Горец IV - Макнамара Кристофер Лоуренс - Страница 20

Конан сдержал улыбку. Ученик его явно не представлял себе, что столица — несколько больше размером, чем бывают деревушки в Хайленде. И найти там двух приезжих…

— Не боишься, что разминемся мы с посланным слугой? — спросил он.

Но Дункан и тут неправильно понял его:

— Нет, не боюсь. А-а, понял! Ты проверяешь, правильно ли я понял твои наставления о том, чем Равнина отличается от Гор?

— Ну, допустим…

— Так вот: не боюсь я, потому что… — Дункан завел вверх глаза и выпалил на едином вздохе, словно отвечая урок. — Потому что на дорогах здесь не грабят — днем, во всяком случае. И еще — есть такая вещь… сейчас… сейчас… вспомню… Ну, как она называется?

— Суд.

— Да, суд! И если хозяин не сохранит доверенных ему лошадей — судья по приговору снимет его вывеску [снятие вывески с постоялого двора, трактира и т.п. означало закрытие заведения до тех пор, пока не возмещен ущерб потерпевшим и не выплачен штраф в пользу суда]. Так что — себе дороже будет…

— Ну, а что мы будем делать в Эдинбурге эти два дня?

— Ну, как что… Порасспрашиваем, справки наведем… — Дункан озадаченно сдвинул брови. На сей раз он не был убежден в правильности своего ответа.

— И это правильно. Наведем справки… — Конан вдруг без всякого предупреждения натянул поводья — и конь встал, разворачиваясь боком. Прежде, чем Дункан успел сообразить, в чем дело, Конан уже стоял на земле.

— Держи! — кинул он Дункану повод.

— Ты куда? — ошеломленно спросил тот, взяв лошадь своего Учителя под уздцы.

— Справки наводить… — ответил Конан абсолютно серьезно.

Дорога в этом месте раздваивалась. Вернее, не то чтобы раздваивалась, а… Прямо шел основной тракт, измятый бесчисленным множеством ног и копыт, вспухший от влаги, раскисший. А вправо от него ветвилась маленькая тропка. Настолько маленькая, что трава на ней не была протоптана до грунта.

Лишь вытянулись вдоль земли не по-осеннему зеленые травинки, словно склонились в поклоне — с достоинством, но без страха и раболепия.

А по краям тропки, местами же — и на ней самой — яркими, многоцветными звездами распустились полевые цветы.

Поздние цветы, самые последние в этом году. Пожалуй, даже слишком они поздние! В других местах — давно осыпались лепестки…

Но именно они скрывали тропу от глаз незнающего. А глазам знающего — наоборот, показывали путь.

И осторожно ступал Конан, стараясь не мять ни зеленое, ни разноцветное.

Домик этот, издали напоминавший огромный куст, — так плотно, от фундамента до конька крыши, он был увит плющом — принадлежал женщине, знакомой Конану по его прошлой жизни.

Старая Катрин звали ее. Хотя вовсе не была она старой…

Впрочем, теперь, конечно, к ней действительно пришла старость. Настоящая, не обусловленная прозвищем.

А прозвище, кстати, не всегда у нее именно такое было. Помнил Конан время, когда звал ее народ — «Ведьма Катрин».

Это время миновало больше четверти века назад. Во всяком случае — для нее, для Катрин…

Для Конана же — больше четырех веков назад это было!..

Впрочем — как знать…

Домик выглядит так же — но Катрин ли в нем живет? Ведь не все обстоятельства ТОЙ и ЭТОЙ жизни, ТОЙ и ЭТОЙ истории совпадают полностью. Вот и у Дункана не все совпало. Алебарда — не офицерское копье…

Быть может, и здесь случилось что-то в этом роде? Маленькое, незначительное расхождение — и не сойдутся пути Конана и Катрин, не будут они знакомы друг с другом.

Или не будет она жить здесь, в этом доме. А возможно — и вообще жить не будет здесь. Сейчас.

Конан вздрогнул. Как он не подумал — ведь такое может случиться, даже если времена совпадают полностью. Третий десяток лет истекает с момента их расставания!

А мало кто из обитателей Шотландии, да и иных земель, перешагивает в этом веке рубеж пятидесятилетия…

Говорили в старину: Судьба разит людей, как ослепленная лошадь, — кого ударит копытами, а кого и пропустит…

25

Но уже знал Конан: едва ли оправдаются его опасения. Здесь Катрин. Жива она. И — та же самая, что была прежде.

