Дары Кандары.Сборник(СИ) - Батхен Ника - Страница 17

принято. Ос гадал – позволят ли уйти на покой или выпало, наконец, время расстаться с жизнью. Страх

умереть проснулся вместе с болезнями, и все драгоценней казались казенное ложе, дряблая пища и снулый

воздух палаты. Каждый вечер Ос боялся закрыть глаза – вдруг не станет белесого потолка, трех шаров в

изголовье кровати, птичьих домиков за окном… И вкус жизни отдавал теперь кислотой ежеутренней

целительной простокваши.

Врачи снова поставили его на ноги, но запретили работать хотя бы ближайший год. Ос убрался в

отставку и снял номер в отеле у Старой площади. Он сам готовил, сам вел хозяйство, читал газеты за

ужином, много гулял, думал даже завести маленькую собачку. На все вопросы отвечал одинаково –

прописали покой. Смерть ходила за Осом на цыпочках. Иногда она доставала худую паучью руку и

тянулась пощекотать в груди. Иногда проскальзывала в статьишке заказного писаки. Иногда проходила по

коридору чеканным шагом солдат – всякий раз Ос прятал голову под подушку и убеждал себя, что ничего не

слышит. Время стало тягучим и липким, сны наполнили рот отвратительным вкусом лакрицы. Ос смирился,

все скоро кончится.

Он казался себе пузырем, полным мутной, вонючей жижи. И забыл про закон резонанса. Город

Солнца ворочался, двигал грузным нутром, выдыхал отработанный воздух. Колебания плоти стали явны для

внимательных душ. Ос по старой привычке сперва почуял, что близятся перемены, а потом спохватился, но

поздно. Его развернуло вживь.

Это было неуловимо – чуть нервозней стали статьи в газетах, чуть торжественней марши играли на

площадях, чуть суровее стали неизбежные патрули. Подорожали ткани, подешевели книги, Дети Солнца

вместо спектаклей показывали чудеса строевого шага и искусство рукопашных и штыковых. Имперские

коммерсанты завершали дела в столице, имперские словоплеты, наоборот, бежали просить защиты у Друга

Народа. Глупцы, у них же другой язык!

Брок позвал к себе Оса в начале лета. Предложил снова встать во главе Министерства Печатных дел.

Долго, со вкусом ржал, когда понял, что Ос тоже знает о будущей драчке. С восторгом принял идею о

бригадах словцов-агитаторов для поднятия духа солдат. Упомянул мимоходом, что Ида счастлива в браке.

После сам налил по стаканчику… До утра они ворошили прошлое, благо было, что вспомнить – воркотню и

плевки соседей, крохотные дворы, кочевые лавчонки квартала рыжих, бастион и соленый ветер и

прохладные сливы с колючими скользкими косточками. Будущее двух никчемных мальчишек на фоне

вечного моря.

А утром пришла война.

Флот имперцев надвинулся с юга. Войска вскрыли границы, как пастуший нож – баранью глотку.

Только стальная воля Друга Народа не позволила ретираде стать бегством. Армия шла назад – огрызалась,

отстреливалась, цеплялась за городки и порты, но все-таки отступала. Город Солнца отдал приказ «всех в

ружье».

У призывных пунктов толпился народ – все, кто был в состоянии драться, хотели идти на фронт.

Брали не поголовно – кто-то ж должен кормить и лечить солдат, собирать винтовки и рыть окопы. Но, по

особому указу Друга Народа на передовую отправляли и женщин – если те были молоды, отважны и умели

метко стрелять. Добровольцев наспех вооружали и гнали в театр боевых действий. Выживали немногие. Но

к зиме первый натиск удалось смять.

