Доктор Смерть - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 57

Она попросила де Трая узнать, как Ковальский оказался в процессе. Но ведь де Траю могут и не сказать — тайна следствия. Зачем американцам выкладывать все как на духу какому-то французскому генералу, да и какие у него причины интересоваться. Вскоре он и сам станет подозревать Маренн в тайном умысле, если уже не подозревает, учитывая доклады Второго бюро. Кто еще может знать?

Ответ нашелся неожиданно. Прямо в ее гостиничном номере. И без всякого участия де Трая. Ответ крайне неожиданный.

Написав письмо Софи, она отнесла его портье и вернулась в номер. Ей сразу бросилось в глаза, что в комнате задернуты шторы — она хорошо помнила, что они были распахнуты, когда она выходила. Она понимала, что это вряд ли могло быть случайностью, но все равно направилась к окну, чтобы отдернуть шторы. Ее остановил знакомый голос, голос, который она не могла не узнать.

— Не торопись, Маренн. Нам лучше поговорить так.

Науйокс. Альфред Науйокс — она не могла ошибиться. Маренн повернулась. Алик сидел в кресле, в полумраке, и, войдя, она не заметила его. Он был одет в светло-серый элегантный костюм, очень походил на американца, даже в манерах появилось что-то от янки, какая-то легкая развязность, но выправка, прусская выправка — куда от нее денешься.

— Алик… — она не скрывала изумления. — Ты…

— Да, я, — он чуть склонил голову вперед. — Но это я раньше был Алик, а теперь Майкл Джонс, во всяком случае, по документам. И с большим трудом говорю по-немецки, зато по-англйиски — легко, откуда только все взялось. Спасибо господину бригадефюреру, в свое время он меня заставил выучить английский и еще два языка. Просто все мозги просверлил. Зато теперь меня совсем не отличишь от уроженца Калифорнии. Где сейчас твой красавец француз? — Алик подошел к ней и наклонившись поцеловал руку. — Я думаю, мадам, он явится не скоро.

— Сюда он не явится, — растерянно ответила Маренн. — Он не заходит ко мне, только звонит по телефону, и мы встречаемся в холле.

— Я это заметил, — Науйокс кивнул. — Потому и устроился так удобно, — он кивнул на кресло.

— Ты следил за мной?

— Конечно, прежде чем действовать, я изучил обстановку. Или ты забыла наши привычки?

— Нет, не забыла. Я рада тебя видеть, — она искренне улыбнулась. — Я читала в газете твои показания в Нюрнберге. Как тебе удалось освободиться? Тебя отпустили?

— Присядем.

Науйокс вернулся к креслу и жестом предложил Маренн сесть напротив. Когда она заняла место, он сел напротив, закурил сигарету, помолчав, продолжил:

— Да, я кое-что им рассказал. Но не более того, что предполагалось заранее.

— Заранее?

— Конечно. Ты думаешь, что я по собственной дурости угодил в плен? Они бы никогда меня не нашли, но тогда мне пришлось бы всю оставшуюся жизнь провести на нелегальном положении. А в этом есть свои неудобства, согласись. А мы привыкли жить красиво, — он криво усмехнулся. — Успели привыкнуть с тех пор, как ютились в подворотнях и подвалах в юности. Кроме того, это необходимо для продолжения работы, — он сделал паузу, многозначительно взглянув на Маренн. — Нашей работы.

Она промолчала. Она догадывалась, о чем идет речь.

— Ну, наговорил я им с три короба, они рты раскрыли. Все было очень увлекательно. Особенно в части, касающейся Кальтенбруннера. Мои показания внесли существенную лепту в вынесение ему окончательного приговора. Он весьма благополучно для всех нас угодил на виселицу.

— Благополучно?

— Конечно. Всегда нужна жертва, чтобы кровожадное чудовище, называемое фортуной, насытилось. А все остальные проскочили под шумок, пока она завтракала.

— То есть Кальтенбруннер заранее был выбран такой жертвой?

— Да, он ответил за СД, — Науйокс кивнул. — А мы будем работать дальше. В других организациях. Как ты понимаешь, — он снова усмехнулся. — Это не наше творчество. Не мое и даже не Скорцени. Так решил наш шеф Вальтер Шелленберг, и мы только претворяем в жизнь его решения.

— Я понимаю, — Маренн вздохнула.

