Рок-н-ролл под Кремлем - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 67

– Нет, я просто так спросил, извини. По глупости…

Взгляд Шурочки смягчился.

– Ну, пойдем к нашим…

Они вернулись к столу. Там ничего не изменилось. Их отсутствия никто не заметил. Интеллектуальный, а на взгляд Юры, совершенно никчемный и бессмысленный спор продолжался.

– И «Метрополь» – говно! И «Континент»! – бушевал растрепанный и красный папа-не папа. Его окончательно развезло. – Оценивалась не литература, а политика! – Петр Петрович стукнул кулаком по столу. – Если я напишу роман и попаду в струю, то могу получить «нобелевку»… Мое последнее эссе привлекло внимание всей литературной Москвы!

– Пять страниц в сборнике тиражом пятьсот штук?! – вскинула брови Елизавета Михайловна. – Всей Москвы?

– Ну и что?! Заинтересованные люди передают экземпляры друг другу, перепечатывают их, отсылают знакомым… Главное – идея, свежесть мысли! Вася Гольштейн сказал, что его бывшая жена звонила из Парижа и восхищалась тем, как я обозначил проблему! Когда я напишу роман, его переведут во всем мире!

Елизавета Михайловна махнула рукой.

– Не надо романа! Напиши маленький рассказ, направь в редакцию, а потом мы прочтем рецензию!

– Нет! Я не хочу размениваться! Я создам нетленку!

– Петя, ты давно обещал починить унитаз, – деликатно говорила Анна Матвеевна. – Бачок уже два года не работает. Сколько можно с ведром ходить…

– Нет-нет, не принижайте Петину духовность, – возражала Ираида.

Юра ушел, не прощаясь: здесь это допускалось. На прощанье Шурочка вручила ему стопку книг и поцеловала взасос.

Глава 8

Будни диггеров

Август 2002 года. Подземелья Москвы

За эти четыре часа Хорек заработал и содрал две мозоли на руках, несколько раз помер и кое-как снова ожил, как какая-то птица, которая возрождалась из пепла.

Они с Лешим по очереди миллион раз вдубасили кувалдой по замуровке, а потом еще миллион раз, а потом еще миллиона полтора – и, мама родная, они просто осатанели от усталости и нехватки воздуха.

На сегодняшний вечер у Хоря намечалась легкая пьянка по случаю Риткиного отъезда в Днепропетровск, и еще утром он раздумывал, приглашать туда Лешего или нет. Ближе к вечеру Хорь решил, что хоть Леший и со странностями, – не компанейский он человек, если честно… только пригласить его все-таки стоит – легенда московских подземелий как-никак. Только когда Хорь огласил это самое приглашение, Леший прореагировал очень вяло. Ни 70-градусная чача из Абхазии, обещанная кем-то из гостей, ни веселые жопастенькие девчонки (тощие и скучные у Хоря не водятся – это знают все) его не взволновали.

– Работаем, – сказал. – А там видно будет.

Поди пойми ты его. Не компанейский человек, одним словом. Мало того, что они честно отработали шахтерскую смену, с них льет в три ручья и дышать скоро будет нечем, – надо ведь просто-напросто и меру знать.

«Воздух! – пел Костя Кинчев. Мне нужен воздух!!» Под «воздухом» тот имел в виду деньги. «Бабки». Капусту. Лавэ. А жадность фраера сгубила, как известно. А Хорю сейчас нужен самый обыкновенный воздух. Не с вершин Швейцарских Альп, а московский, пусть и пропитанный бензиновыми выхлопами, но относительно СВЕЖИЙ воздух…

– Костю Кинчева помнишь?! – крикнул Хорек в спину орудующему кувалдой Лешему. Ему удалось перекричать и грохот ударов, и гулкое, рокочущее под низкими сводами эхо.

– Кинчев?! Который химку[23] нам продал натовскую?! – Леший долбает в прежнем темпе, даже не обернулся.

– Не, Кинчев, который в «Алисе»!

– Алиса?! Какая Алиса?!

Бум! Бум! Бум!

– Ну, группа такая, – объясняет Хорь, и слова тонут в хрусте раскалываемого кирпича. – Музыка! Танцы! Ладно, неважно…

– Не знаю Кинчева.

В общем, вечеринка накрывшись. К этому все шло. А Леший и в ус не дует.

– Слушай, давай передохнем, что ли? – сказал Хорек.

– А?

– Отдохни, мать твою! – орет Хорь. – Пошли домой!

