Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" - Страница 35


35
Изменить размер шрифта:
* * *

Ханс жил в небольшом домишке на городской окраине, неподалеку от порта. Беленый, глинобитный, приземистый — так не похоже на Ханса. Вокруг дома тянулась невысокая изгородь, а за ней покачивались верхушки деревьев. Сад. Ханс, окучивающий картошку и поливающий яблони, — эта мысль рассмешила меня настолько, что я даже перестал следить за тощей спиной идущего впереди меня человека.

Он не обернулся на мой смешок. Пинком распахнул калитку — во дворе, затененном тростниковой крышей дома, еще было сыровато и мрачно, — проковылял по ровной дорожке между двумя рядами подсолнухов и вошел в дом. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Восходящее солнце заливало комнаты желтым светом. Маленькие комнатки, просто и плохо обставленные, — мой номер в здешней ночлежке показался бы по сравнению с ними почти роскошным. Мы протопали в молчании через кухню, и Ханс распахнул заднюю дверь, ведущую в сад.

Солнце ударило мне в глаза. Я зажмурился, поэтому скорее услышал, чем увидел, — легкий шелест, топоток почти невесомых ног и вскрик.

А затем меня затопило синим сиянием. Птица, моя Птица, повисла на шее у Ханса. Ее перья скрыли его лицо, но, думаю, он улыбался. Задыхающийся голосок всхлипнул:

— Ты вернулся! Я успела, Ханс, ты вернулся!

* * *

Они жили скромно. Ханс поигрывал иногда по маленькой в портовом казино, но, похоже, ему жаль было каждого ее перышка, каждой пушинки. К тому же им не стоило привлекать к себе внимание. Ханс работал в порту. Грузчиком. С его силищей зарабатывал он неплохо. А как заброшенный пустырь за его домом превратился и уголок того, давнего Сада… Не знаю. Они любили друг друга. А меня Птица, кажется, даже не помнила.

Мы пили кофе в саду. Молчал я, молчала Птица, говорил один лишь Ханс. Кажется, пытался объяснить что-то или рассказывал о событиях сегодняшней ночи — не помню толком. Я прикончил свой кофе, доел печенье и встал. Мне нечего было делать здесь.

Уже у двери дома меня остановило легкое прикосновение. Я обернулся. Птица стояла за моим плечом и смотрела на меня… с жалостью? С благодарностью? С облегчением?

Она коснулась моей груди кончиками пальцев — мое так и не убитое сердце забилось сильно и глухо, но я не решился дотронуться до ее руки. Она сказала:

— Я буду твоей Удачей, Иво.

* * *

Ханс выщипывает мелкие перышки в паху своей девушки. Вообще-то, для этого существует специальная машинка, но Птице нравится, когда это делает Ханс. Машинкой, мол, больнее и дольше. Кроме того, многие знатоки уверяют, что выщипанные руками перья лучше действуют. Вот и сейчас — легкий пушок сыпется на заранее подстеленную простыню, а где-то на другом конце вселенной я выгребаю жетоны из автомата. Жетонов уже столько, что они прут из щели золотым потоком, звеня, раскатываются по полу, и все посетители казино столпились за моей спиной, дышат в затылок, надеясь урвать свою долю удачи. Я нагребаю полные горсти жетонов и швыряю в толпу, смеюсь, ору что-то веселое. Я удачлив. Я самый удачливый человек в этом гребаном мире.

Елена Хаецкая

ВОЗРАСТ ДОЖДЯ

Из цикла «Путешествия Филиппа Модезиппа»

Гонимая лютым голодом, Агген бежала домой.

Ей тринадцать лет, она совершенно не задумывается над тем, что этот голод приходится ей ровесником: никто старше четырнадцати (ну в крайнем случае — пятнадцати) не способен его испытывать.

Взрослые голодают уныло, с надсадой: кто-то — от нехватки средств, с которой «надо что-то делать», кто-то — от необходимости победить ожирение, которое «вредно для здоровья». Голод стариков эфемерен: просто еще одна болезнь, неразличимая среди множества прочих, одолевающих человека в старости.

