назначил мне встречу. Он явился точно вовремя на черном автомобиле марки Cadillac SUV, к которому сзади были прикреплены несколько старых велосипедов-развалюх. Я постарался, чтобы моя одежда приблизительно напоминала костюм велосипедиста; на нем была зеленая толстовка, шорты и мягкие бежевые туфли наподобие домашних тапочек, что говорило и об удивительном равнодушии к собственной внешности, и об уверенности, что его мужественность от этого не пострадает. На волосах у него еще смутно угадывался след от подушки, а веки смыкались, хотя он уверял меня, что встал полтора часа назад и читал газеты. После чтения газет бывший губернатор Калифорнии часто ездит на велосипеде для укрепления сердечно-сосудистой системы, затем идет в тренажерный зал.

Он берет один из велосипедов, садится на него и выруливает на Оушен-авеню, где уже начинается интенсивное движение. Он не носит велосипедный шлем, не останавливается на красный свет, мчится мимо знака «ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН», как будто не замечая его, и выезжает на встречную полосу на улицах с односторонним движением. Когда он хочет пересечь три полосы при скоростном движении, то даже не оглядывается, а просто вытягивает руку и едет в этом направлении, предполагая, что едущие сзади притормозят. У него на велосипеде как минимум 10 скоростей, но он использует лишь две: нулевую и работу педалями изо всех сил. Через полмили такой езды у него от ветра начали струиться слезы по щекам.

Он — один из самых узнаваемых людей в мире, но его, как видно, не волнует, что кто-то узнает его, да никто и не узнает. Возможно, люди, которые встали на рассвете, чтобы заняться бегом трусцой или спортивной ходьбой, покататься на роликовых коньках, слишком поглощены своим занятием и не могут выйти из транса. Или же его появление застает их врасплох. У него нет не то что свиты, но даже телохранителя. Его экономический консультант Дэвид Крейн и консультант по связям с общественностью Адам Мендельсон, которые присоединились к прогулке удовольствия ради, остались далеко позади. Любой обративший на него внимание мог бы подумать: «Этот парень похож на Арнольда, но он никак не может быть Арнольдом, потому что Арнольд никогда бы не поехал на велике один в 7.00 и не мчался бы как самоубийца». Реальный контакт с публикой происходит только тогда, когда он останавливается на красный свет. Говорящая по мобильному телефону женщина с детской коляской переходит улицу как раз перед ним и пристально смотрит на него. «О… Боже… мой, — выдыхает она в телефон. — Это же Билл Клинтон!» Она отходит метра на три, но продолжает говорить по телефону с видом человека, который не верит своим глазам: «Я здесь с Биллом Клинтоном».

— Это парень, у которого был сексуальный скандал, — говорит Арнольд, улыбаясь.

— Подожди… подожди, — говорит женщина в телефон. — Может, это и не Билл Клинтон.

Но прежде чем ей удается правильно установить личность, загорается зеленый свет, и мы трогаемся с места.

Его жизнь — это серия тщательно инсценированных переживаний и мероприятий. В нем, однако, нет ничего наигранного. Он свеж, энергичен и способен на импровизацию: кажется, он и сам не знает, что сделает в следующий момент. Нельзя сказать, что он скромен — впрочем, я не уверен, что сам был бы скромным на его месте, хотя, возможно, притворялся бы таковым чаще, чем он, т. е. почти никогда. Что делает его непохожим на эгоцентриста, помимо природной любознательности, так это искреннее отсутствие интереса к собственному отражению в зеркале. Он живет так же, как ездит на велосипеде, обращая куда больше внимания на то, что впереди, чем на то, что позади. Будучи у власти, он не вел никаких дневников. Меня это удивляет, но он говорит, что не делал даже кратких записей на скорую руку, по которым впоследствии можно было бы воспроизвести события и впечатления о них. «Зачем мне это нужно? — говорит он. — Это все равно что вы приходите домой, а жена спрашивает, как прошел день. Я сделал это один раз и больше не хочу повторять». По окончании долгого дня губернаторства он захотел, например, позаниматься со штангой.