Собачья работа - Романова Галина Львовна - Страница 36

— Есть вещи, ответственность за которые я не могу переложить на чужие плечи!

К счастью, на сей раз все обошлось, хотя всю дорогу домой я нервно вертелась в седле и хваталась за меч при каждом резком звуке, а когда неподалеку неожиданно вспорхнула какая-то птица, вовсе чуть не свалилась и стала объектом насмешек не только Тодора Хаша, но и остальных гайдуков. Особенно осторожны мы были в том месте, где в первый раз увидели дейноха. Тела людей и конские туши убрали, но земля была изрыта копытами, кровь пропитала почву, и место трагедии стало хорошо заметно. Признаться, я вздохнула с облегчением, когда отряд выехал из леса и через поле направился к замку.

Наутро после приезда вскочила рано. По уже укоренившейся привычке заглянула в комнату Витолда — и с удивлением заметила, что она пуста. В постели никого не было, в покоях хозяйничали две служанки.

— Его сиятельства нет, — ответила одна, помоложе. — Он рано встал. И уже ушел.

— Куда?

Девушка пожала плечами. Ответила ее товарка, постарше:

— В этот… как его, студий. Он часто там бывает, — она хихикнула.

Я кивнула и отправилась на поиски. Наверное, не стоило ходить за своим подопечным по пятам, но с другой стороны — не в этом ли состоит работа телохранителя? И потом, однажды он уже оставался в этой студии без присмотра, и дело закончилось ударом по голове. Я должна быть рядом, чтобы в случае чего предотвратить еще одно покушение. Мало ли, что с ним может произойти. Один раз — чуть череп не проломили, другой раз — лоскотухи под воду едва не утянули. А дальше что?

Найдя заветную дверь, тихо постучала:

— Входите, не заперто!

Он никогда не запирался! Это удивительно, учитывая количество покушений! Просто верх доверчивости и безалаберности! Впрочем, человек, который в обычной коряге способен увидеть крылатого оленя, другим быть не может.

Студия представляла собой просторный зал на всю площадь башни, залитый утренним светом. Два из четырех окон были распахнуты настежь и впускали свежий, пряно пахнущий воздух. У стола, стоявшего рядом с ближайшим окном, граф Витолд в одной рубашке, засучив рукава, что-то увлеченно лепил из большого куска желтой глины. На меня из-под взлохмаченной русой челки весело глянули серые глаза:

— А, вот и вы, Дайна! Идите сюда!

Он улыбался, а глаза лучились гордостью и лукавством. Я невольно засмотрелась на его лицо. Вернее, только попыталась, но сразу, наткнувшись на ответный взор, отвела глаза и, чтобы не смущать мужчину и не смущаться самой, скользнула взглядом в низкий вырез рубашки, где на левом плече виднелся удивительно быстро, как на собаке, заживший шрам.

— Вы…

— Я часто встаю рано-рано и прихожу сюда. В утренние часы мне легче работается, — он отер лицо рукавом рубашки, провел по лбу тыльной стороной запястья, оставив на виске грязную полосу. — Полюбуйтесь, какой красавец!

Я подошла ближе. На столе, растопырив передние конечности и присев на задние ноги, как собака, скалил пасть дейнох.

— Работа, конечно, не закончена, это так, эскиз, набросок, — с затаенными гордостью и смущением промолвил князь. — Я хочу послать мужиков к оврагу за глиной. А пока займусь эскизами. Вам нравится?

Я огляделась по сторонам. Десять дней назад, когда искала Витолда, было не до внимательного осмотра. А сейчас все словно открылось в новом свете.

— Вы… художник? — На ближайшем столе обнаружилась давешняя коряга, отмытая от грязи и лишенная остатков коры. А она в самом деле похожа на оленя, расправившего растущие на спине крылья!

— Почти. Сколько себя помню, все время что-то рисовал, лепил из глины, резал по дереву… Отец мне потакал. Считал, что творить лучше, чем бесцельно прожигать жизнь, и называл это — «сбрасывать энергию». Он говорил что таланты у меня от мамы — она вышивала целые картины. Я вам как-нибудь покажу — в покоях отца осталось несколько гобеленов. И в ее бывшей комнате тоже. Правда, она умерла рано, и несколько картин не успела вышить до конца.

Князь прошел к соседнему столу и откинул белое покрывало со стоящего там мраморного бюста молодой женщины. Головка на тонкой шее, две закрученные баранками косы над ушами, какие-то обыкновенные, ничем не примечательные черты лица, покатые плечи — и все.