Из стеклянной подставки на комоде рядом с креслом она вытащила сигарету. Науйокс, наклонившись, дал ей прикурить.

— Как же ты освободился? — спросила она.

— Сбежал, — неожиданно сообщил он. — Да, да, в прямом смысле. Но не без ведома заинтересованных лиц, конечно. Надоело мне, понимаешь ли, развлекать переводчицу анекдотами. Я ушел, мне помогли, это верно. Но как бы никто ничего не видел и не знает. Иначе большевики бы меня не выпустили. Они уже требовали отдельного разбирательства по моей персоне. А тут меня нет — и все. Исчез, испарился. Кого разбирать-то? Если только заочно. А заочно — не интересно. Кипу документов на виселицу не потащишь, не тот эффект. Нет, ты не улыбайся, — он заметил, как дрогнули губы Маренн. — Это я на полном серьезе. Но у меня мало времени, — он взглянул на часы. — Я сюда явился не только для того, чтобы тебя поприветствовать. А еще и дело сказать.

— Какое дело? — Маренн насторожилась.

— А признайся, не ожидала, что свидемся еще? — он наклонился вперед и сжал ее руку. — Не верила? Я сам не верил. И очень рад, Маренн. И могу тебе сказать точно, нас не то что убить, повалить сложно. Мы клыкастые и когти у нас будь здоров. И Скорцени мы тоже вытащим — комар носа не подточит. Вот только мешать не надо, по глупости. Или по незнанию, прощу прощения.

— А кто мешает? — Маренн пристально посмотрела на него.

— Ты и твой француз, — Алик сказал прямо, впрочем, как всегда. — По большому счету вам обоим совершенно незачем было являться сюда. Но уж коли так вышло — уезжайте поскорее. И оставь в покое этого поляка. Не надо его лечить, исследовать. Сейчас, я имею в виду, — он исправился. — Твой гуманизм мне известен. Он сыграет свою роль, потом лечи его, сколько хочешь. Что бы он ни вспомнил, это не будет иметь значения. Ни для кого. И ничего не изменит.

— Так значит, Анджей Ковальский появился здесь …

— По общей договоренности.

— По какой договоренности? С кем?

— С союзниками. Точнее, с некоторыми видными лицами из числа союзников, в основном с американцами. Его показания — часть плана.

— Какого плана? — Маренн ужаснулась. — Обвинить Скорцени в геноциде? И вы полагаете, вы ему этим поможете?

— Ни в коем случае. В каком геноциде? — Алик махнул рукой. — Это все так, для громкого словца. Несколько экспериментов, которые проводила… — он запнулся.

— Кто проводил?

Маренн опустила сигарету в пепельницу и придвинулась к нему. Она уже догадывалась, что последует дальше, и от этой догадки у нее похолодело сердце.

— Ты хочешь сказать, несколько экспериментов, которые проводила некая женщина — врач, имевшая отношение к Скорцени? То есть я? Зачем это нужно? Эти эксперименты проводил гауптштурмфюрер Бруннер…

— Погоди, погоди, не горячись, — остановил ее Науйокс. — Никто же не называет имен. И не собирается их называть. Но для того, чтобы нам вытащить Скорцени, надо пойти на сделку с американцами, черт бы их побрал, — он в досаде пристукнул пальцами по поручню кресла. — Да и этого мало. Отто слишком заметная личность. Вполне может статься, что даже в случае вынесения оправдательного приговора, большевики все равно потребуют повторного процесса с их участием. Они уже накопали там какие-то деревни, которые он якобы сжег.

— Он их сжег не якобы, я сама это видела, — жестко ответила Маренн. — Во всяком случае, одну.

— Возможно, и так. Но ты согласна, чтобы из-за всего этого он угодил на виселицу? Ты ради этого приехала сюда? Ради этого ты ездила к Черчиллю?

— Тебе и это известно.

— Мне многое известно. О чем ты даже не догадываешься. Скажу только, ты молодец. Черчилль действительно замолвил словечко, нам это помогло. Но сейчас идет крупный торг. Американцы очень заинтересованы в Бруннере.

— Они знают, где он?

— Среди них есть люди, которые знают. Им нужны химикаты, которые он использует, особенно психотропного характера. Они очень заинтересованы в том, чтобы возродить деятельность его лаборатории, в военных целях, конечно. Но для этого надо, чтобы с него были сняты все обвинения.