Корабль Древних - Макоули Пол Дж. - Страница 79

— Слава о тебе бежит впереди тебя, и, должен сказать, она создает значительно более внушительный и яркий образ, чем действительность.

— Думаю, твой народ разводит голубей, — отозвался Йама. Теяс бросил на Йаму проницательный взгляд.

— Голубей? В Гонде множество странных птиц, но я не слишком-то обращаю на них внимание. В любом случае голуби не разговаривают, по крайней мере наши. Нет, о тебе я слышал по геофону, а еще есть гелиограф, которым я воспользовался, чтобы переговорить с этой скорлупкой, прежде чем подняться на борт. Говорят, что ты за одну ночь преобразил целое племя аборигенов, населяющих крышу Дворца Человеческой Памяти, и что ты начал войну между Департаментами. Некоторые говорят, что ты — предвестник возвращения Хранителей, другие — что ты маг, союзник безбожных еретиков. Лично я думаю, ты — ни то, ни другое. Глядя на тебя, я бы сказал, что ты — не очень удачливый наемник, который отправляется на войну испытать свое счастье.

— Я бы и сам хотел быть просто наемником. Может быть, это звучит странно, но когда-то все мои амбиции сводились именно к этой карьере. Но теперь я не знаю, кто я. Знаю лишь, что я — не то, чем меня хотят видеть люди.

— Действительно? Я бы сказал, в этом твоя главная беда. Разве палка догадывается, что она — мотыга?

— Думаю, да, если ею пользуются как мотыгой.

Посланник чувствительно ударил Йаму по плечу веером.

— Нет, нет и нет. Палка не должна задаваться глупыми вопросами. Она принимает свою природу как есть. Если бы ты больше пытался себя вести как палка и меньше как герой, неприятностей было бы значительно меньше. Что за книгу ты читаешь? Очевидно, Пураны. Только ни в одном издании Пуран нет таких картинок, как в твоем.

— Это очень старое издание. А в последнее время в нем появились дополнения. В этой истории упомянут один из людей твоей расы. Человек по имени Дрин. Он был комиссаром города Сенша.

— Мне кое-что известно о совращении Дрина, — сказал Теяс. Он почесал за своим большим прозрачным ухом, затем сложился пополам, опустился на колени и похлопал ладонью по палубе:

— Сюда. Садись рядом. Может, ты покажешь мне конец этой истории?

Они долго сидели на палубе полубака, в смещающейся тени треугольного паруса. Теяс обмахивал лицо веером, проклинал жару и засыпал Йаму множеством вопросов. Йама отвечал, как умел, и постепенно осознавал, что знает больше, чем ему казалось. Пришел Пандарас, он принес им поесть. Теясу — пресную лепешку и воду, а Йаме — хлеб, гороховую халву, кусочки дыни и сладкого белого вина. Пандарас постоял, послушал и тихонечко присел рядом, снова занявшись вышивкой на воротнике своей рубашки. В конце Теяс сказал:

— Бедный Дрин! Он позволил себе стать тем, чем на самом деле не является. Мы все еще оплакиваем его.

— Я думаю, он не погиб.

На это Теяс резко ответил:

— Даже если бы он стоял сейчас передо мной, я не счел бы его живым.

— Из-за того, что люди Древней Расы превратили его в своего слугу?

— Нет, нет и нет! — нетерпеливо воскликнул Теяс. — Тебе многому предстоит учиться.

— Я и хочу учиться! Я пытаюсь узнать правду о самом себе, пытаюсь понять, как надо тренировать разум, чтобы обрести надежду на успех в этом деле.

— Глупый мальчишка! Никакого разума нет, так что и тренировать нечего. И истины тоже нет, потому нечего пытаться ее достичь.

— Но я слышал, что люди Гонда — великие учителя. Чему же они тогда учат, если не истине? Что они тренируют, если не разум?

— Мы не учим, потому что у нас нет языков. Как же мы можем сказать людям, что делать, если у нас нет языков.

Теяс сказал эти слова со всей серьезностью, но Йама рассмеялся, услышав этот абсурд.

— Я не верю, что ты говоришь правду. Ты играешь со мной.

— Разве я могу лгать, если у меня нет языка? Да ты меня не слушаешь, молодой человек! Я зря трачу с тобой время. Прощай!

Теяс ухватился за штаг и вскарабкался в «воронье гнездо». Пандарас отпустил конец цветной нитки и заметил:

— Он весь — сплошная загадка, правда, господин?

