Амстердам - Макьюэн Иэн Расселл - Страница 17

И вот сегодня, утром четверга, за день до публикации, Вернон и его помощник поднимались на четвертый этаж в древнем лифте, судя по всему страдавшем падучей. Вернон чувствовал себя как в старые дни перед генеральной репетицией студенческого спектакля: потные ладони, замирание в брюхе, учащенный стул. Прежде чем закончится утреннее совещание, все старшие сотрудники, ведущие журналисты и немало людей, кроме них, увидят фотографии. Первый выпуск отправлялся в печать в 5.15, но лишь в 9.30, к последнему выпуску, Гармони, его платье и томный взгляд яростно завертятся на стальных валах новой типографии в Кройдоне. Идея состояла в том, чтобы соперники не успели дать конкурирующий материал в своих поздних выпусках. Фургоны с тиражом выедут в 11.00. И тогда путь к отступлению отрезан.

– Вы видели прессу, – сказал Вернон.

– Полное блаженство.

Сегодня все газеты, и полноформатные, и прочие, вынуждены были дать родственные материалы. В каждом заголовке, в каждом суетливо расследованном аспекте истории читалась зависть и неохота. В «Телеграфе» психолог напыщенно теоретизировал о склонности наряжаться в одежду противоположного пола, а «Гардиан» отдала целый разворот – с большой фотографией Эдгара Гувера[20] в коротком нарядном платье – глумливой статье о трансвеститах в общественной жизни. Ни одна из этих газет не нашла в себе сил упомянуть «Джадж». «Миррор» и «Сан» подстерегали Гармони на его ферме в Уилтшире. Обе газеты напечатали похожие зернистые фотографии, снятые телеобъективом: министр иностранных дел с сыном исчезают в темном проеме амбара. Огромные двери распахнуты, свет лежит на плечах Гармони, руки уже поглотила тьма – еще мгновение, и человек канет в безвестность.

Между вторым и третьим этажами Фрэнк нажал кнопку «стоп», и с жутким толчком, от которого у Вернона захолонуло сердце, лифт остановился. Вычурная, из красного дерева с медью, кабина, скрипя, колебалась над шахтой. Раза два они уже устраивали такие совещания на лету. Главный редактор счел необходимым скрыть свой ужас и сохранять невозмутимость.

– Коротко, – сказал Фрэнк. – На совещании Макдональд произнесет небольшую речь. Невнятно – об их неправоте, но и невнятно – что вас прощает. Тем не менее горячо поздравляю, и, раз мы решили идти до конца, будем заодно.

– Прекрасно, – сказал Вернон. Изысканное наслаждение – послушать, как извиняется заместитель, делая вид, что не извиняется.

– Дело в том, что, возможно, ему будут подпевать, возможны даже аплодисменты, такого рода вещи. Если вы не против, я посижу в уголке, не буду раскрывать карт на этом этапе.

У Вернона что-то слабо, коротко шевельнулось внутри, будто дернулся рефлекторно какой-то спавший дотоле мускул. Любопытство пополам с недоверием; но предпринимать что-либо было поздно, и поэтому он сказал:

– Разумеется. Вы нужны мне на своем месте. Следующие несколько дней могут оказаться решающими.

Фрэнк нажал кнопку, никакого эффекта. Потом кабина провалилась на несколько сантиметров и рванула вверх.

Джин, как всегда, сидела за раздвижной дверью с ворохом писем, факсов, распоряжений.

– Они ждут вас в шестой комнате.

Первая встреча была с менеджером по рекламе и его группой, считавшими, что настал момент поднять расценки. Вернон был склонен воздержаться. Пока они мчались по коридору – с красным ковром, как в снах, – он заметил, что Фрэнк отвалил в сторону, зато тут же присоединились двое макетчиков. Просили обрезать фото на первой полосе, чтобы дать врез подлиннее, но Вернон уже решил, какой макет ему требуется. Из своей кельи размером в буфет выскочил редактор некрологов Манни Скелтон и сунул в руку проходящего Вернона несколько машинописных страниц. Этот материал заказали на случай, если Гармони наложит на себя руки. К группе присоединился редактор отдела писем – хотел переговорить до начала совещания. Он ожидал потока писем и пытался выбить себе полосу. Шагая к комнате шесть, Вернон снова был самим собой, великодушным, милостивым, безжалостным и праведным. Там, где другой ощущал бы бремя на своих плечах, он ощущал полномочную легкость, даже лучистость, он лучился компетентностью и благополучием, ибо его уверенные руки готовы были вырезать рак из государственного тела – этот образ он намеревался использовать в передовице сразу после отставки Гармони. Лицемерие будет разоблачено, страна не уйдет из Европы, смертная казнь и воинская повинность так и останутся мечтой полоумных, социальное обеспечение в той или иной форме сохранится, у окружающей среды не отнимут будущее, и Вернону хотелось запеть.

