Раз и навсегда - Макнот Джудит - Страница 2

Патрик отпустил жену.

– Прости, – сказал он с каменным лицом.

Мать бросилась в свою комнату и закрыла дверь, а Патрик Ситон, вместо того чтобы направиться к себе, повернулся и начал спускаться по узким ступенькам лестницы, пройдя в нескольких дюймах от Виктории.

Виктория вжалась спиной в стену; у нее было такое ощущение, как будто безопасность и покой окружающего ее мира оказались под угрозой от того, что она увидела.

Опасаясь, что, если она попытается подняться по лестнице, отец заметит ее и поймет, что дочь была свидетельницей унизительной интимной сцены, девушка застыла, глядя, как он уселся на софу и устремил взгляд в последние еще тлевшие угольки в камине. Бутылка, годами пылившаяся на кухонной полке, теперь стояла перед ним рядом с наполовину наполненным стаканом. Когда он наклонился и потянулся за стаканом, Виктория повернулась и осторожно поставила ногу на нижнюю ступеньку.

– Я знаю, что ты здесь, Виктория, – бесстрастным тоном, не оглядываясь, сказал отец. – Нет смысла притворяться, что ты не видела того, что сейчас произошло между твоей матерью и мной. Почему бы тебе не подойти сюда и не присесть у камина? Я ведь не грубое животное, как ты, должно быть, думаешь обо мне.

От любви к отцу у Виктории перехватило горло, и она быстро подошла и села рядом.

– Я вовсе так не думаю, папа. И никогда, даже на минуту, не считала тебя таким.

Отец сделал большой глоток.

– И не осуждай свою мать, – предупредил он, чуть запинаясь, как если бы начал пить еще задолго до ее прихода.

Он взглянул на испуганное лицо дочери и понял, что она взволнована. Успокаивающе обняв ее за плечи, он попытался облегчить ее горечь, но на самом деле его слова стократно усугубили ее.

– Я и твоя мать – оба не виноваты. Просто она не может любить меня, а я не могу перестать любить ее. Вот и вся правда.

Вместо безопасного и тихого пристанища детства Виктория неожиданно оказалась в холодном, ужасающем мире взрослых людей. Округлившимися глазами она уставилась на отца, чувствуя, что мир вокруг нее рушится. Девушка отрицательно покачала головой, пытаясь отмахнуться от высказанных отцом ужасных слов. Не может быть, чтобы мать не любила ее чудесного отца!

– Насильно мил не будешь, – покачал головой Патрик Ситон, констатируя ужасную правду. – Любовь не приходит лишь потому, что тебе этого хочется. Если бы это было так, твоя мать полюбила бы меня. Когда мы обручились, она надеялась, что стерпится-слюбится. И я тоже так считал. Нам хотелось верить в это. Позднее я пытался убедить себя, что не играет никакой роли, любит она меня или нет. Я говорил себе, что в браке можно обойтись и без этого. – Следующие вырвавшиеся у него слова были сказаны с такой тоской, что у Виктории оборвалось сердце. – Я был глупцом! Любить кого-то, кто не любит тебя, – все равно что попасть в преисподнюю! Никогда не позволяй убедить себя, что можно быть счастливой с тем, кто тебя не любит.

– Н-не буду, – прошептала дочь, смаргивая подступившие слезы.

– И никогда не люби никого больше, чем он любит тебя, Тори. Не допускай этого.

– Н-не буду, – снова прошептала она. – Обещаю. И не в состоянии больше сдерживать жалость и любовь, рвавшиеся из ее сердца наружу, Виктория посмотрела на отца сквозь мокрый туман слез и дотронулась своей маленькой ладошкой до его прекрасного лица.

– Когда я выйду замуж, папа, – всхлипнула она, – я выберу того, кто будет в точности таким, как ты.

Он мягко улыбнулся, но вместо прямого ответа лишь заметил:

– Понимаешь, не все так уж скверно. У нас есть Дороти и ты, которых мы любим, и эту любовь мы разделяем с твоей матерью.

Заря едва тронула небосклон, когда Виктория выскользнула из дома после бессонной ночи, которую провела, уставившись в потолок над кроватью. Одетая в красный плащ и темно-синюю шерстяную юбку для верховой езды, она вывела своего индейского пони из конюшни и легко вскочила в седло.

