Собачья работа - Романова Галина Львовна - Страница 44

— Какая собачка?

— Она бредит, ваша милость, — сказал мастер Лелуш.

— Собачка! — чуть громче повторила девочка, не открывая глаз.

— Ты хочешь собаку? — по-своему понял ее Витолд.

— Где ты…

— Но, милая, — пани Эльбета подалась вперед, сжимая в пальцах безвольную руку дочери, — у нас нет никаких собак…

— Иди сюда, — не открывая глаз, девочка протянула руки, словно обнимая кого-то невидимого. — Ложись! Ты ведь меня не бросишь?

— Она бредит! — всхлипнула пани Бедвира. — Это конец!

Она разрыдалась и сделала попытку повиснуть на шее Витолда. Обычно мой подопечный стойко сносил ее попытки обратить на себя внимание или вовсе не замечал кокетства вдовы Мирчо Хаша, но на сей раз с раздражением оттолкнул ее от себя:

— Прекратите!

Что-то темное, звериное промелькнуло в его глазах, прорвалось рычанием в голосе, и мастер Лелуш заторопился:

— Настойка вам все-таки необходима.

— Нет, — прорычал Витолд. — Я ни о чем не могу думать, пока моя сестра при смерти!

Я смотрела на постель девочки и видела — вернее, чувствовала, что он должен быть там — призрак черного лохматого пса. И, сама не знаю почему, дотянувшись, положила князю руку на плечо. Просто так, не пытаясь обнять или дружески потрепать.

Вздрогнув, мужчина тихо накрыл ее своей ладонью.

— Все будет хорошо, — сказала я.

— Ах, — пани Бедвира, конечно, не могла не заметить мой жест. Всплеснув руками и всхлипнув так горестно, что даже княгиня встрепенулась и на миг отвлеклась от своих переживаний, вдова повисла на шее князя. — Я этого не вынесу! Мне так тяжело… Я так переживаю! Помогите мне!

Да, говорят, мужчины любят слабых женщин — это позволяет им самим чувствовать себя сильными в любой ситуации. Но не стоит действовать так открыто и не стоит делать это тогда, когда мужчинам самим требуется помощь. Сердито скрипнув зубами, Витолд оторвал от себя девушку и, пошатываясь, покинул комнату сестры. Мы с очнувшейся пани Бедвирой наперегонки кинулись следом.

Оттеснив сердито зашипевшую вдову, я первая протиснулась в комнату к князю. Витолд, сгорбившись, сидел в кресле, закрыв лицо руками. То ли не зная о моем присутствии, то ли не замечая, он тихо покачивался туда-сюда. Плечи его мелко тряслись, а из-под ладоней глухо долетали звуки, которые лично я не могла перепутать ни с какими другими.

Я тихо попятилась, чтобы не мешать, и предательница-деревяшка громко стукнула о порог.

— А? — Князь вздрогнул, поднимая глаза. — Дайна?

— Я сейчас уйду. Мне надо было лишь убедиться, что с вами все в порядке.

— Нет! — Витолд порывисто протянул мне руку. — Не уходите!

Я послушно кивнула и заперла дверь изнутри, чтобы никто случайно не увидел плачущего мужчину. А я? Что я? И не такое видела.

Ночь в полевом госпитале — особое время. Целители пытаются урвать хоть минутку отдыха, закончив операции и перевязку. Дремлют вполглаза сиделки. Стараются забыться и заснуть раненые.

Мне не спалось. Боль в ступне не давала сомкнуть глаз. Нога горела огнем, и припарки, которые поставил врач, чтобы вытянуть гной, не помогали. По-моему, нога болела даже сильнее. Не могла дотронуться до икры — казалось, что боль и жар поднимаются все выше и выше. Теперь я знала, что чувствуют те, кого сжигают живыми на кострах. Только у них боль всегда заканчивалась через несколько минут, наполненных мукой и страданиями, а у меня эта пытка тянулась уже вторые сутки. Постоянно хотелось пить, а сиделка лишь смачивала мне губы и не давала ни глотка. Вечером я обматерила врача, который в очередной раз менял мне повязку. Ступню раздуло, она побагровела, пальцы торчали веером во все стороны, а из раны сочилось что-то ярко-желтое с бурыми и зелеными сгустками. Есть я не могла — сил не осталось, и это было даже хорошо. От отвращения меня чуть не стошнило — желчь волной подкатилась к горлу.

