Дары Кандары.Сборник(СИ) - Батхен Ника - Страница 28

полнейшая пастораль. Сама правительница встретила пиратов в гавани, встретила так, как в ином

захолустье не встречают и королей. Поклоны, восторги, подарки – всем от капитана до последнего юнги.

Омовение ног в прохладных источниках, умащение благовонными маслами, пиршества и чудесные танцы

для услаждения взоров. В одном лишь отказывали прекрасные жительницы Острова Дев своим дорогим

гостям… но обещали, что и эта мелочь будет разрешена, стоит лишь лунному серпу десять раз утонуть в

волнах их священного озера. И капитан и матросы не смели возражать очаровательным дамам. Они

отдыхали вволю, отлеживали бока на зеленой травке и хорошо кушали – с каждым утром все лучше. Спас

их Ботаджио – на седьмую ночь он пинками разбудил Бельяфлореса, сунул ему в руки добытое из сундучка

зеркало и успел заткнуть рот, когда капитан заорал, увидев свиной пятачок на месте курносого английского

носа. Разъяренный Бельяфлорес захотел было поступить с ведьмой так, как она ему намекала в нежных

беседах, но увидев на ложе бесстыдно улыбающуюся старуху, только плюнул ей на подол. Всю команду

удалось увести на корабль, лишь у Фикса так до конца дней и остался закрученный свиной хвостик пониже

спины – отчего бедняга и умер девственником.

Следующий остров отдельные паникеры предлагали обплыть стороной. Но Бельяфлорес уперся –

ведь сам Ботаджио толком не мог сказать, на какой именно суше располагается остров Рай. Войти в бухту

оказалось нелегкой задачей – кольцо красного рифа казалось сплошным, буруны так и кипели. Стоит ветру

рвануть – и баркентину размажет о скалы. «Вальядолида» обогнула остров и наконец обнаружила

подходящий проход – узкий, словно игольное ушко. На берегу уже толпились люди – золотисто-

коричневые, почти голые, с венками из белых цветов на курчавых головах. Увидев фигуры женщин,

матросы взвыли. С большим трудом Бельяфлоресу и Акуле удалось удержать их от мысли тут же

перестрелять всех туземных мужчин, а женщин забрать себе. Но никогда еще с такой скоростью не

опускались на воду шлюпки и не шлепали так согласно длинными веслами принаряженные матросы.

На берегу ждал пир. Аппетитные поросята (их команда пробовать не рискнула), черепахи, тушеные в

собственных панцирях, рыба во всех видах – печеная на углях, жареная на палочках, вареная с какими-то

ароматными овощами в больших горшках… Свежие фрукты – пираты из них узнавали только бананы,

свежая зелень, кокосовое, прохладное молоко и слегка перебродивший сок пальмы. Стоило команде утолить

голод – начались танцы. Под музыку толстых свирелей, трещоток, бубнов и маленьких барабанчиков,

выскочили вперед молодые девицы и начали извиваться, покачивать бедрами и трясти роскошными

волосами. То одного то другого матроса вытаскивали в круг. Бельяфлорес держался до последнего, но когда

пышногрудая дама с огромной гривой красных словно закат волос подошла к нему, зазывно тряся боками –

он не выдержал и показал этим сухопутным крысам, что такое настоящая портлендская джига. Что было

потом… матросы молчали, только цокали языками, возводя глаза к безмятежному небу.

Так и пошло – пир за пиром, танцы за танцами. Туземцы жили спокойно, ловили рыбу, растили

овощи на маленьких огородиках, пасли свиней и не боялись никого, кроме акул в заливе. Единственным их

богатством были розовые раковины, связанные в ожерелья. Детей умирало не меньше, чем в доброй Англии,

но те, кто перешагнул порог пятнадцатилетия, жили долго и старились так величественно, как не снилось и

королям. Наконец, в одно славное утро капитан Бельяфлорес понял – или «Вальядолида» завтра отчаливает

отсюда, или он останется без команды. Пушечным выстрелом он перепугал всех туземцев, а когда матросы

собрались, приказал всем немедля подняться на борт – плыть к острову Рай, за золотом и удачей.