— Это она?

— Мне было около двух лет, когда она умерла. Я ее совсем не помню. Это я сделал по рассказам отца, — граф погладил кончиками пальцев каменную щеку. — Меня, как еще одного сына, вырастила жена Генриха. А госпожа Мариша — моя кормилица. Я даже какое-то время звал ее мамой. А ваша мать, она…

— Она жива. Была жива, когда я уходила на войну. Отец тоже хотел пойти, но он сломал ногу на охоте — выпал из седла и не смог пойти в конницу. А наш граф Альдемар в кавалерию женщин не берет, даже если они — дочери его шляхтичей. Вот мне и пришлось податься в пехоту.

Вспомнился день, когда я уходила на призывной пункт. Мама бесконечно суетилась, все лезла проверять мои вещи, по пять-шесть раз повторяла одни и те же наставления: «Держи ноги в тепле! Будь осторожна с мужчинами!.. Следи за собой!.. Пиши, не забывай!» Сестры — самой старшей шестнадцать, самой младшей восемь — таращились так, словно впервые видели. Младшие висли на руках, боясь отпустить. Старшие растерянно топтались поблизости, явно не зная, что делать. Отец был горд — и завидовал. Горд тем, что и его семья может послать кого-то на войну — защищать нашу страну. Завидовал — что идет не он и не его сын. Я им писала. Сначала так часто, как только могла. Потом от случая к случаю, иной раз по месяцу откладывая окончание начатого на привале письма. После ранения и операции не черкнула ни строчки. Напишу потом, перед отъездом — предупрежу, что жива и возвращаюсь домой.

Я словно очнулась, услышав шелест пергамента:

— Что?

— Не шевелитесь, — медленно промолвил Витолд, подтягивая к себе лист. — Прошу вас… Так и стойте!

Осторожно скосив глаза, я заметила, как он быстрыми четкими линиями набрасывает на пергаменте мой профиль.

Заскучав и отпросившись, после завтрака решила немного поразмяться. Но в тот день я до заветного уголка на заднем дворе так и не дошла. Выбежав из-за угла, на меня налетела Агнешка. Девочка не разбирала дороги. Ее чудом удалось поймать, и она сгоряча ударила меня кулаком по руке:

— Пусти!

— Что случилось?

Причина паники девочки уже появилась. И почему я не удивилась, увидев Тодора Хаша?

— А ну-ка, иди сюда!

Агнешка проворно нырнула мне за спину, а я заступила рыцарю дорогу:

— Что происходит?

— Ничего особенного. Эта девочка неправильно себя ведет!

— Он сам такой! — наябедничала та.

— Что бы ни произошло, вам не стоит преследовать ребенка!

— Этот ребенок — моя нареченная невеста!

Ого! Вот это да!

— Это правда? — Я покосилась на Агнешку и увидела, что глаза девочки полны слез.

— Я слышала, как дядя Генрих сказал об этом маме, — пролепетала она. — А я не хочу выходить за него замуж! Он старый и противный! Я так маме и сказала, а он… он… а мама сказала… э-э-э…

Девочка разревелась, кривя рот и размазывая по щекам слезы.

— Хватит плакать, — окликнул ее Тодор. — Мне не нужна жена-плакса!

— А ты мне вообще не нужен! Вот! — истерично выкрикнула Агнешка. — И не подходи! — завизжала она, едва рыцарь сделал полшага в нашу сторону. — Я убегу!

— Далеко не убежишь!

Он двинулся к ней, но я его остановила:

— По-моему, ясный пан, вам стоит уйти. Девочке не нравится ваше присутствие!

— Мало ли, что ей не нравится! — фыркнул Тодор. — Хаши уже несколько раз пытались породниться с графами Пустополья, в нашей помолвке нет ничего предосудительного! Ни она, ни я не виноваты, что между нами такая большая разница в летах. Ее мать выходила замуж за человека, который был старше ее на тридцать лет — и ничего! Что тут такого? Я же не тащу ее в постель прямо сейчас!

В самом деле — что такого? Женихом и невестой можно стать в любом возрасте, а уж когда дело касается обручения — и подавно. Были же обручены княжна Ярослава и князь Витолд! Только война и несовершеннолетие невесты помешали свадьбе. Редко какая девушка доживет до четырнадцати лет и не будет обручена к этому сроку. А в четырнадцать уже можно и замуж отдавать. В иных случаях, правда, свадьбы справляли раньше — в тринадцать и даже двенадцать лет.