Рубиновый сюрприз - Максвелл Энн - Страница 11

Хадсон снова раздраженно дергал ручку двери, требуя, чтобы его впустили. Наконец похожий на птицу мужчина нажал на кнопку в стене рядом с верстаком.

Раздался звонок, находящаяся под рукой Хадсона круглая ручка повернулась, и дверь со скрипом открылась. Хадсон прошел вдоль комнаты, не взглянув на множество изумительных драгоценных камней. В данный момент его интересовал только пожилой человек, наблюдавший за ним со своего рабочего места.

За Хадсоном громко закрылась дверь, изолировав двоих мужчин от остального мира. Прилавок загораживал рабочий уголок Давиньяна, что не позволяло Хадсону подойти к нему вплотную.

— Арманд, твои люди лишились рассудка, поступив данным образом? — грубо спросил Хадсон.

Давиньян молчал, лишь моргая глазами.

— Что, все русские сошли с ума или только несколько менее здравомыслящих людишек? — со злостью повторил свой вопрос Хадсон.

Давиньян не спеша выпрямился, оставил свое рабочее место и подошел к витрине, возле которой находился Хадсон. Все это время он осторожно наблюдал за пришедшим человеком, словно ждал от него какого-то подвоха.

— Тебе не следует разговаривать со мной подобным образом, — вымолвил Давиньян.

— Ты единственный, кто посмел прийти сюда в это время. Наш бизнес закончен. Мы договорились больше никогда не встречаться.

— Я и не думал, что мне снова когда-нибудь понадобится увидеть твое лицо, — огрызнулся Хадсон. — Но я передумал, когда твоя большая темная голубка приземлилась вчера на мое плечо.

— Темная голубка? — тихо спросил Давиньян. — О чем ты говоришь?

— О высокой женщине. Темнокожей. О цепкой журналистке, — резко сказал Хадсон.

— Я не знаю никакой…

— Черт побери! — прервал Хадсон. — Вопросы, которые она мне задавала, могли иметь только один источник. И этим источником являешься ты!

— Повторяю, что я не знаю этой женщины.

— Вранье. Только несколько человек во всем мире настолько осведомлены, чтобы спрашивать об алмазах, которые были в 1937 году проданы на аукционе в Антверпене.

Давиньян, потрясенный, округлил глаза.

— Или задавать вопросы, касающиеся картин французских импрессионистов из моей собственной коллекции, — грубо добавил Хадсон. — Она знает и о других картинах, проданных на аукционе с конца тридцатых до начала шестидесятых годов.

— Честное слово, я ничего не…

— Она даже спрашивала о работах Фаберже, которые стали появляться на Западе в пятидесятых годах, — снова перебил Хадсон.

Давиньян облокотился на витрину.

— Всего несколько людей знает, насколько затруднительно мне будет отвечать на все эти вопросы, — сказал Хадсон. — Один из этих людей живет здесь, в Лос-Анджелесе. Это — ты!

Давиньян снял очки и руками, дрожащими от старости, почесал переносицу.

— Почему ты предал меня? — потребовал ответа Хадсон. — Ты думал, я стар и не смогу справиться с таким предателем, как ты? Да тебе еще придется просить пощады.

Давиньян машинально стал протирать очки концом своего темно-голубого галстука. Шелковая ткань уже несколько обтрепалась, как будто ее длительное время использовали именно таким образом.

— Я — ювелир, — решительно заявил Давиньян. — Я родился в советской Армении, я поддерживал там кое-какие связи. Время от времени я занимался бизнесом вместе с тобой. Но я не шпион.

— Ты — нераскрытый агент иностранного государства. Ты действовал в интересах Советского Союза. Мы оба знаем, откуда взялись алмазы, картины и все остальное, что ты продавал через меня.

— Тебе за это хорошо платили, — ответил Давиньян.

Хадсон так сильно стукнул кулаком о прилавок, что стекло опасно задребезжало.

— И мы оба знаем, что деньги с каждой сделки шли непосредственно к твоим боссам в КГБ, — добавил Хадсон. — А теперь скажи мне снова, что ты не шпион.

Давиньян протянул свои сучковатые руки к прилавку, опасаясь, что стекло может разбиться.

— Успокойся, — почти прошептал он. — В отличие от тебя у меня никогда не было контактов с Москвой. А у многих компаньонов уже нет больше власти. Многое изменилось.