Леший остановился. Обернулся. На лице написано: не понял. Отворачивается и долбает дальше. Вскоре завибрировал будильник на Хоревой «трубе» – десять минут прошло, сейчас его очередь брать в руки кувалду. Хорь плюнул и встал. Колени не хотели разгибаться – во, доработался! – а руки трясутся мелкой дрожью. Хорь представил, как он такой рукой будет вечером гладить жопастеньких, и ему вдруг стало смешно.

– Ты чего? – улыбнулся Леший. – Второе дыхание?

Хорь сразу помрачнел.

– Не. Так просто.

Он сказал себе, что честно отработает эти десять минут, а потом берет Лешего в охапку и они сваливают отсюда. Или пусть Леший долбает один, если ему так хочется. Но на десять минут Хоря не хватило. Замах становился все короче и слабее, и в какой-то момент руки не удержали кувалду – она просто вывалилась на пол, звякнув железом о камень.

– Все. Она меня сделала, сука. Больше не могу.

Хорь обернулся к Лешему. Луч фонаря скользнул по согбенной фигуре, сидящей на куче выбитого кирпича, по чумазому лицу, расчерченному светлыми вертикальными линиями – следами от пота. Лицо зажмурило глаза и отвернулось.

– Иди домой, – сказал Леший. – Я подежурю здесь.

Хорь вдруг вспетушился, сам не понял, почему.

– Какого хрена? – каркнул он севшим от пыли голосом. – Что ты будешь сидеть здесь, как дурак? Пошли вместе!

– Не пойду. Там немного осталось. Кто-нибудь придет, ковырнет чуть, и он уже там. А мы с носом. – Леший включил свой налобный фонарь, посмотрел на содранные в кровь ладони. – Иди, завтра вернешься. Пожрать принесешь чего-нибудь. И воды побольше, чтоб умыться.

Хорь уставился на него и собрался что-то сказать, но ничего не сказал. Потому что Леший был прав. Неизвестно, что за этой стенкой укрыто, – может, очередное крысиное царство-государство, а может, и что-то посущественнее. Кто знает. Потом всю жизнь будешь себя за локти кусать… А торчать здесь Хорю ох как не хочется. Ну не хочет он больше торчать здесь! Ему нужен воздух! Вот Леший – этот может сутками не подниматься к поверхности, как рыба глубоководная, сидит, жабрами шевелит, светит своим фонариком, охрененный подземный монстр. И ничего ему больше не надо… Ну и ладно. И пусть сидит, раз нравится.

«А с третьей стороны, – подумал Хорек. – Ну что Леший? Он что, святой? Посидит в темноте час-другой, ну еще посидит, пока совесть успокоит, а потом встанет, стеночку ровненько доломает и все вынесет, что ценного есть. Припрячет где-нибудь, а наутро что-нибудь соврет… Может такое быть?»

Он даже не успел додумать ответ на свой вопрос, как Леший сказал:

– Без тебя ломать ничего не буду. Иди, не бойся.

– О чем это ты? – бросил Хорь.

У него вдруг зачесалось за ушами, под мышками, под коленями и везде. Ну и сволочь я все-таки, подумал Хорь. Хотя, с четвертой стороны…

– Ладно. Все. Спокойной ночи.

Он уже, можно сказать, пошел, даже комбез свой «закидной»[24] расстегнул, чтобы переодеться, но зачем-то глянул на часы и увидел: половина двенадцатого ночи. Мама родная, полдвенадцатого! Дойдет домой – будет за полночь. Вот б…ская стенка, подумал Хорь. И понял окончательно, что никакой вечеринки не будет, теперь уж точно не будет, закончилась вечеринка, прощайте, девки жопастые, прощай, чача в 70 градусов.

Он взял кувалду, глянул на стенку, сказал ей: «Сука!» – и врезал последний китайский раз. Точно – последний. Точно – китайский. И даже руки не болели и не дрожали. Но под кувалдой вдруг что-то хрустнуло (Хорь испугался, что сгоряча переломил ручку), и тут же пара кирпичей с какой-то задумчивой ленцой вывалилась из стены и – хлоп! – опрокинулась во мрак.

Сезам открылся.

Одной половинкой мозга Хорь все еще продолжал думать о своей драгоценной научно-исследовательской кувалде, о разбитом тяжелой шахтерской работой организме и пропавшей вечеринке, – но уже без ажиотажа, вяло, по инерции. А другая половинка была охвачена пожаром и плавилась, как масло на горячей сковородке.