Обескураженная команда поворчала, но приказание выполнила. Только дурак Вилли Вилкин уперся – он

прилюдно послал капитана ловить треску в Темзе и даже под дулом пистолета отказался уплывать с

острова. …Что с дурака возьмешь – не стрелять же его в самом деле. Мир плоский, до конца уже недалеко.

А на обратном пути можно и взять на борт – глядишь, надоест ему миловаться со своею туземкой.

Стоило отплыть на три дня пути – ветер сменился. Корабль подхватило течением и понесло невесть

куда. Незнакомые звезды светили над головой в те немногие дни, когда их удавалось увидеть сквозь пелену

облаков. Свежей воды было вдоволь, а вот пища протухла в мгновение ока. Команда чуть не собралась от

голода бунтовать, но Ибн Гвироль залез на мачту и начал молиться столь истово, что все тотчас же

преклонили колени. И были услышаны – три недели подряд на палубу падали летучие рыбы – их хватало,

чтобы сварить обед на день. Потом они выплыли к пустынному островку с развалинами и наловили там коз.

Потом страшный шторм стоил им бизань-мачты, почти всех парусов и Подлячека. Вся команда отощала,

лица осунулись, глаза горели. Ибн Гвироль как заправский капеллан каждое утро, включая субботы,

устраивал молебствие на верхней палубе, почти все приходили послушать псалмы и сказать богу спасибо,

что еще живы. Наконец море стихло.

Сутки на корабле спали все. Старик Ботаджио взялся постоять за штурвалом – он сказал, что не

утомлен. А когда капитан Бельяфлорес открыл глаза – он увидел, что баркентина входит в гавань родного

Портленда. С правого борта – один королевский фрегат, с левого борта – другой.

– Я убью тебя, рулевой! – закричал капитан и, не тратя слов даром, выстрелил в предателя Ботаджио

из любимого пистолета.

– Если бы… – горько вздохнул старик, потер дырку на старой рубахе и прыгнул в воду.

…Ибн Гвироль, чертов святоша, был прав – земля круглая, думал Джонни, бывший капитан

Бельяфлорес, примериваясь к ручке весла королевской галеры. И дурак Вилли Вилкин, как оказалось

тоже….

Искушение грешной Пьетры

– Матушка, госпожа Флоримонда совсем плоха, – у молоденькой послушницы из под белой обвязки

торчали потные рыжие кудри, она совсем запыхалась, – ребёночек жив, а у ней мы никак крови не можем

унять.

– У неё, дитя моё. Сейчас буду, – Паола жестом велела девочке замолчать, неторопливо дочитала

молитву, закрыла оббитый бархатом часослов и грузно поднялась с колен. Медицинская сумка, с которой

пожилая монахиня не расставалась, стояла в изножье койки.

Снаружи шёл дождь, было сыро и пасмурно – только фонарь над дверями «общедоступной больницы

Святого Лазаря» освещал скупо мощёный двор. Аккуратно приподняв подолы коричневых одеяний,

женщины поспешили перейти из здания в здание. Входная дверь даже не скрипнула. Паола принюхалась и

улыбнулась. В больнице пахло свежим сеном и травяными отварами, лавандой в мешочках и горячим

вином… двадцать лет назад из ворот разило гноем и смертью. По правую сторону коридора были мужские

палаты, по левую – женские, на втором этаже ютилась богадельня для беспомощных стариков. …Хорошо,

что подкидышам дали отдельный флигель, помещаясь вместе с больными, сироты часто заражались и

уходили обратно к Богу.

Дверь в палату рожениц была открыта. Немолодая, тёмнолицая крестьянка в одной рубахе ходила из

угла в угол, обхватив руками огромный живот. Щуплая белошвейка спала, жадно прижав к себе

покряхтывающий свёрток, на распухших, обкусанных губах колыхалась улыбка. Ещё одна кровать была

пуста. А на койке подле окна разметалась госпожа Флоримонда – супруга владетельного Фуа. Кровь и

нечистота родов не могли скрыть почти кощунственную прелесть тела, едва прикрытого тонкотканой

сорочкой с пышными кружевами. Сестра Беата стояла рядом с женщиной на коленях, пытаясь закрепить

пузырь со льдом на животе роженицы, сестра Агнесса собирала в кучу испачканное тряпьё. Женщина