— Он хочет заставить меня думать, — отозвался Йама, — но я не уверен, что понимаю о чем.

— Я всего лишь оруженосец, господин. Куда мне разбираться в высоких материях! Мой народ считает, что в сложных вопросах должны разбираться другие. Мы любим песни, легенды просто потому, что нам нравится их петь и декламировать, а что они означают, предоставляем разбираться другим. Эта женщина, Анжела, ведь она — та самая, которая появилась в оракуле?

— Сначала я думал, что женщина в оракуле — это фантом, но сейчас мне кажется, она скорее похожа на отражение. Внешне — образ абсолютно точный, но воля отсутствует. Все равно что портрет, если бы портрет мог говорить или двигаться. В любом случае Анжела из моей книги — это совсем не та женщина, которая отправилась в свое первое путешествие. Ее много раз копировали, а копии так сильно менялись, что иногда начинали воевать друг с другом.

— Я тоже, бывало, ссорился с братьями и сестрами, — задумчиво произнес Пандарас, — и частенько очень сильно. Клянусь, иногда мы были готовы друг друга убить! С близкими всегда так: или любовь, или ненависть, и никаких переходов.

После обеда, ближе к вечеру, Теяс снова спустился с мачты. Он уселся перед Йамой и Пандарасом и сразу спросил:

— В чем различие между тобой и Анжелой?

Йама и сам размышлял об этом, а потому вопрос не застал его врасплох.

— Она не желала принять свою природу, — ответил он, — а я своей не знаю.

— А ты не так глуп, как притворяешься, — заявил Теяс, — но и не так умен, как сам себя считаешь. Я говорю не о мелких различиях в намерениях, а о поступках. Вы оба вмешались в предназначения других рас. Так кто из вас хуже?

— Я действовал, потому что меня просили, а Анжела — чтобы иметь армию сподвижников.

Теяс многозначительно посмотрел на Йаму:

— Неужели это существенное различие?

— В случае со мной я сам не понимаю, как это случилось. Еще одно непостижимое для меня явление.

Теяс улыбнулся:

— Тогда для тебя, может быть, не все потеряно.

— Но мне хочется в этом разобраться. Тебя радует, что я не умею контролировать свою силу, а меня — пугает.

— А я бы испугался, если бы ты и правда умел ею управлять.

— Несколько раз мне удавалось спастись от своих врагов, но последствия часто оказывались страшнее опасности, которая мне угрожала.

Теяс на это ответил:

— Если сопротивление врагам лежит в твоей природе, значит, так ты и должен поступать. Но я считал, что ты не понимаешь своей природы…

— Анжела хотела править миром. Мне этого не нужно. Даже если другие этого захотят, я откажусь, — улыбнулся Йама. — Удивительно, что я вообще говорю о таких вещах. Мир не принадлежит никому, кроме Хранителей.

— Уничижение паче гордости. Если ты отказываешься нести груз своего предназначения, значит, ты отрицаешь свою природу.

— Господин, твоя раса очень древняя. Она помнит мою?

— Некоторые говорят, что ты из расы Строителей, но сам я этого не нахожу. Они исчезли задолго до того, как в Слиянии возникли Чистокровные расы. От Строителей остались только их творения. Возможно, их вообще никогда не было, ты об этом не думал? Люди воображают, что мир должны построить слуги Хранителей, вот они и выдумывают мифическую расу и награждают ее всеми атрибутами, коими должны обладать строители мира. Но вполне вероятно, что мир сам себя сотворил по воле Хранителей. Ведь если Хранители — боги, то они умеют произносить истинные слова, настолько истинные, что они не отличаются от тех предметов, которые обозначают.

Йама вспомнил о пластине, которую ему показали в Городе Мертвых. На ней был мужчина его собственной расы, а за ним — усыпанное звездами небо. А вдруг на этой пластине изображена выдумка, придуманная кем-то легенда? Кто знает, может быть, все это только миф…

— Слова не есть истина, так? — проговорил он. Теяс шлепнул Йаму по голове веером.

— Ты ведь читал Пураны. В Пуранах много рассказов, раскрывающих природу нашего мира, но только глубокие размышления и сосредоточенность позволяют человеку проникнуть в их истинный смысл. Эти рассказы не являются по своей сути уроком, однако они воздействуют на восприимчивый ум, приводя его в состояние, способствующее озарению. Сами же по себе слова не представляют ничего иного, кроме самих себя. Точно так же и предметы, они — то, что они есть, и ничего больше. Следовательно, слова ничему не могут научить.