Доктор Смерть - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 54

Интересно, к кому пожаловали эти французы, что им нужно? Дружественный визит союзников, недавно бывших врагами? Хорошенькое место нашли — тюрьма для военнопленных.

Он уже хотел вернуться в дом, когда вслед за французской дамой из машины выпрыгнула собака — немецкая овчарка. Она сразу же повернула морду в его сторону, и он узнал… Айстофеля. Сердце его бешено заколотилось. Ведь если это Айстофель… Маренн? Маренн и, вполне вероятно, ее сосед по Версалю, тот самый летчик Первой мировой войны, в которым она когда-то была обручена, теперь генерал и соратник де Голля? Зачем они приехали? Для Маренн это огромный риск. Он прислонился плечом к косяку двери, несмотря на всю выдержку, воспитанную годами тренировки, это уж чересчур. Он ожидал чего угодно, только не этого.

Пока французский генерал объяснялся с американцами, дама подошла к ограде тюрьмы. Собака подбежала, села у ног. Вдруг она взметнулась, завизжала, завиляла хвостом. Прикоснувшись рукой, затянутой в черную лайковую перчатку, к голове собаки, Маренн заставила Айстофеля замолчать. Но он дрожал всем телом, едва сдерживая эмоции — он увидел хозяина. Маренн тоже увидела Скорцени. Она подняла вуаль. Побледнев от волнения, он подошел ближе, насколько это было возможно. Уголки губ дрогнули, он улыбнулся, как бы успокаивая ее. Она сдернула перчатки и схватилась руками за прутья ограды, опутанные колючей проволокой. Шипы впились ей в пальцы, выступила кровь, ее широко распахнутые изумрудные глаза наполнились слезами. Он покачал головой: «Не надо, не надо, не плачь!»

— Мари, мы едем? — французский генерал подошел к ней. — Пожалуйста, не подходи так близко, это небезопасно.

Растерянная, не в силах совладать со своими эмоциями, она шла за ним, оглядываясь, и тащила за ошейник упирающегося Айстофеля. Садясь в машину, споткнулась и чуть не упала, де Трай успел поддержать ее. Он с удивлением поглядывал на Мари — он понимал, что что-то происходит, но не понимал что именно.

Скорцени стоял неподвижно и провожал ее взглядом, запоминая каждую черточку, каждое движение, запоминая навсегда.

— Мы сразу едем в аэропорт, — сообщил де Трай, когда они оказались в машине. — Нас ждет самолет. Довольно уже. Ты слишком разволновалась.

— Нет, мы останемся, — решительно ответила она. — Я хочу присутствовать на заседании трибунала. Это возможно?

— Зачем? — Де Трай пожал плечами. — Что за глупое любопытство. Зачем тебе снова вспоминать все то, что ты пережила, слушать о лагерях, о казнях? Разве ты не достаточно страдала?

— Для меня это важно, пойми.

Она взглянула на него. Ее глаза, точно два застывших куска яшмы, казались совершенно неподвижными, почти мертвыми.

— Ну, хорошо, я постараюсь, — он сдался.

Она промолчала. Она не хотела лгать. Она ненавидела лгать, выдумывать. И была благодарна ему, что больше он ни о чем ее не спрашивал. Она только хотела еще раз увидеть Скорцени. Еще раз — может быть, последний.

Однако на суде произошло непредвиденное событие. Один из свидетелей узнал ее.

— Я знаю эту женщину! Она — эсэсовка.

Возглас одного из бывших заключенных концентрационного лагеря Аушвиц, проходящего по делу в качестве свидетеля, прервал выступление американского прокурора. В зале воцарилась тишина. Председатель суда, судьи, все присутствующие смотрели туда, куда им указывал Анджей Ковальский, учитель, проведший около четырех лет в лагере.

— Я знаю, — повторил он, — я видел ее в эсэсовской форме. Она приезжала в лагерь.

Женщина, на которую указал Ковальский, стояла в боковом проходе, одетая в строгий черный костюм, без украшений, ее лицо скрывали ноля черной шляпы и густая черная вуаль. Она была невысока ростом, тонка как девочка. Глядя на нее, каждый пытался вспомнить, как и когда она появилась в зале американского военного суда.

