Горец I - Макнамара Кристофер Лоуренс - Страница 21

— Я об этом как-то не думал, — растерянно признался Конан, и ему стало стыдно, что все это увидел кто-то без тела и из другого мира, а он, сидя собственной задницей на этом чуде, ничего не заметил.

— В вашей легенде говорится, что из этого дерева были сделаны круглый стол и трон короля Артура, который был воином, рыцарем без страха и упрека, без ненависти. Ты понял, почему так рассказывают?

Горячий воздух висел над землей, размывая очертания деревьев вокруг поляны. Птичьи голоса стихли, расплавленные жестоким солнцем, и только звон вибрирующих солнечных лучей наполнял лес. Взгляд Конана упал на землю. Под стеблями высокой травы ползали муравьи. Там, в тени, они не страдали от испепеляющего жара полуденного солнца. Занятые своими муравьиными делами, они не обращали внимания на то, что над ними травяной купол, который помогает им выжить.

И вдруг перед его глазами пронесся нескончаемый поток птичьих гнезд, мышиных нор и человеческих домов, мелькали какие-то странные животные, которых он никогда не видел, их дома, опять дома людей, но сделанные почему-то из снега или из каких-то листьев, как будто… Поток жизни омыл душу и умчался, но он мог вернуться.

«Да, я понял, — подумал Конан. — И еще я понял, что это только легенда».

— Ты будешь воином, — тихо сказал голос.

— Я буду воином, — согласился Конан. — Потому что пришло мое время встать под удар вражеского меча во имя того, кто назвал день моего появления в этом мире, кто послал мне учителя, кто сам является моим учителем и кто показал мне силу, которая поддержит меня всегда и везде, где бы я ни был. Мне надо еще научиться ею пользоваться, но я стану воином.

Оранжевые блики ложились на траву. Уставшие после трудного дня солнечные лучи пробивались сквозь плотную шапку листвы косыми нитями, вышивающими мягкие тени на зеленом бархате поляны. С каждым стежком они теряли свою силу, потому что клубок золотого солнца катился все дальше и дальше, убегая за горизонт.

Фиолетовые клубы сумерек обняли пушистый лес. Ночной холод опускался резкими бодрящими волнами, оседая крупными каплями вечерней росы на широких травинках. Полукруг луны выплыл из лесного мрака, и тусклый желтеющий свет боязливо повис над верхушками деревьев. Поляна преобразилась. Желтый сверкающий ковер лесным озером лежал перед Конаном, а пень, словно белый остров, стоял посреди этого великолепия.

Наклонившись, Конан увидел перед собой только одну капельку, замершую, скованную страхом под великим и бескрайним небом на дне лесного колодца. В капельке отражался полумесяц, такой же желтый и великолепный, как и на небе; и он точно так же дарил свет своему маленькому миру. В капле отражался какой-то город. По его улицам ходили маленькие человечки с крылышками и без них, маленькие барышни в высоких островерхих шапочках. Они что-то пели, играли на маленьких дудочках и танцевали.

Конан прислушался. Ноты капельками упали в бездонное небо. Звуки, льющиеся из росинок, сливались в тоненькие трели, которые сплетались в музыку. Она гремела на весь лес, она гремела везде, где росли потомки великого дерева жизни.

Тело Мак-Лауда, повинуясь этому ритму, задвигалось в странном танце.

— Пойдем домой, мой мальчик…

— Ты уходил отсюда стариком, Рамирес.

— Это было давно. Целую жизнь назад. Пойдем домой.

— И ты опять молод.

— И я опять старик. Пойдем домой.

— А разве мы не дома?

— Конечно, дома. Пойдем домой.

— Пойдем.

Бой был изматывающим. Рамирес наносил удары с неимоверной быстротой. Конан сдерживал атаки испанца, каждый раз стараясь отбросить противника хоть на несколько шагов, чтобы получить вожделенное мгновение передышки. Парируя прямой выпад Рамиреса, шотландец отлетел в сторону, словно листок, подхваченный ураганом. Лезвие клейморы лязгнуло о скальную плиту и застряло в узкой трещине в камне.

Времени для извлечения оружия из ловушки не было. Беспощадный испанец поднес меч к горлу Конана.

— Ты снова мертв, — проговорил он спокойным ровным голосом.

Мак-Лауд опустил меч и выпрямился, тяжело дыша.