Он не запел, но следующие два часа прошли с искрометностью оперетты, где все арии были его, а смешанный подвижный хор и восхвалял его, и гармонически следовал его мыслям. Потом пробило одиннадцать, и в кабинет Вернона на утреннее совещание набилось невиданное количество народа. Редакторы отделов со своими заместителями и помощниками, журналисты теснились на стульях, подпирали спинами каждый сантиметр стен, обсели все подоконники и радиаторы. Те, кто не смог втиснуться в комнату, сгрудились в открытых дверях. Когда главный редактор добрался до своего кресла, разговоры смолкли. Он начал, как всегда, театрально, без предисловий, по заведенному распорядку: обзор предыдущего номера, затем – по списку. Сегодня, конечно, посягательств на первую полосу не будет. Вернон сделал лишь одну уступку: сменил обычный порядок, так что внутренние новости и политика пойдут последними. Спортивный редактор давал статью об обстановке на Олимпийских играх в Атланте и элегию о состоянии английских пар в настольном теннисе. Литературный редактор, прежде никогда не успевавший на утреннее совещание, сонно пересказал роман о еде, настолько претенциозный, что Вернон был вынужден оборвать его. По отделу искусств был кризис финансирования, а Летгис О'Хара наконец собралась дать очерк о медицинском скандале в Голландии и, в пандан к главной сенсации, очерк о том, как промышленное загрязнение среды превращает рыб-самцов в самок.

Когда заговорил редактор международного отдела, аудитория сосредоточилась. Предстоит встреча европейских министров иностранных дел, и Гармони в ней участвует, если не подает сейчас в отставку. Последнее допущение вызвало взволнованный шепоток. Вернон выпустил редактора отдела политики Харви Строу, который набросал историю политических отставок. В последнее время их было немного – это явно умирающее искусство. Премьер-министр, известный крепостью дружеских привязанностей и слабостью политического чутья, вероятно, будет отстаивать Гармони, пока его самого не выставят. Это продлит скандал, что «Джаджу» на руку.

По просьбе Вернона заведующий отделом распространения подтвердил последние цифры, лучшие за семнадцать лет. Тут шепоток перерос в гвалт, а в дверях произошло колыхание и топтанье – это обездоленные журналисты в комнате Джин решили прорваться сквозь стену тел. Вернон хлопнул по столу, призывая к порядку. Оставалось выслушать Джереми Болла, редактора внутренних новостей; ему пришлось повысить голос: сегодня слушается дело десятилетнего мальчика, обвиняемого в убийстве; насильник Озерного края совершил второе нападение за неделю, и вчера ночью арестован некий мужчина; у побережья Корнуолла разлилась нефть. Но никому это было, в сущности, неинтересно, лишь одна тема могла утихомирить собрание, и Болл, наконец, к ней перешел: на письмо епископа в «Черч тайме», осуждающее «Джадж» за историю с Гармони, должен быть дан ответ в сегодняшней передовице; надо осветить заседание комитета парламентариев от правящей партии; в окно избирательного штаба Гармони в Уилтшире бросили кирпич. Эти новости были встречены беспорядочными аплодисментами; затем в наступившей тишине с короткой речью выступил заместитель Вернона Грант Макдональд.

Он был ветераном редакции, крупный мужчина с нелепой рыжей бородой, никогда не подстригавшейся и почти полностью скрывавшей лицо. Макдональд любил изобразить из себя истого шотландца – надевал юбку в Бернсовский вечер, который сам и организовал для газеты, дудел на волынке на новогодних ужинах в редакции. Вернон подозревал, что Макдональд никогда не заезжал севернее Масвелл-Хилла.[21] На людях заместитель, как и полагается, поддерживал начальника, но наедине с Верноном высказывался о его затее скептически. Каким-то образом вся редакция знала о его скептицизме – поэтому его и слушали сейчас с особым вниманием. Он начал глухим рыком, отчего тишина вокруг еще больше уплотнилась.