Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина - Страница 22

В те дни, засыпая, Изабель молилась о путешествующих и скорбящих, о болящих и страждущих, и в мыслях ее Патрик путался с Августом, и сама не знала, о ком теперь тревожится больше – о старшем ли, который далеко и неведомо, жив ли, или о младшем, который лежит в жару и… неведомо, жив ли будет.

А потом наступил день, разломивший ее жизнь надвое, на «до» и «после». В то утро она поднялась в обычный час и, наскоро поев, собиралась идти к сестрам. Ее уже закончили причесывать, и камеристка оправляла на ней оборку свежего платья (ее любимого, между прочим, голубого с белыми кружевами), когда в дверь постучали. Изабель встревоженно оглянулась. Лекарь? Плохие вести? Она едва сдержалась, чтобы не сорваться с места и не броситься к двери самой, но даже не повернула головы, увидев отразившуюся в зеркале высокую, худую фигуру.

Лорд-регент неторопливо прикрыл за собой дверь и коротко поклонился, приветствуя ее. И Изабель сразу бросилось в глаза, как хорошо он сегодня выглядит – в сером, простого покроя, костюме, тщательно завитые черные волосы перевязаны на шее бантом, а лицо словно помолодело… выспался, что ли?

- Прошу простить за вторжение в столь неурочный час, ваше высочество, - без улыбки проговорил он, - но мне необходимо кое-что сообщить вам. Я не задержу вас надолго.

Когда камеристка, поклонившись, торопливо выскользнула из комнаты, Изабель повернулась к Гайцбергу.

- Слушаю вас, милорд, - сказала она спокойно, украдкой пряча в складках платья пальцы, сложенные в отвращающем плохие вести знаке.

- Я знаю, что моя новость огорчит вас, ваше высочество, и заранее приношу свои соболезнования…

Глаза его сверкнули, и по этому блеску, по этой глубоко спрятанной внутри радости Изабель все поняла – раньше, чем он успел договорить...

…Две смерти слились в одну большую беду, которой не было даже имени. Сначала Изабель поминала два имени в одной молитве, потом молиться перестала. Куда-то ушла, утекла, точно вода сквозь пальцы, вера во всемогущего и милостивого Бога… если Он так всемилостив, отчего допустил эти смерти? Отчего не сберег, отчего… ведь маленький Август – он не то что зла никому не успел сделать, а даже и обидеть никого еще не мог!

Вечерами она в одиночестве разбирала старые бумаги. Отложила в одну стопку письма и записки отца – король из походов посылал дочери пространные письма в помощь учителю географии: описания провинций Лераны, столиц Версаны и Элалии, обычаи народов, которые казались ему забавными. Справлялся о здоровье, шутил и просил не грустить – они скоро вернутся, и тогда он привезет своей девочке такую куклу, каких у нее никогда еще не было. Потом к этим письмам прибавились записочки от Патрика, когда отец стал брать его с собой. Их Изабель сложила отдельно, перевязала лентой и задумалась: куда бы спрятать? Ей не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь чужой касался этих листков, исписанных почерком брата; после суда и ссылки о наследном принце во дворце говорили большей частью шепотом, а все, с ним связанное, старательно уничтожали. Поразмыслив, принцесса спрятала их в картонку из-под шляп, где раньше хранила самые важные свои детские сокровища: обертки от леденцов, облезлую от времени куклу и засушенную розу, подаренную ей на одном из приемов в Версане милым мальчиком-кузеном, сыном королевы Марианны. Они танцевали тогда менуэт, впервые допущенные на взрослый бал… сколько же лет им было? Кажется, тринадцать ей и пятнадцать ему. Кузен был учтив необычайно, а ей, девчонке, весь мир тогда хотелось любить, вот и сохранила розу – на память об одном из самых счастливых дней в жизни… Потом они даже обменялись парой писем; вот они, тоже здесь. Но Патрик, Патрик… Изабель против воли разворачивала и перечитывала его шутливые послания, и тогда ей снова начинало казаться, что брат здесь, что вечером они снова соберутся в его покоях, что он снова будет называть ее «малышкой» и дергать за косу – нужно только подождать…

…Принцесса очнулась от нетерпеливого покашливания и сообразила, что так и стоит у окна, а фон Рейль выжидающе смотрит на нее. Что нужно этой девушке?

Ах да, мадам Жозель…

- Чего она хочет? – спросила Изабель.