Слишком уж свежа была растительность, покрывающая тропу, — свежа, хотя и явно ступали по ней. Кто, кроме Катрин, мог бы ходить так?

И слишком уж умело была пострижена живая изгородь, окружающая дом. Точно так же, как и тропинка: от нежелательного гостя — скроет жилище, желанному — покажет…

И умным взглядом сквозь челку кудлатой шерсти глядел на подходящего человека огромный пес, вынырнувший из-за этой изгороди. Он был спокоен.

Знала собака: приближающийся гость — не из тех, кого нужно облаивать. И уже тем более не из тех, на кого скалить клыки…

Кто, кроме Катрин, смог бы так великолепно обучить овчарку?

А Дункан, застыв в седле, с недоумением смотрел на зеленый дом. С недоумением — потому что сердца его вдруг коснулась теплая волна какой-то странной гармонии, исходившей от этих мест.

Встроенная в живую изгородь калитка дрогнула, и Конан остановился как вкопанный.

Сейчас он узнает все…

И — ничего не узнал.

Женщина, которая стояла в открывшемся проходе, очень походила на Катрин — ту Катрин, которую запомнил Конан. И возраст тот же — лет тридцать-тридцать пять с виду.

Но именно поэтому она не могла быть ею…

Впрочем, быть может, та, что нужна ему, — внутри дома? Не те уже у нее годы теперь, чтобы самой гостей встречать…

— Мир дому сему!

— Мир… — женщина внимательно смотрела на пришельца.

— Ты — дочь хозяйки этой усадьбы, Катрин Мак-Коннехи?

— А ты сын того, кто привел сюда Катрин Мак-Коннехи, Конана Мак-Лауда? — ответила женщина вопросом на вопрос.

Конан вздрогнул от неожиданности. Хотя, с другой стороны — чего уж тут неожиданного? Его-то облик за эти годы не изменился…

Однако…

Показалось или нет, что в голосе женщины проскользнула легкая насмешка? Наверное, показалось…

Должно быть, не насмешка это, а настороженность.

— Да, — ответил Конан, чтобы прекратить этот разговор.

— Значит, и я — да. Как же еще? — сказала женщина. — Войди в дом, гость…

Имени своего она так и не назвала. И Конан не спросил его, да и сам не назвался.

А лохматый бобтейл [бобтейл — древняя порода пастушеских собак, распространенная в Англии и части Шотландии] остался сидеть у калитки снаружи. Даже после того, как хозяйка и ее гость прошли во двор.

Сидел и посматривал на второго пришельца, который остался вблизи основного тракта, держа лошадей в поводу.

Чем-то беспокоил его этот человек… Впрочем, он как будто не собирался приближаться.

Переступив порог, Конан огляделся по сторонам.

Все внутри дома вроде бы оставалось прежним — таким, как видел он его в последний раз… Таким, да не совсем таким.

Так же были развешаны по стенам связки целебных трав. Так же варилось в огромном медном котле, поставленном на очаг, какое-то зелье — видимо, тоже целебное, так как острый и пряный запах расходился от него.

Запах не пищи, а лекарства.

И даже котел был прежним — кованой меди, округло-конический, словно шлем великана, с четырьмя ручками в виде витых колец… Стоп!

Блестел бок котла красноватым блеском — цветом того металла, из которого он и был изготовлен. Лишь легкая паутина недавней гари покрывала его.

Был он тщательно вычищен и отполирован. Возможно, уже не в первый раз…

А Старая Катрин, Катрин-ведьма, Катрин Мак-Коннехи никогда не чистила свой котел, опасаясь, что вместе с сажей уйдет из ее дома счастье. Сама не чистила — и никому другому не позволила бы.

Значит, напрасны его надежды… Нет в живых Катрин.

Но, может быть, дочь расскажет о ее судьбе? Более того — уж не передала ли свое искусство Катрин-ведьма дочери? Так, как Мастер Тартана или Мастер Меча — сыну передает?

Конан перевел взгляд на женщину, молча стоящую рядом. Кажется, действительно в глазах ее читается настороженность… Или все-таки насмешка это?

— Как зовут тебя, почтеннейшая?