— Изменилось? — язвительно спросил Хадсон. — Ты ошибаешься, ничего не изменилось. Свиней всегда больше, чем мест у корыта. Ты же счел более выгодным питаться из моей кормушки, чем отвоевывать себе место у русских.

Давиньян покачал головой, как бы молча говоря о своей невиновности.

— Сколько? — спросил Хадсон. — Я хочу знать, сколько стоит купить тебя.

— Подумай сам, — мягко сказал Давиньян. — Я не виноват в твоих проблемах. Если прошлое раскроется, я потеряю столько же, сколько и ты.

Хадсон уже не испытывал к Давиньяну сильного гнева, его тоже стал одолевать страх. Всю жизнь он был уверен, что защищен от бедности, снобизма, болезней и чувствовал себя неуязвимым.

Но сейчас все было по-другому.

Хадсон отвернулся, не желая, чтобы проницательные глаза Давиньяна заметили его страх.

Раздался звонок. Щелкнула задвижка двери, соединенной с прилавком. Тонкая рука коснулась плеча Хадсона.

— Иди за мной, — сказал Давиньян, — выпьем чаю, а потом ты подробно расскажешь, что произошло. Мы что-нибудь придумаем, как делали это в прошлом.

Несколько минут Хадсон оставался неподвижным. Затем, выругавшись, обернулся. Давиньян ждал, глядя на него своими темными глазами, не потускневшими со временем.

— Хорошо, — согласился Хадсон. — Господи, какая неприятность!

Пока Давиньян заваривал и разливал чай, Хадсон все ему рассказал.

Не показывая своих эмоций, Давиньян молча и внимательно слушал, подобно наемному убийце, которым однажды ему все-таки пришлось стать. Чем больше подробностей он узнавал, тем понятнее становился страх Хадсона. Клэр Тод была поразительно проинформирована.

— Эта сука, должно быть, уже давно читает мою, вернее, нашу почтовую корреспонденцию, — сказал Хадсон. — Тебе следовало бы посмотреть, как она лезла на рожон, описывая каждую мою или нашу с тобой сделку.

— Она знает обо всех сделках?

— Начиная с алмазов и заканчивая живописью.

— Алмазы были самые обыкновенные и не известно кому принадлежащие, — произнес Давинья?

— О некоторых из них так не скажешь.

— Она знает и об этих?

— Да. Она знает, что Гарри Уинстон купил голубые и розовые алмазы Романовых.

— В самом деле? — вздохнул Давиньян. — Это ужасно, Дэмон.

— Сейчас будет еще ужаснее. Она перечислила и подробно описала все картины. Она даже знает, как мы поделили прибыль и во что я вложил свою долю.

— Неужели? Но ты должен понимать, что я здесь ни при чем.

— О чем ты? — спросил Хадсон.

— Меня никогда не волновали детали твоего бизнеса, точно так же, как ты никогда не вмешивался в мою жизнь.

Через несколько секунд Хадсон нехотя кивнул.

— А как насчет тех твоих русских приятелей? — задал он встречный вопрос. — Они никому не доверяют. Даже мне.

В голосе Хадсона звучала такая досада, что Давиньян не сдержал улыбки.

— Несмотря на дружественные чувства, какие я испытывал к Советскому Союзу на протяжении пятидесяти лет, — продолжил Хадсон, — несмотря на все торговые эмбарго, с которыми мне приходилось бороться, несмотря на всех правых ненормальных американцев, которым я сопротивлялся, русские никогда не доверяли мне. А теперь это! Господи! Вот чем отплатили мне эти крестьяне.

— Из тебя бы получился великолепный актер, — сухо произнес Давиньян. — Кто бы мог подумать, что ты мог забыть, что предательство — человеческое правило.

— Но у меня была мечта, — сказал Хадсон. — Всю свою жизнь я работал ради спокойствия в мире и ради сотрудничества между народами. Я помогал налаживать и поддерживать теплые отношения с каждым советским лидером от Сталина до Горбачева.

Давиньян многозначительно вздохнул.

— Я старался разрушить барьеры между странами, — честно признался Хадсон.

— При этом стараясь получить для себя немалую прибыль, — добавил Давиньян.

— Они же ведь использовали меня…

— Ты использовал их. Пожалуйста, не играй со мной в наивного филантропа, — попросил Давиньян. — Это тебе не к лицу. Ты дружил с Советами, потому что так было выгодно тебе.