Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" - Страница 59

Рутгер согласно мотнул головой.

— Сам выбирай. Каждый день. И не отлынивай. А то душе оно вспомнится вдруг, да и уйдешь нечаянно куда… И не вернешься. И не найдет тебя никто. Так что лучше ты сам. Не жди, когда оно нагрянет.

— Я понял, — сказал Рутгер.

— С твоими-то замашками, — не смог сразу остановиться Видаль. — Вон лягух каких натворил! А хвост твой лисий! А вон стена какая!

— Я понял, — тише и упрямее повторил Рутгер. — А со стеной теперь чего? Поперек дороги же.

— Ну что-что… Пойдешь да и построишь в стене ворота. Ты же для этого стену возвел. Вот так и выполнишь свое желание и ее предназначение. Правильно будет.

— Угу, — сказал Рутгер. — А как я то место найду?

— Так ты ж его видел. И стена какая — ты же нарочно, чтобы лучше представлять, поярче сделал. Вот как ее представишь, к ней и шагай. Заодно потренируешься.

— Я понял.

— Тьфу ты, — не выдержал Видаль. — Молод я еще учеников заводить. Как же ты меня достал, понятливый такой, а?

Но и после долго не мог успокоиться. Все возился, ворочался под одеялом.

— Мастер, мастер…

— Видалем меня зовут.

— Видаль, слушай. Так ведь вот было поле, а стены не было. Только когда я сам ее построил…

— Да.

— И что, все люди так?

— Ну… — протянул Видаль задумчиво. — Не все, наверное.

Рутгер повозился еще под одеялами, почесал живот, щеку.

— А почему все остальные, мастера наши, почему у тебя не научились? Раз так просто?

— Просто ему…

— Но ведь можно же?

— Можно. Не просто, но можно.

— Так почему они у тебя не учатся?

— Ты почему стал учиться?

— Мне надо.

— Ну и вот. Кому надо. Кому не надо. Понял?

— Понял.

— Понятливый… Спи уже, — зевнул Видаль и повернулся на другой бок.

Евгения Шуйская

MESSOR

— Четыре дня, — вразумительно сказал Денис в трубку. — Четыре. Фор. Фир. Кватро. Арба. На каком тебе языке сказать еще, чтоб ты понял? А работы мне на четыре часа. Ну, на пять. — Телефон упорно зудел в ухо, и Денис чуть отставил руку в сторону. — Хорошо, я тебе пришлю послезавтра. Отвали ты только, ради бога, у меня голова раскалывается. Какое, в простату, пил, ты погоду слышал? Давление знаешь? Все, отвали, добром прошу. Отвали. — И нажал на кнопку отбоя: раз и два, чтобы выключить аппарат вовсе. Потом посмотрел на монитор, сказал нехорошее и швырнул несчастным телефоном в Маремьяна, но промахнулся.

Под разговор он бездумно щелкнул на «Закрыть». А на вопрос, сохранить ли внесенные изменения, так же бездумно ответил «Нет». Последние полтора часа работы провалились в никуда.

— С подсознанием не спорят, — сказал Денис и поскреб щеку. Щека была небритая, за окном стояла мерзкая морось из-под обложных туч, давление действительно было ниже плинтуса, лишку он вчера все-таки хватил, а полутора часов было жалко. — Подсознание работать не хочет. Надо напоить его кофе, мое подсознание, а заодно, — тут он снова почесал щеку, — побрить для уменьшения всемирной энтропии.

Когда раздался длинный звонок в дверь, побрита была одна щека и верхняя губа. Денис чертыхнулся, вынул палец из-за щеки, аккуратно пристроил дедов опасный золлинген на полочке и пошел открывать, по пути схватив под мышку Маремьяна. Привычки спрашивать, кто там, Денис не имел: быстро распахнутая дверь и зверский вид — вот наш девиз. Впрочем, быстро распахнуть не удалось — замок заело, а толстый Маремьян ужом вился под мышкой, изнемогая по свободе на лестничной клетке. Зато со зверским видом все было нормально — еще и в пене весь, и голый по пояс, и волосы дыбом.

На человека за порогом вид действия не возымел. Человек оказался ладен, сед и сухощав и внешностью сильно напоминал бы киношного полковника царской армии, если бы не очень круглые и очень румяные щеки. На человеке был серый костюм, явно из дорогих (между прочим, совершенно сухой, тогда как снаружи уже не моросило, а лило вовсю), и в руке, протянутой к Денису, он сжимал визитку.