- Не знаю, ваше высочество, мадам говорит, что ее прислал к вам Его Величество.

День за окном был пасмурным, сереньким, с утра у Изабель болела голова. Упоминание бывшего лорда-регента, бывшего министра внутренних дел вызвало приступ раздражения. Большинство фрейлин уже заметили, что упоминать нового короля при принцессе нежелательно, если не хочешь получить в ответ колкость или ледяной взгляд. Но эта, новенькая, еще не уяснила… Да и что с нее взять, глупая еще… одни танцы да женихи на уме. Изабель хмуро усмехнулась.

Мадам Жозель вплыла в комнату, по обыкновению неторопливо, как нагруженная баржа в тихую погоду. На шее ее висел портновский метр, могучая грудь вздымалась впереди, как форштевень корабля.

- День добрый, ваше высочество, - прогудела она приветливо, кланяясь. – Ну, приступим? А вы все, - она шикнула на просунувшиеся в дверь головы фрейлин, - а ну-ка вон отсюда! Не для вас платье мастерить будем!

На вытянувшихся личиках проступили разнообразные гримасы, но спорить с мадам Жозель было не принято. Если уж платье будет для принцессы, то пусть и будет оно только для принцессы. А то знаю я вас: идею подсмотрите, подслушаете, а потом изволь краснеть, если на ближайшем балу или там торжественном обеде все в одинаковых нарядах появятся. Да и Бог с ним, что в одинаковых, но ведь в одинаковых с принцессиным туалетом! А потому – все вон!

Мадам сгрузила на ближайший стул ворох разноцветных кусков ткани.

- Я вам, ваше высочество, новый фасон предложить хотела – вчера из Версаны образцы тканей пришли, вам будет очень к лицу, если по фигуре сделать, бирюзовый – он как раз легкий и к вашим волосам пойдет хорошо…

- Подождите, - вклинилась в поток принцесса, - подождите, мадам Жозель. Какое платье? Какой бирюзовый?

Мадам Жозель недоуменно уставилась на нее.

- Да как же, ваше высочество? Да на коронацию же…

- Я же в трауре, - тихо сказала принцесса.

- Ваше высочество! Мне же Его Величество приказали… чтоб сделать вам такой наряд, чтоб всем иностранным послам на зависть…

- Ну, вот что, - спокойно сказала Изабель. – Можете передать Его Величеству еще раз: я – в трауре. Если его это не устраивает, я могу отказаться от присутствия на церемонии. Никакого – нового – платья – шить – я – не намерена. Это понятно?

- Но ваше высочество, - расстроилась портниха, - как же вы… ведь праздник… да вам черный и не к лицу совсем! Такое общество, а вы – точно монашка… да что скажет Его Величество?

- Пусть говорит, что хочет, – пожала плечами принцесса и снова отвернулась к окошку.

На коронацию! Новое платье! Ее душила злость. Да никогда! Пусть убивает ее, если хочет! Изабель схватила диванную подушку и швырнула ее в стену. Пусть что хочет делает! Пусть…

- Ваше высочество, - пропищал голосок за дверью, - вы примете участие в чтении? Мария будет читать новый роман господина Руже…

- Пошли вон! – рявкнула, совсем уж выходя из рамок приличий, Изабель и запустила в дверь еще одной подушкой.

День, начавшийся так неудачно, продолжился еще хуже: ближе к вечеру принцессу почтил своим присутствием лорд-регент… то есть уже король. Изабель украдкой поморщилась. При одном взгляде на худую, стремительную фигуру бывшего министра внутренних дел внутри у нее поднималась волна отвращения и злости. Сам же Гайцберг, теперь уже – Его Величество Густав – казалось, не замечал отношения к нему принцессы, а на все ее колкости только приподнимал насмешливо бровь и улыбался, точно разговаривал с неразумным ребенком. Ну, правда, беседовать им приходилось совсем мало… если совсем точно – почти не приходилось. Если не брать в расчет, разумеется, протокольные «Доброе утро» и «Спокойной ночи».

Раздражение, глухо бурлившее после разговора с фрейлиной, стало еще сильнее. Изабель предусмотрительно отошла от окна – так хотелось швырнуть в Густава стоящую на подоконнике большую вазу с цветами. И Бог с ним, что не пристало так вести себя принцессе, но Изабель понимала, что это – поступок бессильного бешенства и отчаяния. А показывать их ЕМУ она не собиралась.