Попаданец со шпагой - Коротин Вячеслав Юрьевич - Страница 27

Однако Лёшка без всяких обид поклонился и оставил нас вдвоём. Всё-таки с большим пиететом относится парень к своему наставнику. Ну и ладно, не моё в конце концов дело.

— Месье Демидов, — начал француз, — не сочтите меня излишне любопытным, но если это не секрет: с какой целью вы так часто посещаете местного доктора?

На языке так и вертелась классическая фраза кота Матроскина: "А вы, почему собственно интересуетесь? Вы случаем не из милиции будете?". Но ответил я, естественно, по-другому:

— Да никаких секретов, просто оказалось, что у нас с господином Бородкиным есть общие интересы в области научных исследований. У него имеется весьма приличная лаборатория, а у меня, за время моих странствий, появились кое-какие идеи, которые хотелось бы проверить. А вы что подумали?

— О боже! — француз не стал отвечать на мой вопрос. — Вы в самом деле считаете, что можно сделать научное открытие в сельской любительской лаборатории? В России?

На лице моего собеседника совершенно явно нарисовалось что-то типа презрительного удивления.

Ах, ты ж лягушатник хренов! Просвещённый, блин, европеец! Россия тебе только как кормушка нужна. Овца, которую можно стричь и при этом презирать. Меня аж скрючило от злости, но виду постарался не подать.

— Ну, от чего же, сейчас и в любительской лаборатории можно сделать открытие. И примеров тому предостаточно. Шееле был аптекарем и, тем не менее, очень многое смог сделать для науки. А у Филиппа Степановича оборудование весьма неплохое. Вполне достаточное для наших с ним исследований. И уже есть обнадёживающие результаты. Так что зря иронизируете, месье Жоффре, очень вероятно, что открытие мирового уровня произойдёт именно в русской сельской лаборатории, — я был хладнокровно зол и весел. Если конечно, можно представить такое состояние души. Но именно оно у меня и присутствовало.

— Я бы, конечно был очень рад в этом случае, — француз совершенно не пытался скрыть неискренность своих слов, — но позволю себе усомниться в благополучных результатах ваших экспериментов. Я не знаю, чем вы занялись, но неужели думаете, что ваши идеи, если конечно они представляют по-настоящему научный интерес, уже не разрабатываются европейскими учёными? Честное слово, вы меня несколько удивили своей самонадеянностью.

— Самонадеянностью в чём? — внаглую попёр я на рожон. — Вы считаете, что русские вообще не способны делать научных открытий? Или я вас неправильно понял? Вы считаете русских недостаточно развитыми для этого?

— Боже упаси! — Жоффре понял, что я начинаю беситься. Правильно понял, уже действительно был готов вцепиться ему зубами в глотку. — Я просто имел в виду, что в России не сложилось с развитием науки и образованием вообще. Понимаю, что вы русский и переживаете за свою страну, но вы ведь способны быть объективны? Способны?

— Что вы имеете в виду?

— Да просто назовите мне великого русского учёного, который сделал бы что-нибудь серьёзное в развитии мировой науки.

— Ломоносов, — но я уже заранее знал, что оппонент вякнет в ответ.

— Простите? А кто это? — удивление француза было совершенно искренним.

— Это учёный-универсал. Он изучал всё, от химии, и до правил русского стихосложения. В истории нет равного Ломоносову. Но вы, конечно, в это не поверите. Как не поверите и в то, что этот самый россиянин, задолго до вашего соотечественника Лавуазье, открыл и доказал главный закон химических превращений.

— Не смею сомневаться в искренности ваших слов, — Жоффрэ выглядел слегка озадаченным, — но, согласитесь, тогда бы весь научный мир и не только научный, знал имя столь великого человека. Однако я никогда о вашем Ломоносове не слышал, а про Лавуазье знают практически все образованные люди.

— К сожалению, вы правы. Вероятно всё как раз из-за того, что научный мир Европы просто никогда всерьёз и не смотрел в сторону России, не интересовался тем, что здесь происходит. Но русские помнят и чтят память своего великого соотечественника. Если не верите мне – спросите господина Сокова когда он вернётся.

