Круги на Земле - Аренев Владимир - Страница 7

Ладно, думать об этом не стоит. Все равно еще час трястись в автобусе, так что лучше отвлечься.

Макс выглянул в окно.

Автобус ехал по полю.

Но это было другое поле, не то, из его сна; к тому же, теперь они мчались по асфальтовой дороге, и колоски не подступали к бокам машины вплотную. Почему-то именно эта деталь показалась мальчику самой успокаивающей.

Он посмотрел на небо, проследил взглядом за черной летящей точкой («Наверное, аист. А может — коршун») и вдруг понял, что скоро стемнеет.

Пожалуй, даже скорее, чем хотелось бы.

Макс, разумеется, не боялся темноты. Взрослые молодые люди возрастом в тринадцать лет не могут бояться темноты, это абсурдно. Темнота, как таковая, содержит в себе ничуть не меньше привлекательности, чем яркий солнечный день. По правде сказать, Макс даже любил ночь, любил ночной воздух, ведь он чище и душистее, как будто наполнен ароматами сказочных стран; любил звезды (в них, если отвыкнуть, можно обнаружить тоже своеобразное волшебство; это ведь чудо — звезды); любил ночную тишину и дворовых сверчков, которые непонятно как выжили в городе и даже оказались в состоянии петь.

Макс не боялся темноты, нет. Он боялся того, что может скрываться в темноте.

День и ночь в его представлении делились (пускай и не совсем четко, немного алогично) на время обычных людей и время людей необычных. Днем властвуют первые, ночью — вторые. Но и среди обычных, и среди необычных людей есть добрые и злые. Представляете: «необычные злые люди»? То-то!..

Точка на небе приблизилась к одному из телеграфных столбов, взмахнула крыльями и опустилась на верхние перекладины. Теперь Макс видел, что это белый аист.

«А в гнезде, кажется, уже есть малыши».

Ему стало интересно, как они чувствуют себя там, высоко над землей, когда ждут родителя с ужином и следят за машинами, что проезжают мимо.

В салоне автобуса стемнело. Столб с аистами пронесся и исчез вдали; там, похоже, уже приступили к еде.

Дядя Юра словно уловил его мысли.

— Проголодался?

— Не-а, спасибо. Приедем — тогда.

Сейчас одна только мысль о еде вызывала приступ кашля. И одновременно — бурчание в животе.

Чтобы не мучиться, мальчик откинулся на сидении и постарался заснуть. И — заснул, на сей раз без кошмаров.

Кот был четырехцветным, что, в принципе, являлось самым вопиющим нарушением законов природы. Но ведь вот он, мурлычет, трется о ноги, поглядывает на гостей.

Зверь поднял белую лобастую голову с рыжей полосой, проходящей от кончика носа до затылка, самоуверенно мявкнул и повел ухом. На кухне жарили мясо, и «чудо природы», понятно, немного нервничало. К тому же, кота смущали чужие люди.

А Макс зачарованно разглядывал зверя, который, кроме белого и рыжего, был носителем еще и серого с синим цветов. Расскажи кому — не поверят. Мальчик протянул руку и погладил кота — тот охотно откликнулся, подставляя голову под Максову ладонь.

— Ужо пазнаемилися! — шумно констатировал Ягор Василич, возникая на пороге комнаты. — Шархану, я гляжу, сення зноу дасталася. Сашка злавиу и размалявау. И як у яго гэта выйшла?..

С этими словами хозяин направился к серванту за рюмками, а Макс мысленно засмеялся: «Тоже мне, первооткрыватель!» Хотя, с другой стороны, мальчик подсознательно ждал чего-то подобного, какого-нибудь чуда. С тех пор, как автобус высадил их с дядей на окраине села и они, немного проблуждав в потемках, отыскали дом давнишнего дядь Юриного друга, Макс как будто попал в другой мир. И разговаривали здесь на другом, чудном языке, который понимаешь и не понимаешь одновременно. И жили по-другому. Так почему бы и не обитать в нем четырехцветным котам?..

А оказывается, все намного проще. Сын дядь Юриного друга, Ягора Василича и его жены, тети Маши, «злавиу и размалявау». То бишь, словил и покрасил.

