Немой учитель - Аренев Владимир - Страница 11

— Псы! — прошептал Эллильсар, отбиваясь от наседающих вольных братьев, а попросту — беглых смердов. Он пытался пробраться к Моррелу и Таллибу, но первая же волна схватки отбросила его прочь; больше такой возможности не представлялось.

— Псы! — повторял он снова и снова, раскраивая одетые в шлемы и незащищенные черепа, отрубая руки с жадными корявыми пальцами, пронзая шеи и, не желая, но все же глядя в умирающие глаза смердов. — Псы! Псы!

Где-то сбоку и сзади Моррел, защищая своим конем Готарка Насу-Эльгада, продолжал отбиваться от наседающих вольных братьев.

Их колыхало в алой брызжущей дымке сражения, а потом внезапно все прекратилось. Смерды отхлынули, лес ощетинился луками и самострелами, так что не было никакой возможности сбежать, даже пошевелиться. Анвальда, решившего, что теперь выдалась тот единственный шанс, которым не стоит пренебрегать, сбили на скаку сразу несколько стрел — хотя коня пощадили, и это лишний раз указало окруженным на то, что вольные братья успели вдоволь натренироваться. Пощады не будет. А будет плен, непременно — унижение, долгие дни впроголодь, потом — может быть — выкуп. Или же смерть. Для большинства все же смерть: кто станет платить за их существование водой и пищей, когда последних и так мало; кому нужны лишние рты, даже в семьях высоких господ? Проще устроить несчастный случай, опоздать к месту сделки, потеряться по дороге.

Видимо, это понимали и вольные братья. Они приказали слезть с лошадей и раздеться. При себе было позволено оставить самый минимум вещей, без которых не прожить.

Эллильсар с коня слазить не стал, — как и Моррел, как и Таллиб.

Главарь вольных братьев повернулся к ним троим, поднял бровь, потом неожиданно рассмеялся, зло и смело — в былые времена за такой смех смерду оторвали бы язык. «Но времена эти давным-давно прошли, — напомнил себе Эллильсар, — нынче другие обычаи… хотя я и не собираюсь сдаваться этому поганцу».

— Да это, никак, тот самый господин, — говорил вольный брат, разглядывая Моррела. — Да-да, тот самый, господин учитель принца. Оставьте его в покое, — велел он остальным. — Этот человек был добр ко мне.

Юзен повернулся к немому:

— Когда мы окажемся в лагере, я верну тебе золото. Видишь, оно на самом деле пригодилось.

Моррел показал руками, и Таллиб перевел:

— Господин говорит, что он желает выкупить себя и еще трех человек из плена. За это золото.

Юзен долго смотрел в глаза немому, потом опустил взгляд:

— Хорошо. Вам оставят лошадей и вещи. Червонное золото нынче — ничто, но я ценю поступок твоего господина. Равно как и то, что во время, когда он платил мне, червонное золото стоило значительно больше, чем ничто… пускай даже я и не мог им воспользоваться. Кого он желает выкупить?

Моррел указал на принца, Таллиба и Готарка Насу-Эльгада. Того уже подняли с земли — он стоял, окруженный вольными братьями. По лицу стекали кровяные струйки, но кровь была чужой. Да он весь был в крови: одежда, руки, так и не покинувший ножны меч, который даже не сочли нужным отобрать. Глава матери Очистительницы удивленно посмотрел на своего неофициального и немого противника, выдернул локоть из грязных ладоней пленителей, подошел к нему и встал рядом.

— Итак, вы свободны, — сказал Юзен. — Но, господин учитель — и вы, господа, — я буду чувствовать себя неловко, если просто отпущу вас. Поэтому прошу вас быть моими гостями. Вы ведь не откажетесь?

За спиной у него заржал один из вольных братьев — Юзен стремительно обернулся и гневно посмотрел на смеющегося. Тот поперхнулся хохотом и смущенно отступил в сторону.

— Прошу вас, господа, — повторил Юзен.

Таллиб и принц, переглянувшись, положили руки на клинки.

Моррел посмотрел в глаза Юзена и кивнул, спешиваясь.

Напряжение… нет, не спало, но отхлынуло. А деться — куда ж ему деться, когда рядом с тобой стоят, дрожа, те, кому не удалось пересечь смертельную черту.

— Пойдем, — хрипло сказал Юзен. — Здесь закончат без меня. И без вас.

Эллильсар шагал по сухому ломкому мху и слышал за спиной сдавленные вскрики. Старался не оборачиваться.

Странная все-таки птица — ворона. Вот, казалось бы, едешь, смотришь по сторонам — нету их и неоткуда взяться, но стоит только появиться в воздухе запаху смерти — и птицы тут как тут.

