Горец IV - Макнамара Кристофер Лоуренс - Страница 25

Он вдруг осекся.

— Впрочем, это еще предстоит тебе узнать. Всему свое время, щенок!

Теперь Конан ничего не ответил ему. Даже не повторил: «Уходи!»

Все уже сказано — и прошло время разговоров!

Конан даже не обнажил меча — меч словно сам скакнул ему в руку. И прорезал клинок катаны клубящийся над кругом туман, серебристо блеснув сквозь ставшую вдруг полупрозрачной фигуру Черного Воина.

Словно серебряная пуля, пробивающая тело вампира…

Видение заколыхалось зыбким маревом. И исчезло, растворяясь, как растворяется настоящий туман под лучами солнца…

И сама Катрин, и дети, сбившись в кучу, робко смотрели на Конана. Не было сейчас между ними различий на уровне «Учитель — ученики».

Конан не спеша вкладывал катану в ножны.

— Нельзя играть с Силой, прежде чем сами наберете достаточно сил, — сказал он, обращаясь ко всем сразу. — Вы все-таки еще не набрались их. Хотя, наверное, сможете набрать. Особенно, если я помогу.

— Ты поможешь? — спросила Катрин неожиданно хрупким, словно тончайшее стекло, голосом.

— Если вернусь живым — помогу.

— Ты вернешься? — тем же голосом спросила Катрин.

Конан не ответил. Что он мог ей сказать? Ей — и все им…

Он уходил.

Перешагнув порог, он уходил в уже сгущающиеся сумерки. Уходил так, как уходят навсегда. Или так, как уходят, чтобы вернуться.

Кто знает?

Он уходил, и в ушах его звучали слова, которыми провожала его Катрин. Встав в дверном проеме, она кричала ему вслед:

— Возвращайся! Сделай все, чтобы вернуться в этот дом! Знай, что ты нужен ему! И всем нам — ты тоже нужен! А главное — ты нужен МНЕ!..

Говорили в старину: не верьте, когда говорят — «нет в мире зла, ибо все зло состоит в отсутствии добра». Есть зло — и Зло. Когда уходит свет,

— приходит тень…

33

Дункан действительно не покинул за все это время седло. Словно врос в него.

Молча он протянул Конану повод. Приняв его, Конан вскочил на своего коня, — и оба тронулись шагом.

Ни один, ни другой не произнесли за это время ни единого слова. Даже взглядами не обменялись. Молча ехали они сквозь спускающуюся на землю ночь.

Дункан думал о том, что, видимо, вскоре настанет конец его скитаниям. Поскорее бы…

А Конан думал, что есть на свете дом, где его ждут. И где он может не таиться.

Кроме этого, думал он о том, что Крагер всех Крагеров проговорился.

«Знаешь ли ты, какую сеть расставил я на…». Вот что сказал он. Вот на каких словах он замолк, оборвав самого себя.

Какую сеть?

И на кого?

На него самого, Конана Мак-Лауда? Едва ли…

Твердо знал про себя Конан: он — не та рыба, которая ловится сетью. Беда в том, что Черный Воин тоже знал это. Уже не раз пытался он подстроить Конану какую-либо ловушку. Но всегда — напрасно.

Если он умеет извлекать хоть какой-то урок из прежнего опыта…

А он, к сожалению, умеет. Поскольку не умеют — лишь полные глупцы.

По-всякому можно назвать вождя Крагеров. Вот только глупцом — нельзя…

Значит…

Значит, цель его не Конан, а Дункан Мак-Лауд. Не учитель, а ученик. Именно на Дункана раскинута сеть. За ним идет охота.

Не в первый раз в этом мире, охотясь на Учителя, избирают целью его ученика. В этом мире — и во всех других мирах.

Каким образом можно уберечь своего ученика от этой ловушки? Как не дать ей захлопнуться, если даже не знаешь, что она из себя представляет?

Кроме того, неизвестно ведь, где ее ждать.

И КОГДА ее ждать — тоже неизвестно.

«…Это еще предстоит тебе узнать. Всему свое время…» — успел сказать Черный Воин, прежде чем его бесплотный образ был развеян вполне вещественным клинком.

А может быть, угроза направлена не на Дункана, а на кого-то другого, кто тоже дорог сердцу Конана? Например, на Катрин. На Катрин и ее школу…

Итак — три вопроса. Даже четыре.