Лишь юное создание способно голодать так жадно, с таким упоительно-нестерпимым желанием восполнить утраты, понесенные мышцами и сухожилиями в процессе беганья, прыганья, пинанья и пиханья, а также чтенья, болтанья, свистенья, плеванья и корченья гримас. И только в эти лета возможно убегать от голода так стремительно, что он, кажется, отстает от тебя на несколько шагов, и пыхтит следом, и гремит костями, и даже ноет: «Погоди ты, погоди — не так быстро — дай же себя укусить…»

Ты влетаешь в дом и прямо с порога кричишь:

— Мама, давайте поскорее обедать!

— Хорошо, милая, но сначала умойся.

Торопливо ты умываешь лицо и руки… И вот тут-то, возле рукомойника, голод наконец настигает тебя и стискивает крепкими пальцами весь твой живот. «Ну так что же, — произносит негромко голод, — стоило ли тебе убегать от меня?»

Но гремят уже тарелки, возникает запах жареных колбасок, и голод исчезает прежде, чем ты успеваешь впиться зубами в мамочкин обед. Однако, уходя, он напоследок пинает тебя под дых, да так сильно, что ты даже синеешь от удушья.

— Что с тобой, Агген? — спрашивает озабоченно мама. — Почему ты такая синяя?

Мама не помнит, как это бывает — когда дико хочется есть.

— Ничего, — давишься ты. — Очень вкусно пахнет, мама.

— Ты слишком быстро бегаешь, Агген. Так не годится. Ты уже почти взрослая.

Ты больше не слушаешь маму, потому что в этот самый миг для тебя наступает блаженство.

У всего на свете есть собственный возраст, но самые лучшие вещи всегда молоды.

* * *

Что же могло остановить Агген во время ее бегства от кусачего голода? Уж всяко не станет она глазеть на красивый дом с узорной решеткой — для любования этим домом существуют утренние часы, когда она ползет из дома на занятия в училище для подрощенных детей.

Не задержит ее и старуха соседка с расспросами о здоровье (Агген просто не понимает, что такое здоровье, потому что в тринадцать лет этого понятия еще не существует); пробегая мимо, услышит Агген обвинения в дерзости и пропустит их мимо ушей. А разве не дерзко ловить ее на улице с разговорами, когда она так спешит?

Без внимания останутся и кошка с котятами, и расцветшее дерево, и драка подростков ремнями и палками, и даже лучшая подруга Кахеран, которая воображает себя влюбленной и каждый день делится новостями на сей счет.

И все-таки нашлось нечто, обо что споткнулась Агген, как ни торопилась она скорей обедать.

Говоря о ежедневных пробежках Агген в училище и обратно, следует учитывать еще одно обстоятельство: училище располагалось на два витка спиральной дороги ниже по склону Альциаты, чем дом матери Агген. Это весьма мудро устроено Королевским Правительством. Ведь покуда дети малы, родители их молоды, и для них не составляет большого труда спускаться под гору, а затем подниматься назад в гору, сопровождая отпрысков в училище и обратно. Но затем, когда дети подрастают, родители их набирают возраст и вес, и подобные прогулки делаются для них нежелательными. Поэтому начиная с двенадцати лет все дети Золотой Альциаты посещают познавательное училище самостоятельно.

На полпути между жилым кварталом десятого витка и училищем (восьмой виток) разбит городской парк. Там много красиво подстриженных деревьев и клумб, и дорожек для прогуливанья маленьких детей, и лужаек для игранья в мяч, а также для драк палками и ремнями, и кустов для целованья и обмениванья максималистическими клятвами, и беседок для ничегонеделанья с книжкой или вышиваньем на коленях.

Обычно Агген пролетала парк стрелой, а в тот день она не рассчитала поворот (с ней такое случалось, только редко) и врезалась в густой, колючий куст.

— Проклятье! — вскричала Агген, а голод пощекотал ее животик и ущипнул за бок.

Агген принялась поспешно освобождаться от колючек. У нее плохо получалось, и она раскровянила себе пальцы. Она лихорадочно дышала, ненавидя каждое мгновенье задержки, но сопенье лишь мешало ей, и потому она перестала дышать вообще.

И только благодаря этому расслышала в кустах еще чье-то дыхание. Это насторожило ее. Забыв и о голоде (который от подобного небреженья прямо-таки растерялся и сам отошел на пару шагов), и об опасности для своей одежды, она села на корточки. Колючки тотчас охотно исцарапали ее кожу и изорвали на ней рукава, но Агген этого даже не заметила, такое сильное любопытство ее охватило.