Эллильсар посмотрел в небо, тонкой полоской сгущавшееся между верхушками деревьев — там двигались черные точки. Вороны. Птиц ожидала знатная пирушка. В том случае, если вольные братья не питаются самими воронами.

— Отличное вложение денег, — заметил Готарк Насу-Эльгад, покачиваясь в седле. — Теперь я ваш должник, Моррел.

— Не только вы, — отозвался принц. — Я тоже, так что… — он развел руками, не зная, что и сказать.

Немой рассеянно кивнул. Ему говорить явно не хотелось… ну, то есть, общаться не хотелось. После того, что произошло в лагере вольных братьев…

Эллильсар поневоле вспомнил низенькие, крытые сухими ветками шалаши, помосты на деревьях, тоненькую струйку дыма из угольев умирающего костерка. У костерка сидел, кутаясь в роскошный плащ (явно с чужого плеча), старик. Если честно, принц даже не представлял, что бывают такие старики, настолько древние. Тем более удивительно, что вольные братья до сих пор не «кончили» его, ведь пользы от деда никакой, одна обуза, по нынешним-то временам…

— Знакомтесь, — отрывисто бросил Юзен, кивая на старика. — Наш Сказитель.

Главарь опустился на бревно рядом с дедом и кивнул «гостям», чтобы происоединялись.

Таллиб отвел лошадей в сторонку, остальные сели у пепелища.

«Зачем?» — показал руками Моррел, и принц передал его вопрос Юзену.

Тот дернул плечом, словно хотел в растерянности пожать, да потом передумал. Смело посмотрел в глаза немого учителя:

— А я не знаю, господин. Видишь, вошла в меня дурь, не ведаю, каким боком выйдет. Показалось мне, что так просто наша встреча не должна закончиться. Слишком уж много всего наверчено-накручено…

Эллильсар не понял, что имеет в виду главарь. Но видел, что человек это отчаянный — отчаявшийся, и нужно быть начеку.

— Зачем пригласил? А показалось мне вдруг, что тебе стоит послушать Сказателя. Он славно умеет говорить о всяком. Захочешь, поведает тебе про какую-нибудь царевну распрекрасную, захочешь — про мужлана неотесанного, на меня похожего.

— Перестань, — внезапно велел старик, и Юзен умолк. — Хоть ты здесь и глава, но перестань. Эти люди не для наших зубов. Ты и сам знаешь, мальчик. Что тебе стоило их пропустить? — привел ведь! Ну а коль привел, изволь, расскажу я им кое-что, да только не про барышень и не про тебя. Про тебя — что сказывать? Был ты у отца с матерью, был, жил, умничал в силу своих молодецких способностей. А один раз зацепило тебя самым краем-краешком великого и могущественного… теперь вот сидишь здесь в лесу, людей губишь. Убивший Губителя сам им становится. Ну да ты знаешь…

Старик помолчал, поерзал, и повернулся к ним лицом, тощим и выгоревшим до черноты обугленной деревяшки. Только неестественно белые глаза сверкали на лице, глаза с черными опять-таки зрачками, которые мигом отыскали Готарка Насу-Эльгада и впились в него.

— Церковник! Это хорошо. Ты сиди, сиди, мил человек, не напрягайся. Дурного не сделают. Правда, придется тебе послушать одну историйку, к каковым ты, по долгу службы, навряд привык. Ну да не горюй, она тебе кругозор расширит, а верить… «Каждому воздастся по вере его» — из ваших книг, так ведь? Потом — захочешь, сыщешь, согреешь старика. Тебе ведь ведом секрет огня, который выпаривает истину? Вместе с душой.

Не обижайся. На детей и сказителей не обижаются. Или на сказившихся?.. Не помню. Лучше послушай. И вы, гостюшки, послушайте, и ты, смуглокожий, стоящий у скакунов, и ты, Юзен, и… Слушайте, одним словом.

Раньше — а я не всегда был немощным стариком — бывал я в далеких отсель местах, куда не добрались ни последователи Скитальца, ни служители Распятого. И там, неожиданно, наткнулся я на один апокриф, который очень походил на правду. Не дергайтесь, господин церковник, прошу вас. Это, знаете, сбивает с мыслей. Н-да, похож, говорю, был на правду, апокриф. Слишком уж о нем пытались забыть все, кто мог бы этого хотеть. Не высмеивали, не протестовали, просто делали вид, что такого и поблизости не существовало, и существовать не может. Писан он был языком высоким, тяжелым, прямо скажу, языком для простого пересказу, поэтому я упрощу — уж не обессудьте.