Горец IV - Макнамара Кристофер Лоуренс - Страница 16

17

…И — кончилось все. Кончилось, как будто и не было.

Впрочем, ведь действительно — не было…

Для Дункана эти события происходили… будут происходить три века спустя — в девятнадцатом столетии.

(Конечно, если он полностью повторит свою прошлую жизнь. А это не может быть так — потому что уже не так).

А для Конана все это было два века назад — потому что он прибыл в шестнадцатое столетие из двадцать первого, не затратив на это ни мгновения своего времени…

А по времени Вселенной это было…

Впрочем, у Вселенной — свои мерки времени. И понятий «было», «есть», «будет» — для нее не существует.

Точно так же, как не существует разницы между понятиями «тогда» и «теперь»…

Дункан дважды моргнул, прежде чем с глаз его спала пелена.

Он сидел, уставясь на камень. Стебли трав колыхались перед его лицом, словно волны.

Вереск это? Или пыльная, жесткая трава прерий?

Дункан всмотрелся — и увидел, что надпись на камне состоит из рун. Из рун, а не из иероглифов.

Вереск.

Гористая Шотландия. Шестнадцатый век от рождества Христова.

Несколько часов назад он простился с девушкой. Имя ее — Дженет, а не Белый Цветок…

И Дункан, оторвав глаза от валуна, посмотрел в лицо Конану.

Не было больше в глазах у него ледяного, смертельного спокойствия. Вместо него — была тоска.

Тоже смертельная.

— Учитель… — позвал он.

— Слушаю тебя, ученик мой.

— Тяжело мне, Учитель…

— Что ж — неси эту тяжесть!

— А стоит ли? Стоит ли нести, если нет исхода мукам? Если даже на Священной Земле нет спасения от них?

— И чего же ты хочешь? — Конан пристально уставился ему в зрачки.

(Он уже догадался, о чем сейчас пойдет речь…)

— Я хочу… Вернее, не очень-то хочу я этого, но — сделай это для меня…

— "Это" — что?

(Теперь Конан уже знал, а не догадывался — «что». Догадкам не оставалось места).

Не ответив, Дункан стал на колени. Откинул спускавшуюся на плечи косицу длинных волос в сторону, обнажив шею:

— Правы были мои братья по племени из ТОЙ жизни. «Ветвь, отломленная от дерева…» Зачем мне жить, если незачем жить?

Дункан помолчал немного.

— Сделай это с одного удара, Учитель… — бесстрастно попросил он. — Сможешь?

По сути, последний вопрос мог быть воспринят как оскорбление, — будь они обычными смертными людьми.

Конан мог одним махом рассечь напополам рыцаря, закованного в полную броню, — вроде той, которую носили сыновья Форгейма. А уж шею перерубить… Все это он мог. Но не сделал.

— Вижу, придется мне еще кое-что показать тебе, ученик мой… — отвечал он.

И снова — будто удар молнии, будто вспышка выстрела в упор…

А когда глаза Дункана вновь начали воспринимать окружающее — он увидел нечто странное.

Полутьма. Сгустившийся воздух. Трое, стоящие в отдалении, держат вертикально перед собой мечи без ножен — и голубые искры пляшут между лезвиями этих мечей, сращивая их воедино.

А прямо перед ним — алтарь. Глыба необработанного камня. И старик в длинном балахоне стоит над этим алтарем, что-то торжественно декламируя на древнем языке.

Где это? Какое время? Какая жизнь?

ЧЬЯ жизнь?..

Алтарь… Алтарь?

Значит, это храм? Или кирха? Не похоже…

Гигантский, колоссальный свод нависает над головой. Не могли его создать человеческие руки — нет и не было таких строителей. Даже среди древних мудрецов и магов, оставивших таинственные развалины циклопической кладки.

Нет, не храм и не кирха это.

Зиккурат.

И понял Дункан, что видит он картину не из своей прошлой жизни — а из жизни своего Учителя.

…Горести муж не должен

Всем предаваться сердцем,

Сам он сыскать сумеет,

Как утолиться скорби…

Гулко рокочут в тишине слова. Такова акустика зиккурата! Сам первосвященник не обладает сильным голосом — да и не в полную силу голоса говорит он.

Голубые вспышки света на церемониальных мечах впереди… Красные, волчьи вспышки — сзади, в глазах наблюдающих Крагеров.