Первый — «кто под угрозой?». Второй — «что есть эта угроза?».

Третий и четвертый вопросы — «где?» и «когда?».

Ответы на них Конану довелось узнать очень скоро. Всего через несколько дней, когда добрались они до столицы и сравнительно просто (даже золота тратить не пришлось) получили приглашение в королевский дворец.

Вот там-то все и случилось…

Знал Дункан, что дворец короля — беден. Много раз он слышал, как говорит об этом хайлендская знать. Когда с презрением говорит, когда — с сочувствием…

Но бедность бедности рознь. Одно дело, если сравнивать его с другими дворцами Европы. И совсем иное, — если сравнивать с любым, даже богатейшим жилищем Хайленда.

От блеска, роскоши и обилия свиты у Дункана разбежались глаза. Поэтому не сразу он сообразил, что висящие на стенах прекрасные ковры местами потерты. И потерты одеяния кое-кого из свиты.

А среди золоченой мебели не так уж редко встречается дубовый столик или скамья.

Да и свита блещет скорее пышностью, чем истинным богатством. И не так уж многочисленна она — то и дело узнаешь уже виденные лица.

Но всего этого не смог тогда понять Дункан.

А еще с большим запозданием понял он, что тщедушный, нескладный юноша, вдруг оказавшийся перед ними — не кто иной, как сам король.

34

Король Джемс VI. Так его называют сейчас, здесь.

Тоже сейчас, но во всех остальных краях, кроме Шотландии, его зовут Иаков VI, используя латинское прочтение имени.

И здесь, и в других краях, станут называть его Иаков I, когда сделается он из захудалого шотландского короля — всемогущим владыкой объединенной Великобритании.

Но это — еще не сейчас.

Пока что он — хилый и болезненный подросток. Формально вождь, а реально — едва ли не пленник кучки могущественных лордов.

(Именно лордов — не танов. При дворе они все-таки стараются именовать себя на европейский манер.)

И они еще подумают, стоит ли ради такого короля коверкать свой язык латинской формой его имени.

С детства тяжело хворал он и ходить начал позже, чем читать. Даже и сейчас он и ногами, и верхом перемещается неважно — быстро устает.

Именно поэтому самое большое развлечение, самое любимое зрелище для него — наблюдать вооруженные схватки. Нет, не войны, не дуэли.

Бои.

Чтобы всерьез. Чтобы по-настоящему раздалась в стороны плоть и хрустнули кости. Пусть даже не в каждом бою, который проходит перед его глазами, случается такой исход, — но возможность его должна сохраняться всегда.

Поэтому рубятся бойцы настоящим оружием со смертельно отточенной кромкой.

Для последних лет шестнадцатого века такие бои — нечто гораздо более диковинное, чем кровавый реслинг — для века двадцатого. Поэтому знают о них немногие. И никто из знающих не доверит свои мысли бумаге.

На мгновение перед глазами Конана возникла картина: два борца — белый и черный, «Красавчик» и «Горилла» катаются по окровавленному рингу, нещадно терзая друг друга.

А издалека, будто из иного времени (а на самом деле — всего лишь из другого конца крытого стадиона) — протянулся к нему, Конану, чей-то взгляд.

И взгляд этот говорит: «Пора». Не сам взгляд, конечно, а сопровождающая его аура.

Аура Длинной Жизни…

Конану стоило немалого труда подавить воспоминания, нахлынувшие столь не вовремя.

Что он говорил тогда — не вспомнить. Очевидно, что-то говорил. И, наверное, даже из положенного образа не вышел. Мозг его успешно справился с работой «на два фронта».

— Значит, все в порядке? Наверное…

Беспокойство, однако, не проходило. Отчего же именно сейчас вдруг так странно пробудилась память? Взгляд, аура Длинной Жизни…

И тут Конан вздрогнул.

Всем своим существом он уловил где-то рядом эту ауру. И уже не в воспоминаниях, а наяву.

Дункан не имел подобного опыта.

Из всех, в ком пробудилась Сила, он до сих пор встречался лишь с Конаном. Однако по вполне понятным причинам момент их первой встречи он помнил смутно.

А свои ощущения во время этой встречи — тем более. Кое-какие воспоминания сохранились, но главным из них была память о боли.