— У меня нет оснований не верить вам, — мой оппонент был несколько смущён. — Просто в голове не укладывается…

А вот это другое дело. Кажется, ты всё-таки не природная сволочь, а просто живёшь во власти своих стереотипов. Тогда ладно. Это лечится.

Отходчив русский человек. Ещё полминуты назад я бы с чистой совестью порвал этого напыщенного и высокомерного французишку в лоскуты, а вот, поди ж ты! И ведь он ещё даже не извинился по поводу своих поползновений в сторону моей Родины и соотечественников. Да и вряд ли извинится. И ладно, не будем лезть в бутылку.

— Месье, вот, сколько лет вы уже живёте в России?

— Четвёртый год. А почему вы спрашиваете?

— Три с лишним года вы прожили здесь, неужели не успели разглядеть, что русские совсем не такие дикари, как о них думают в Европе? Знаете… Если у вас есть желание поговорить на эту тему… Не попросить ли нам бутылочку хереса? Вот за бокалом вина и попробуем найти общий язык. Что скажете?

— О! С удовольствием побеседую с вами, но, извините, не сейчас, не сегодня, — наставник Алексея поспешил вспомнить о своих обязанностях. — Через двадцать минут у меня занятия с Алексом.

— Фехтовать сразу после обеда?

— Нет-нет, не фехтовать. Французская литература. Так что вынужден отказаться от вашего любезного предложения, с надеждой на продолжение нашей беседы в будущем.

Ну и фиг с тобой на самом деле. Не больно-то и хотелось. Но в обозримом будущем воспитнуть тебя всё-таки придётся. Я тебя, гадёныш, ещё научу "новую Родину" любить.

— Что же, не смею задерживать, — любезно улыбнулся я. — Всё прекрасно понимаю. Обязанности прежде всего.

Мы раскланялись и простились.

А идея с хересом или чем-то наподобие мне понравилась. Не собирался ведь. Но вот на самом деле захотелось. Чудесный тёплый вечер, тишина, бокал вина, сигарета и удобное кресло на террасе…

— Тихон! — мой "денщик" никогда не отходил далеко и настоящий момент не являлся исключением – не прошло и десяти секунд, как мужик с поклоном интересовался чего мне угодно.

Да понятно чего. И через четверть часа я уже сибаритствовал, потягивая великолепный портвейн и выдыхая сигаретный дым. И тишина-а-а! И "мёртвые с косами" отсутствуют.

Нужно бы прорепетировать разговор с подполковником, но совершенно нет настроения напрягать извилины. Хотелось просто раствориться в этом чудесном вечере и получать удовольствие. Имею я право на часик релаксации, в конце концов!

Но тишина была нарушена. Не сказать, что в худшую сторону: из окна полилась незнакомая мелодия, весьма неплохо исполняемая на фортепиано.

Ну конечно это Настя музицирует. А ведь неплохо. Никогда не был поклонником инструментальной музыки, но в данный конкретный момент – весьма кстати.

Упс! Настя? Нет, опухоль-то уже практически спала, но ведь не до такой же степени, чтобы пальцами по клавишам порхать. Ерунда какая-то!

Как ни не хотелось подниматься с кресла, но просто посиживать и оставаться в сомнениях я не мог. Бокал пришлось оставить – не заявляться же в комнату к девушке с алкоголем в руках.

Я понимаю, что о своём визите лучше предварительно доложить, но, думаю, данная ситуация давала мне право просто постучать в дверь. Анастасия Сергеевна всё ж таки моя пациентка. Хоть и пока.

Лёгкая смесь облегчения и обалдения от увиденного в комнате, после того как меня пригласили внутрь. Слава Богу! Ни я не рехнулся, ни помещичья дочка феноменом не является: за роялем находилась Наташа. Анастасия Сергеевна сидела в кресле и только слушала.

Вот сейчас бы сюда нашего французского друга. Пусть бы полюбовался и послушал, как псковская крестьянка по клавишам наяривает. Неужели он раньше этого не видел и не слышал? Или просто задуматься не хотел?

— Прошу прощения за поздний визит, Анастасия Сергеевна. Просто услышав звуки музыки, я забеспокоился: вам ещё рано играть на фортепиано.