Страж - Маклин Чарльз - Страница 19

Пауза.

— А почему ты убил ее, Мартин?

— Не знаю.

— Так как на нее взбесился?

— Не знаю.

— Или ты так боялся, что отец узнает о том, что ты пустил в дом собаку и что ты был на ферме?

— Я не хотел делать этого. Мисси была моим другом.

— А почему ты так разозлился? Потому что выл Джеф?

— Не знаю... но я должен был спасти ее. И Джефа тоже. Мы ведь остались одни. Остальные исчезли.

— Ты хочешь сказать, что испугался, потому что остался один? Или это была какая-то игра?

— Не знаю. Они все умерли — все люди, все звери, все на свете.

— Как это умерли?

— Не знаю... было темно... и потом мама... Мне хотелось к маме.

— А когда все умерли?

— Давным-давно. Не знаю... я не хотел... я не виноват... Не оставляйте меня, пожалуйста!.

— Все в порядке, Мартин, тебе нечего бояться. И больше тебе ничего не нужно говорить. Ты со всем замечательно справился. Тебе нечего бояться... Ты в полной безопасности... А сейчас мы вернемся. Вернемся в сад. Вернемся в библиотеку. Ты опять лежишь в гамаке. Спокойный, расслабившийся, спокойный... Теперь можешь здесь немного отдохнуть.

Настала долгая пауза, и магнитофон воспроизвел только мое глубокое и равномерное дыхание.

Книга вторая

Белая коробочка

1

Четверг, 5 октября

21.00. Он сказал, что не наступит похмельного эффекта — и он не наступил. Я почувствовал себя усталым, и у меня заболела голова, но такое могло произойти по любой причине, например в результате поездки на метро с 96-й улицы. Добравшись наконец сюда, я проглотил пару таблеток экседрина и выпил приличную порцию виски.

Виски, однако, не пошло впрок, поэтому я попытался перелить его из стакана в бутылку. Большая часть напитка в итоге оказалась на ковре миссис Ломбарди. Тут я и заметил, что у меня дрожат руки. Сомервиль сказал, что «минимальная реакция» может иметь место.

Сейчас я лежу в постели и жду, когда сработает снотворное.

Дрожь перешла теперь на мое левое веко, впрочем, едва заметная: я только что сверился с зеркалом.

Надо выйти купить что-нибудь поесть: у меня во рту ничего не было с самого завтрака, но просто нет сил. А сама мысль о том, чтобы посидеть в одиночестве в каком-нибудь ресторанчике по соседству... ну, скажем, в том греческом, на Макдугал-стрит, в который Анна затаскивала меня всякий раз, стоило нам оказаться в окрестностях Вилледжа... Там наверняка спросят, почему ее со мной нет, может быть, даже вежливо осведомятся о том, как поживают наши собачки... Вот только этого мне и не хватало!

Я не разговаривал и не виделся с Анной уже шесть дней — самый длительный перерыв за все годы брака.

Пока у меня не начали слипаться глаза, займусь-ка я заметками о сегодняшнем сеансе.

Что касается гипноза... Да насрать на это, я прекрасно помню, что произошло, да вдобавок все еще записано на кассете. Сомервиль дал мне ее, буквально втиснул в руку. Он посоветовал несколько раз прослушать ее — может быть, сказал он, это мне кое-что подскажет. Он даже одолжил портативный «Сони».

Пребывать в состоянии гипноза не так уж скверно. В каком-то смысле даже приятно — как будто тебя в шутку забрасывают мелкими камешками. Но факт остается фактом: ничего путного из этого сеанса не вышло. Попытка Сомервиля проследить мои «видения» до их источника окончилась полной неудачей.

Сегодня утром я разговаривал по телефону с Хейвортом. Я спросил у него, не стоит ли мне все-таки попробовать связаться с Анной до ее отъезда в Европу в эту субботу. Но он сказал, что она, несмотря ни на что, не готова со мной встретиться. Данное «несмотря ни на что» должно звучать для меня обнадеживающе.