Ос пластался, как проклятый: сбивал бригады, портняжил пьесы, писал куплеты «войны плакатов»,

вывозил в глубь страны стариков и готовил на фронт молодежь. Было больно смотреть, как редеют списки,

но Ос уже научился приносить жертвы. И он терпел. Пока не убили Хонца. Губошлепа мальчишку с

улыбкой на все лицо, поразительного подростка в минуту прорыва дара, лучшего словоплета Города

Солнца, ученика, друга…

С рыбарями, на утлой шкуне, Ос отплыл до ближайшего порта и явился на призывной пункт. Сказал,

что беженец, документы потеряны, служил в артиллерии, хочет на фронт. Получил две рубахи, шинель,

пайку мокрого хлеба и злобных окопных вшей. По дороге до линии фронта мерзкие твари искусали до

струпьев тело. Было тяжко. Мирные годы, достаток и важный чин избаловали Оса, он отвык голодать,

мерзнуть, спать на досках и стоять смирно. Но, в конце концов память тела проснулась. Разом ушли

хворобы, перестало болеть сердце. Ос ворочал мешки и ящики, двигал тяжкие двери, спешил за водой –

напряжение сил доставляло радость. Однополчане все не могли понять, почему так счастлив пожилой,

щуплый, рыжий артиллерист. А Ос – жил.

…По весенней распутице полк тащил свои пушки к мостам через реку О. Лошади надрывались,

солдаты впрягались в хомут и перли чугунные туши, словно плуги по первой пахоте. Клочья зелени,

просинь неба, холод талой воды, запах дыма и пота и влажной сонной земли. Черный бок котелка и

зернистая россыпь каши, капелька желтого жира в душистой крупяной ямке, пересохшая, хрусткая корка

черного хлеба и податливый мякиш, пятигранный узор деревянной ложки. Птичьи перья у подножия

жухлой березы, нежность пуха в растоптанной глине. Свежий, яркий листочек тополя на янтарной чешуйке

почки. Гулкий, теплый металл орудийного бока. Вскрытый вовремя чирей, заживающий гладким тугим

рубцом. Счастье лечь и врастать всем измученным телом в землю, ощущая, как соки жизни поднимаются

вверх, к корням. Будто войны и нет вовсе.

Дар вернулся к нему неожиданно. Ос проснулся от канонады и понял, что пустота из души ушла. В

этот день мост пытались форсировать дважды, полк отбился, но потерял почти всех лошадей. Стало ясно:

если утром не дадут подкреплений, то солдаты полягут костьми в красной глине пологого берега. Умирать

не хотелось. Совсем. Молодой офицер растерялся, он не знал, что сказать, а солдаты роптали. Пробегало

уже шепотком – бросить пушки и уходить лесами, отыскался охотник местный, обещал провести. Ели

пшенку, косились хмуро, курили, смотрели в небо. За плечами ждал Город Солнца.

Вместо гретого вина с пряностями была теплая водка из мятой фляги. Ос поднялся на бруствер и

говорил, пока не сорвал себе глотку. О серебряных рыбах и гордых парусниках, об отваге, любви и смерти.

Его слушали молча, Ос не видел в темноте лиц. Но дыханье людей было слитно. Страх ушел. Долг остался.

Ос спустился в окоп. Он увидел: солдаты готовятся к бою. Собирают адреса, письма – если кто

выживет, пусть известит семью. Просят прощения друг у друга. Проверяют оружие. Офицер с жалким

лицом подошел пожать Осу руку. Он смущался и прятал глаза, но пожатие было крепким. Этот не подведет.

Ос расстелил одеяло у пушки – захотелось поспать перед боем. Он еще не успел задремать, когда пришла

женщина.

Рыжая, как и Ос, крепконогая, полногрудая, из орудийной обслуги. Ос не помнил, как звать ее, а она

не сказала. Отвела его за батарею, к опушке леса, бросила в грязь шинель и легла. Ос не думал, что примет

ее подарок, когда тело напомнило о себе жадной болью. Они были под небом, как два зверька, прогрызаясь

друг в друга от неизбежного. Материнской утробой, отцовской ладонью, защитой от всякого зла, веревкой

над пропастью – спасен, пока держишь ее в руках. Ярость бедер, тугой сосок, запах женщины, семени,

жизни... После она поцеловала его в грудь и на мгновение задремала – так падают в сон утомленные дети.

Они вернулись в окопы порознь.

Ос не мог больше спать, он сидел у огня до света. Баллада о женщине – первая за чертову пропасть

лет – намечалась живыми строчками, но сложиться не успевала. На рассвете броневики имперцев

подобрались к мосту. Никто не думал, что дело обернется так быстро. С того берега рухнул шквальный

огонь, бросил в землю, не давая поднять голов. Одну пушку заклинило насмерть. Приползла вестовая из

штаба. Контратаку обещали к закату, а пока надо было держаться. Держаться. ДЕРЖАТЬСЯ.