— Я опять что-то не так делаю, — прохрипел он, — но никак не могу понять, что именно.

— А что тебя смущает?

— Неужели я слабее тебя?

— Нет.

— Но тогда почему же я не могу остановить твои удары, а ты останавливаешь мои не глядя. Почему через несколько минут боя я устаю, а ты, упражняясь часами, дышишь так же ровно, как и в первые минуты тренировок, и не чувствуешь усталости?

— Я рад за тебя. И горд, — сказал Рамирес. — Ты видишь то, что должен видеть. Ты научился видеть, но ты не умеешь дышать.

— Разве можно не уметь дышать?

— Разве можно так быстро забыть, что с тобой только что произошло? Дело все в том, что ты не умеешь дышать и держаться на ногах. А для того, чтобы этому научиться, тебе нужно совсем немного. Ты просто должен чувствовать каждый вдох вот здесь, — Рамирес постучал кулаком по пряжке пояса, на котором висел его меч. — Представь себе, что у тебя здесь волынка. И ты играешь на ней. Ты надуваешь воздухом мягкий кожаный мешок, который, наполняясь, становится упругим и может звучать. Только это ты звучишь своими движениями. Чем сильнее сдавишь воздух в мешке, тем громче будет музыка. Ты сам волынка и волынщик. Попробуй. Смотри, вдыхай коротко и быстро носом, а выдыхай медленно, словно поешь, через рот. Ну, что ты чувствуешь?

— Внутри появляется какой-то упругий теплый шар. Что это?

— Это ты, но это еще не все. Попробуй почувствовать, что дышишь всем телом, что воздух в тебя поступает и через ноги, и через руки, и через кожу. На это уйдет чуть больше времени, но это необходимо. Почувствуй ногами землю, представь, что это шар, большой и тяжелый, и ты его не можешь поднять. Он лежит на земле и дышит своей поверхностью, и земля отдает ему свою силу. Этот шар — ты. Этот шар — ты и твой меч. Возьми его, и попробуем. Но почему теперь ты стал двигаться медленнее?

— Я стал дышать так, как дышишь ты.

— Когда твое тело привыкнет к нужному ритму и ты сможешь себе позволить не следить за формой своего тела, не думать об этом, а просто дышать движениями, ты сможешь двигаться так быстро, как тебе будет угодно. Ведь в одном выдохе волынки может быть один долгий звук, а может быть и множество коротких. И чем более искусен волынщик, тем быстрее он перебирает руками, поднося к губам дудочки, тем быстрее меняется звук.

— Почему ты опустил меч, Мак-Лауд?

— Мы деремся с тобой целый день, — Конан посмотрел на Рамиреса исподлобья.

— Ты устал? — Рамирес положил меч в ножны и подошел к нему.

— Любой бой не может продолжаться так долго.

— Ты болен.

— Что? Я здоров.

— Ты хочешь знать, почему до сих пор я не победил тебя, хотя мог бы это сделать уже не раз?

— Да. Я думаю, что ты этим унижаешь меня.

— Ты сам унизил себя.

— Нет, мне надоело, что ты издеваешься надо мной.

— Ты болен.

— Я здоров.

— Почему ты опустил меч, Мак-Лауд? Ты не хочешь жить? Да. Я говорил. Я говорил, что нет ни жизни, ни смерти, ни победы, ни поражения. Я говорил, что надо идти туда, куда зовет тебя твое сердце. Но я никогда не учил тебя гордыне. Я говорил тебе, что меч должен думать тобой, а не ты должен думать мечом. Не ты его хозяин, а он твоя душа. До тех пор, пока ты держишь его в своих руках, ты жив. Таково твое предназначение. Потому это не бой продолжается так долго. Неужели ты подумал, что твое предназначение

— бессмыслица?

— Учитель…

— Ты болен. Болезнь — это навязчивая идея. Ты хочешь узнать, когда же наконец ты сможешь победить меня?

— Учитель…

— Ты уже можешь победить. Но сначала надо избавиться от этого желания. Желания победить. И от желания показать свои знания. И от других желаний. И даже от желания избавиться от всех желаний. Если хоть одно желание, хоть одна идея завладеет твоим разумом, он потеряет свободу и не сможет бесконечно двигаться. А с ним остановишься и ты. Ты задумаешься и не сможешь сражаться.