В полутора километрах от дома она подъехала к ручью, протекавшему вдоль шоссе, которое вело в деревню, и слезла с пони. Понуро пройдя по скользкому заснеженному берегу, девушка уселась на плоский валун. Она задумчиво смотрела на серую воду ручья, неспешно струившегося меж ледяных глыб.

Небо стало желтым, а затем розовым, пока она так сидела, пытаясь вернуть себе тот душевный покой и радость, которые переполняли ее всегда на этом месте в момент зарождения нового дня. Из-за деревьев по соседству шмыгнул кролик; позади нее послышалось тихое посапывание лошади и ее осторожные шаги вниз по крутому склону. Не успела легкая усмешка коснуться губ Виктории, как мимо ее плеча пролетел снежок; она чуть отклонилась.

– Промазал, Эндрю, – не оборачиваясь, проронила она. Затем в ее поле зрения появилась пара блестящих коричневых сапог.

– Рановато ты сегодня поднялась, – сказал Эндрю, ухмыляясь при виде изящной молоденькой красавицы, восседавшей на камне. Рыжие с золотистой искрой волосы Виктории были зачесаны назад, закреплены черепаховым гребешком на затылке и каскадом ниспадали на плечи. Ее ярко-синие, слегка раскосые глаза по цвету напоминали анютины глазки и обрамлялись длинными густыми ресницами. Hoc – маленький, абсолютно правильный, аккуратные скулы, цветущие щеки, а в середине подбородка – крошечная, но интригующая ямочка.

Предвестием красоты отдавала каждая линия и каждая черточка лица девушки, но было очевидно, что ее красоте суждено стать скорее экзотической, нежели хрупкой, скорее живой, нежели девственно-чистой, как было очевидно и то, что ее маленький подбородок свидетельствовал об упрямстве, а в ее блестящих глазах постоянно искрился смех. Однако в эго утро в ее глазах не было видно обычного блеска.

Виктория наклонилась, зачерпнула ладонью снег и слепила снежок. Эндрю непроизвольно пригнул голову, но вместо того, чтобы запустить снежок в него, как она обычно поступала, девушка бросила его в ручей – Что случилось, ясноглазка? – поддел он. – Боишься промазать?

– Конечно, нет, – уныло сказала она.

– Подвинься и дай мне сесть. Виктория подвинулась, он сел и озабоченно вгляделся в ее опечаленное лицо.

– Что тебя так беспокоит?

Виктория почувствовала самое настоящее искушение довериться ему. Пятью годами старше ее, Эндрю в свои двадцать лет был умен не по возрасту. Он был единственным ребенком самой состоятельной жительницы деревни, вдовы, отличавшейся неважным здоровьем. Она, с одной стороны, как настоящая собственница цеплялась за своего единственного сына, с другой – переложила на него всю ответственность за ведение хозяйства в их огромном доме и управление тысячей акров прилегающей к нему земли.

Приподняв голову Виктории за подбородок, Эндрю встретился с ней глазами.

– Скажи мне, – мягко попросил он.

Перед этой повторной просьбой ее страдающая душа не могла устоять. Эндрю был другом. За то время, что они были знакомы, он научил ее рыбачить, плавать, стрелять из пистолета и жульничать в карточной игре – последнее, по его словам, было необходимо для того, чтобы она могла отличить, когда обманывают ее.

Виктория вознаградила труды друга тем, что научилась лучше его плавать, стрелять и жульничать. Они были друзьями, и она знала, что может доверить ему почти все. Однако она не могла решиться на то, чтобы обсуждать с ним вопросы отношений между родителями. Вместо этого она заговорила о другом, также тревожившем ее, – о предупреждении отца.

– Эндрю, – нерешительно начала она, – как узнать, что тебя любят? Я имею в виду настоящую любовь.

– А кто именно тебя интересует?

– Тот человек, за которого я выйду замуж. Будь она малость постарше и чуть более искушена, ей не составило бы труда разгадать выражение, появившееся в золотисто-карих глазах перед тем, как Эндрю быстро отвел взгляд в сторону.

– Тот человек, за которого ты выйдешь, будет любить тебя, – пообещал он. – Ручаюсь за это.

– Но он должен любить меня по крайней мере так же, как я полюблю его.

– Так и будет.

– Возможно, но как я смогу определить это? Эндрю бросил на нее острый вопрошающий взгляд.