И — главная вспышка. Вспышка пробудившейся Силы. Тоже голубая.

Вспышка, которая перебрасывает тебя через твердыню Островов Ночи. Из ЭТОГО мира — в ТОТ.

С Зайста — на Землю.

Вдоль по лезвию межзвездного меча. Лезвие это одновременно изогнуто, как у катаны, — и прямо, словно лезвие клейморы.

И еще — память.

Память о том, как оставил ты Священный Отряд, не обнажив меча во время сражения. Оставил для того, чтобы жить и сражаться дальше.

Потому что именно в этом — твой Путь…

Говорили в старину: лучше плохо делать свое, чем хорошо — чужое…

18

Два человека сидели друг напротив друга. В нескольких шагах их уже не было видно: вереск скрывал сидящих. И в тех же нескольких шагах — не было слышно: ветер крал тихо переговаривающиеся голоса, прятал их в травяном шелесте и уносил прочь…

— Значит, ты полагаешь, что мой Путь пройден еще не до конца, Учитель?

— Да.

— Ну что ж… Я верю — тебе видней.

— Правильно. Мне видней…

Дункан глубоко вдохнул прохладный воздух. Теперь в глазах его была не леденящая отстраненность, не мертвенная тоска — а мольба была.

Мольба…

— И все же — дай мне цель в жизни, Учитель! Дай мне ее — такую цель, чтобы мог я видеть ее перед собой. И не в горных высотах, не тогда, когда я сумею укрепить свой дух…

— Понимаю. Здесь и сейчас?

— Да! Здесь и сейчас! Такому, как я есть, — а не каким могу быть или должен быть! Иначе…

— Иначе — что? — Конан смотрел на него в упор.

— Иначе… Иначе — ничего… — голос Дункана вдруг упал до едва различимого шепота:

— Иначе я все равно пойду за тобой, Учитель… Не смогу не пойти. Но идти я буду лишь через силу…

Дункан запнулся, умолк на минуту. И вдруг его голос окреп:

— А нужен ли я тебе такой — идущий через силу, Учитель? Тебе — и себе самому?!

Было сказано: горцу, преодолевающему тяжелый перевал — нужен слабый спутник, а не сильный. Нужен для того, чтобы горец мог сам в полной мере проявить свою Силу.

Этого не знал Дункан.

Да, не знал он этого. Не знал он и того, что в свете вышесказанных слов его вопрос звучит вовсе не так риторически, как ему самому казалось.

Как сказать… Может быть, такой спутник и нужен Судьбе — бредущий вслед за Конаном через силу…

Нужен для Силы самого Конана. Так?

Может быть, и так…

Но если бы Конан был способен принять этот вариант — он был бы другим человеком. Может быть, этот другой лучше справился бы с встающими перед ним проблемами. Даже наверняка — лучше справился бы…

Хотя — как сказать… Все-таки ведь именно Конан, а не кто-то другой, единственный из всех, сумел пройти свой Путь до конца.

Точнее, все-таки не весь Путь, а некую его часть. Сам же Путь — бесконечен…

Но Конан был Конан и становиться кем-то иным вовсе не собирался. Незачем!

Быть самим собой — тоже достойный выбор. Единственно достойный! Лучше плохо делать свое, чем…

А еще лучше — хорошо делать свое!

И именно потому, что Конан оставался самим собой, он протянул Дункану нечто.

И сказал:

— Смотри…

— Смотри!

Дункан жадно вгляделся, но ничего не понял сперва. Тряпки какие-то… Разодранные, окровавленные…

— Узнаешь рисунок тартана, ученик? Какому клану он принадлежит?

(Вот оно что… И как это Дункан сразу не догадался?! Воистину: хочет Господь покарать — первым делом лишает разума).

— Ты… ты снял это с убитого, Учитель?

— Да. Это одежда того, которого загрыз твой пес, заплатив за это своей жизнью.

— Ясно…

Странным движением взял Дункан окровавленные лохмотья: с ненавистью, с отвращением — и в то же время бережно. Великой ценностью обладали они…

— Итак, какой клан носит такие узоры?

— Не знаю, — прошептал Дункан, напряженно всматриваясь в материю.

— И я не знаю. Но я знаю тех, кто может это знать.