Она вошла незаметно, явно направляясь в первые ряды. Слушая выступление прокурора, остановилась, подняла вуаль и взглянула на подсудимого, зеленоватые глаза блеснули из-под полей шляпы. Услышав возглас Ковальского, она тут же опустила вуаль. Бывший оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени сидел на своем месте, сохраняя невозмутимость — словно ничего не произошло. Во всяком случае, он не подал вида, что его это касается. Поляка он даже не удостоил взглядом. Женщина, скрытая черной паутиной вуали, не шевельнулась. Она так и застыла неподвижно между рядами.

— Вы знаете эту женщину? — переспросил Ковальского председатель суда.

— Да, — ответил тот и… закашлялся.

— Вы делаете официальное заявление?

— Да.

— Тогда скажите трибуналу, как имя этой женщины, где и при каких обстоятельствах вы с ней встречались?

— Я не знаю ее имени…

— Зато знаю я…

Уверенный мужской голос прозвучал у входа в зал заседаний. Все обернулись. Мужчина лет тридцати пяти в форме генерала французской авиации быстро прошел между рядами и подошел к даме, взяв ее за руку.

— Я знаю имя этой дамы, — повторил он. — Генерал Анри де Трай, советник президента де Голля, — представился он. — Имя интересующей вас дамы мадам Маренн де Монморанси. Я знаком с мадам де Монморанси много лет и заявляю, что отвергаю обвинения этого человека, — он бросил гневный взгляд на свидетеля. — Я отдаю должное тем страданиям, которые ему довелось вынести и бесспорному мужеству, с которым он их переносил, но я полагаю, он понимает, какую моральную травму он наносит, обвиняя в принадлежности к СС такую же жертву нацистского режима, как и он сам. Мадам Маренн де Монморанси провела не один год в концентрационном лагере, чему имеются документальные подтверждения. Я предлагаю уважаемому свидетелю взять свои слова обратно и принести извинения мадам. Вы обознались, — он повернулся к бывшему узнику.

По залу пробежал шумок. Судьи трибунала переглянулись. Анджей Ковальский в растерянности молчал. Рукой в черной лайковой перчатке дама подняла вуаль и внимательно посмотрела на свидетеля.

— Господин председатель, — произнесла она, и красивый, переливчатый голос снова заставил зал сосредоточиться на ее персоне. — Я вовсе не нуждаюсь в извинениях. Я понимаю этого человека. Так же как и я, он многое пережил, и какие-то события, возможно, потеряли ясность в его памяти. Но если господин председатель позволит, мне бы хотелось спросить у свидетеля, кто была та женщина, за которую он меня принял? Она была надзирательницей? Она причинила вам страдания?

Пристальный взгляд зеленоватых глаз француженки, казалось, проникал в самую глубину души свидетеля — она неотрывно смотрела на него. Ковальский же не мог оторвать глаз от ее лица и беспомощно шевелил губами, не произнося ни слова.

— Эта женщина, она проводила над вами опыты? — продолжала спрашивать француженка.

— Н-нет, — едва слышно ответил поляк. — Она была врачом…

— Лагерным врачом?

— Нет. Она приезжала к нам в лагерь. Она дала мне лекарство.

— Тогда, возможно, опыты над вами проводил кто-то другой? Вы помните? — Маренн все также внимательно вглядывалась в лицо бывшего узника. Она была уверена, что ответ будет положительным. Человек явно болен, и причина его болезни заключалась не только в плохих условиях содержания в лагере — над ним ставили эксперименты.

— Да, да, да… Я не помню!

Лицо Ковальского резко изменилось. Он отпрянул назад — словно неожиданно увидел перед собой что-то. Глаза расширились от ужаса.

— Что с вами? — обеспокоенно спросил председатель. — Позвать врача?

— Я прошу вас подождать, — обратилась к нему Маренн. — Очень важно, чтобы этот человек все-таки вспомнил. Экспе-рименты над людьми в лагерях проводились, но те, кто на самом деле совершал подобные преступления, до сих пор скрываются от правосудия.

— Пожалуйста, вспомните, — она подошла к Ковальскому, положила руку ему на плечо. — Это очень важно.

— Нет, нет, я не могу… — Ковальский словно выдавливал из себя слова.

Лицо его покрылось испариной, зубы стучали. Он опустился на скамью и закрыл лицо руками.

— Я ничего не помню, — всхлипнул он, его трясло в ознобе. — Он говорил мне, что я должен запомнить… Я рожден для того, чтобы стать мусором, материалом для его исследований, что я превращусь в пепел, но до этого он возьмет от меня все, что можно…