Ох, как же больно! Не стонать! Нельзя! Надо быть сильной. Я не женщина, я — воин. Воины не плачут, тем более от боли.

— Мм-м-мм… м-ма-а-ма…

Нет, это не я! От прокушенной губы во рту стало солоно, но я молчала. Стон и плач неслись с соседней лавки, где лежал доставленный сегодня днем рыцарь. Из-за тесноты лавки пришлось сдвинуть почти вплотную — мест не хватало, так что при желании можно было дотронуться до соседа и потрепать его по плечу.

— Ты…

— Больно, — всхлипнул мужчина.

В темноте горела только свеча у столика сиделки, который к тому же стоял в другом углу комнаты — рассмотреть соседа было трудно. На вид мой ровесник. А так — ничего особенного. Вроде руки и ноги на месте, голова тоже цела.

— Что с тобой?

— Ничего, — сквозь зубы процедил он. — Тебе-то что? Мм-м-м…

— Я только хотела…

— Да тихо вы, — сердитый сонный голос долетел со стороны, — спать мешаете.

— Я умру, — жалобно протянул рыцарь. — Наверное, умру.

— А что с тобой?

— Живот болит. Сильно.

Признаться, я еле сдержала смех. Подумаешь, живот! Ну, наверное, съел что-нибудь не то!

— Пройдет.

— Я умру!

— Живот — это не страшно! Поболит и перестанет! — странно, откуда у меня взялись такие силы и уверенность.

— Тебе легко говорить. А я…

Он застонал громче, уже не сдерживаясь, и мне пришлось зажмуриться изо всех сил и зажать уши руками, чтобы не слышать. Сиделка проснулась, вскочила, захлопотала над соседом, уговаривая потерпеть. Потом дала ему что-то выпить. Рыцарь наконец уснул.

И не проснулся на другое утро.

Тяжелые это были дни. Весь день девочка проспала, ненадолго очнулась только к вечеру, но на другое утро ее опять охватил жар. Все началось сначала. Она по-прежнему звала собачку, но когда по настоянию княгини с псарни принесли щенка, тот завизжал и обделался от ужаса прямо на одеяло. А взрослая собака, приведенная позже, уже на пороге комнаты начала рычать и рваться с поводка.

Витолд и Тодор, разумеется, тоже все время находились рядом. А я была рядом с Витолдом. Мой подопечный так переживал из-за сестры, что ему самому требовались помощь и поддержка. Поддержку горела желанием оказать пани Бедвира, хлопотала не хуже наседки, но князь игнорировал ее потуги. Не помню, сколько раз я ловила на себе его взгляд — вопрошающий, жадный. «Скажи, что все будет хорошо? — читалось в нем. — Мне так нужно это знать!» И я говорила, утешала, как могла. Сама не понимаю, откуда во мне брались силы.

На четвертый день жар спал. Щеки девочки приобрели здоровый цвет, дыхание выровнялось, и уже можно было не бояться, что она умрет. Но беда подстерегала с другой стороны — Агнешка никак не желала просыпаться. Сначала этому не придавали значения — после такого жара организм должен был восстановить силы. Но когда пошли вторые сутки, а девочка не пришла в себя, мы снова начали беспокоиться. Целитель жег у нее под носом птичьи перья, ее щипали, кололи кончики пальцев иголками, разжимали рот и по капле вливали бодрящий напиток, просто трясли и громко звали по имени — бесполезно. Агнешка не открывала глаз, лежала спокойная и тихая. Она дышала, но с каждым часом все тише и слабее.

Весь замок переживал за девочку. Челядь ходила хмурая, придворные толкались в коридорах и тихо шушукались между собой. Все развлечения отменили. Делами управления занимался милсдарь Генрих. Иной раз он заходил к князю, пытался о чем-то с ним поговорить, но тот, занятый судьбой сестры, отсылал его прочь.

Еще через четыре дня, поднимаясь к Агнешке (теперь он целые дни проводил у ее постели, забыв про все остальное), Витолд столкнулся с мастером Лелушем. Тот едва не упал князю в ноги:

— Простите меня!

— Что? — Мужчина подхватил старика за локти, встряхнул. — Что случилось? Она… у… ум-мерла?

— Нет, ваше сиятельство, но у меня не хватает сил ее разбудить! Девочка не приходит в себя с тех пор, как вы ее привезли. Она слабеет. Я испробовал все средства, чтобы пробудить ее — ничего не помогает. Это какое-то колдовство!