Чуть позже, когда они вчетвером уже сели ужинать «чым Бог адарыл», явился и котомучитель с сестрой. Мальчик (вероятно, тот самый «подающий надежды художник» Сашка) при виде нежданных гостей замер; глаза его настороженно оглядели чужаков, потом переметнулись на родителей. После короткого визуального обследования был сделан однозначный вывод об осведомленности отца про некоторые творческие поиски сына — неутешительное, скажем прямо, резюме. Девочка же смущенно потупилась, покраснела и спряталась за спину старшего брата.

— Ну, разпавядай, — грозно молвил Ягор Василич. — Навошта Шархана фарбавау? Вродзе дарослы чалавек, у трэций клас ходзишь — и гэтакия фокусы вытваряеш.

Молодой рафаэль кашлянул, почесал засохшую корочку крови на сбитой коленке и шмыгнул носом.

— Шархану, миж иншым, спадобалася, — неожиданно пискнула девчонка, задиристо выглядывая из-за братовой спины. — Вот!

— С чаго ж ты взяла, што яму спадобалася? — спросила тетя Маша. — ‚н табе асабиста признауся?

— Миж иншым, — буркнул Сашка, — миж иншым, кали на Шархана зноу Барыскин Пират накинувся, той тольки шыпнув раз и усе. Забег Пират да будки, схавауся и больш Шархана не займау. Вот!

— Гора з ими! — всплеснула руками тетя Маша. — Ну што паробиш? Сядайце ужо есци, разбышаки. Але ж спачатку пазнаемцися з гасцями.

Последовала церемония знакомства. Дети немного робели, Макс нейтрально кивнул им, честно говоря, больше озабоченный мыслями о мягкой постели и затянувшемся восхождении невидимых альпинистов. Юрий Николаевич, к его чести, не стал задавать ребятам глупых вопросов типа «в каком классе ты учишься», «какой твой любимый предмет» или «нравится ли тебе учиться». Он просто поздоровался с художником-Сашкой, с застенчивой Анжелкой — те несмело ответили.

— Ну и добра, — сказала тетя Маша. — А цяпер марш мыць руки и на веранду — я вам зараз туды принясу есци.

— Да пускай садятся здесь, — предложил Юрий Николаевич. — Ничего с нами не станется, подвинемся.

Макс вздохнул, чтобы привлечь к себе внимание:

— Если можно… я уже поел. Я пойду, хорошо? Телевизор посмотрю.

На самом-то деле он хотел вздремнуть, но признаваться в этом не собирался: дядя, наверное, с удовольствием поговорил бы подольше с Ягором Василичем, ведь они очень долго не видели друг друга. А Макс тем временем поспит на диване, ничего с ним не станется, с Максом. Да и с диваном, в принципе, тоже.

…Жаль только, сон почему-то не приходил. Вместо него явился Шерхан, по-свойски развалившийся на Максовых коленках и довольно замурлыкавший — этакий увесистый теплый комочек спокойствия.

Поскольку заснуть не удавалось, мальчик стал прислушиваться к звукам. По телику транслировали сводку новостей, неинтересно и негромко, на кухне же разговаривали взрослые. В основном — Ягор Василич, раздобревший от выпитого и съеденного, искренне обрадованный встречей с другом детства.

На коленях живым моторчиком работал кот.

Карабкались альпинисты.

— Не разумею, — вещал Ягор Василич. — Ты, Карасек, приехау зусим иншым. И размуляць навчыуся па-гарацкому, и ваабшчэ… Буццым не расли мы с табою разам, буццым выховывауся ты на зусим чужой планеце, у далеких краях…

— Да, — вздохнул дядя Юра, — может, Ягор, ты и прав. И что язык совсем позабыл, и что… одним словом, «воспитывался в чужих краях». Только знаешь, Ягор, по-другому ведь там нельзя. Город есть город, село есть село, и встретиться им никак… И мой «правильный язык», если хочешь, маскировка. Чтобы не смотрели как на аборигена с немытым лицом и шерстистыми ступнями…

Неожиданно Максу расхотелось спать. То есть, спать-то он хотел по-прежнему, но смотреть сны… Бр-р-р! А вдруг снова явится мохноногое существо /все образумится… то есть, я хотел сказать, образуется/ или даже водитель? Нет, Макс определенно не хотел спать.

А сон, как на зло, наваливался на мальчика всем телом, увесистый и плюшевый, хватал за веки, пытался склеить их одно с другим, попарно. Как Макс ни старался, время от времени глаза все же закрывались, и тогда он проваливался в пустоту, — чтобы через пару минут вынырнуть оттуда, вяло шевельнуться и рухнуть обратно.