— Прошу вас, Денис Александрович, — сказал румяный, буквально впихивая Денису визитку.

Ошеломленный собственным именем от совершенно незнакомого человека, Денис визитку взял и уставился в нее, продолжая стискивать Маремьяна. Маремьян бился и выл басом.

По самому верху карточки шрифтом, стилизованным под греческий, было выведено:

Чуть ниже курсивом значилось:

И эмблема в уголке — греческая буква омега, замкнувшая в круг греческую же альфу. Больше на карточке не было ничего — ни имени, ни адреса, ни телефона, ни электронной почты.

Тем временем гость как-то очень ловко просочился в квартиру и почти бегом кинулся в дальнюю комнату.

— Эй, — выкрикнул Денис, — куда!.. А, черт! — Вывернувшийся из рук Маремьян шлепнулся на пол, но вместо лестничной клетки почему-то рванул за гостем. Денис в сердцах хлопнул дверью и кинулся вслед, роняя клочья пены. Не было печали, выгоняй этого придурка теперь. — Эй вы, а ну убирайтесь отсюда, пока я вас не вышиб на хре… — и осекся, застыв на пороге комнаты.

Странный гость, уже достигший кабинета, на бегу протянул руку вверх, ухватил чешскую «растяжную» люстру за хромированную петельку и от души дернул вниз. Люстра закачалась на уровне груди; «полковник» молниеносно сунул руку за пазуху, так же молниеносно щелкнул добытыми из пиджака огромными ножницами — и единым движением перерезал провод люстры вместе с растяжкой.

Люстра грохнулась об пол, брызнув стеклом лампочек. Денис сказал почему-то очень тихо: «Бля». Маремьян завопил и одним броском взлетел на книжную полку у двери. Румяный вскинул левую руку и уставился на часы.

Хорошие часы, как-то отстраненно подумал Денис. Псих с дорогими часами. Отличный день. И что я, дурак, золлинген в ванной оставил.

— Четыре минуты, — сказал румяный. — Неплохо по нашим временам. Успел практически. — И убрал ножницы обратно за пазуху. Он выглядел довольным.

— Я прошу меня извинить, — сказал Денис каким-то шелестящим голосом. — Вы что, охуели?

Румяный посмотрел на него несколько обескураженно, словно очнувшись, и вдруг спросил:

— У вас, Денис Александрович, чаю не найдется? Я нынче весь день на ногах, а нам бы поговорить еще, так, с ходу, не разобраться.

— Чай у меня есть… — То ли от давления, то ли от нереальности происходящего, то ли просто от ужаса — ножницы были сантиметров сорок, и обращаться с ними румяный точно умел — Денис словно уплывал. — Вы кто вообще? — И вдруг сорвался: — Какой, в жопу, чай? Вы охуели? Вы кто?!

— Да там же все написано, — тихонько сказал румяный и кивнул на визитку. — Я вроде как парка. — И, видя полное непонимание, попытался как-то прояснить: — Атропос и сыновья. Парки-сервис… — Тут он запнулся и снова попросил: — Мне бы чаю, Денис Александрович. У меня нынче трудный день.

Чайник потихоньку закипал, и Денис, накинув ковбойку, принялся заваривать чай, одновременно косясь на джезву с кофе. Руки у него немного тряслись, но в целом, учитывая ситуацию, он держался молодцом. Пену он стер какой-то тряпкой, кажется кухонным полотенцем, и так и остался — полувыбритым. Головная боль странным образом прошла, но кофе был необходим все равно.

Странный гость очень прямо сидел на краю кухонного диванчика и быстро говорил. То, что он говорил, не лезло ни в какие ворота, поэтому Денис верил. Под столом неподвижно сидел обычно общительный Маремьян и переводил желтые глаза с Дениса на гостя и обратно.

По словам гостя, компания «Атропос и сыновья» являлась неотъемлемой частью предоставления сервиса жизни. Он так и сказал: «предоставления сервиса жизни», и Денис чуть не загоготал в голос, но удержался. Собственно, все было довольно просто и в общих чертах давным-давно описано. Отмеряли нить жизни и пряли ее компании двух других мойр, а «Атропос и сыновья» аккуратно и по возможности своевременно старались нить перерезать.