Я понимаю, что Хейворт делает все, что в его силах, чтобы не дать нам встретиться. Не то чтобы я обвинял его в этом — он уверен, что действует в ее интересах, это ясно. По мнению Сомервиля, чем дольше мы с Анной будем воздерживаться от встречи, тем болезненнее она будет. Я чувствую, что он прав. Я сказал, что мне очень хочется повидаться с нею, пусть хотя бы на пару минут. Он обещал поговорить об этом с Хейвортом.

Одному Богу известно, как я по ней тоскую.

Здесь жарко. Виски, пролитое на ковер, воняет на всю комнату. Мне нужно подышать свежим воздухом. Может быть, действительно выйти и купить что-нибудь поесть.

Но голода я сейчас не чувствую. И слишком устал, чтобы куда-нибудь идти. И веко у меня все еще дергается, хотя и чуть меньше. Я чувствую себя хорошо. Я расслаблен.

Сомервиль особо подчеркивал: «Прослушайте кассету и скажите мне, что вы об этом думаете».

— Прослушайте, — сказал он. — Прослушайте.

Но его «Сони» стоит на столике у окна, и с постели до него не дотянуться.

Никак не дотянуться.

00.45. Час назад я проснулся. Я хорошо поспал. Глаза открылись без малейшего усилия воли. Я сразу же совершенно проснулся.

Долгое время я лежал не шевелясь и осматривал комнату. Свет был включен. Я лежал одетый. Блокнот и авторучка находились в постели возле меня. Должно быть, заснув, я их выронил. От авторучки на простыню натекла небольшая клякса.

Я был несколько встревожен, помня о том, что произошло здесь прошлой ночью. Но на этот раз я спал без сновидений. Сам не понимаю, почему вдруг проснулся. И в уборную мне не хочется. Наверно, меня разбудил свет.

Я выключил его и попытался опять заснуть.

Лежа во тьме, я почувствовал, что, кажется, забыл что-то сделать. Почувствовал какую-то неуверенность.

На следующей неделе предстоит важное совещание. Мне надо сделать доклад на тему о необходимости отказа от выпуска больших компьютеров и перехода на изготовление маленьких и дешевых карманных процессоров. Этот доклад будет иметь определяющее значение в моей служебной карьере. Еще неделю назад я был всецело поглощен мыслями о нем. А сейчас я к этому совершенно равнодушен.

Я решил встать и немного почитать, но сосредоточиться оказалось просто невозможно. Я закурил и попытался составить перечень того, что мне необходимо сделать — какие письма написать, какие счета оплатить, разобраться с парковкой машины Анны, довести до конца кровельные работы... Но все потеряло малейшее значение.

Я не мог понять, что именно меня отвлекает. И волнует.

Затем осознал, что я подхожу к столу и включаю магнитофон.

Помещение наполнилось оркестровой музыкой. Мне показалось, будто я включил коммерческий канал телевидения. И еще я подумал, что Сомервиль дал мне не ту кассету. Но затем я распознал в музыке симфонию Моцарта, которую он слушал перед нашим сеансом.

Музыка вскоре начала стихать, как будто кассету искусно перемонтировали, и диминуэндо перешло в медовый баритон Сомервиля. Непроизвольный комический эффект заставил меня рассмеяться. Вернее, чуть было не заставил.

Потому что что-то меня в последний момент удержало.

— Закройте глаза, — произнес магнитофон. — Дышите глубже. Вдох и выдох, вдох и выдох... Хорошо. А теперь внимательно слушайте то, что я вам скажу. Это всего лишь тест на вашу способность расслабиться...

Все точь-в-точь так, как я запомнил.

Мой собственный голос, когда мне случилось заговорить, звучал тонко и нервозно, звучал крайне неуверенно. И чем глубже я погружался в транс, тем очевиднее становилась эта неуверенность.

Я прослушал запись до конца, не придавая ей особого значения. Мне пришло в голову, что я, возможно, еще не полностью преодолел последствия гипноза. Ближе к концу записи, там, где Сомервиль возвращает меня в сад под окном библиотеки, я не помню, как он вывел меня из транса.

До этой минуты я сидел на краю кровати. Забавно, что мне почему-то не хотелось подходить к магнитофону слишком близко. Но, когда Сомервиль начал завершать сеанс, я пересел в кресло у столика с магнитофоном.