Ночи нет конца - Маклин Алистер - Страница 19

Один Бог знает, сколько времени я еще стоял бы так, оцепенев от суеверного страха, если бы металлический звук не повторился. Звук, доносившийся из кабины пилотов, был царапающий. Казалось, кто-то ходит по палубе, усыпанной обломками приборов. Звук этот, словно щелчок выключателя, после которого в погруженной в кромешный мрак комнате становится светло как днем, мигом вывел меня из оцепенения. Заставил забыть суеверные страхи и пробудил чувство действительности и способность мыслить. Я мигом опустился на колени, прячась за спинкой кресла. Сердце все еще колотилось, волосы по-прежнему стояли дыбом, но, повинуясь инстинкту самосохранения, я начал лихорадочно размышлять.

А причин для этого было предостаточно. Ведь тому, кто отправил на тот свет троих ради достижения своих целей, ничего не стоит прикончить и четвертого. В том, кто это был, я не сомневался ни минуты. Ведь одна лишь стюардесса видела, куда я иду. Кроме того, она понимала, что, пока я жив, она не сможет чувствовать себя в безопасности. Я оказался настолько глуп, что выдал себя. Она была не только готова убить меня, но и располагала необходимыми для этого средствами. В том, что она вооружена и отлично владеет этим смертоносным оружием, я успел убедиться за последние несколько минут. Да и опасаться ей нечего: снежная пелена заглушает звуки, а южный ветер отнесет в сторону хлопок выстрела.

В моем сознании вдруг что-то сработало, меня охватило безумное желание сражаться за собственную жизнь. Возможно, оттого, что я подумал о четырех ее жертвах, вернее пяти, если учесть помощника командира. Возможно, в немалой степени решимость моя укрепилась и от того, что у меня был пистолет. Достав его из кармана, я переложил фонарь в левую руку и, нажав на кнопку выключателя, побежал по проходу.

Я был совершенным новичком в этой игре со смертью. Лишь очутившись у передней двери салона, я сообразил, что преступник, укрывшись за одним из кресел, может в упор застрелить меня. Но в салоне никого не оказалось.

Влетев в дверь, при тусклом свете фонаря я заметил чей-то темный силуэт.

Спрятав лицо, человек метнулся к разбитому ветровому стеклу.

Я выхватил пистолет и нажал на спусковой крючок. Мне даже не пришло в голову, что меня могут осудить за убийство не оказавшего мне сопротивления человека, пусть даже преступника. Но выстрела не последовало. Я снова нажал на спусковой крючок, но когда вспомнил, что он поставлен на предохранитель, в рамке ветрового стекла были видны лишь густые хлопья снега, кружившие в серой мгле. Послышался глухой удар каблуков о мерзлую землю.

Я проклинал себя за глупость и, опять упустив из виду, что являю собой превосходную мишень, высунувшись из окна кабины. Мне снова повезло: я заметил преступника. Обогнув концевую часть левого крыла, фигура скрылась в снежной круговерти.

Тремя секундами позже я и очутился на земле. Спрыгнув неловко, я тотчас вскочил и, обежав крыло, бросился что есть силы за незваной гостьей.

Она направлялась прямо к станции, ориентируясь по бамбуковым палкам. Я слышал топот ног, мчащихся по мерзлоте, видел, как прыгает луч фонаря, освещая то бегущие ноги, то бамбуковые палки. Бежала она гораздо быстрее, чем можно было от нее ожидать. И все же я быстро догнал ее. Неожиданно луч фонаря метнулся в сторону, и беглянка свернула куда-то влево под углом в 45°. Я кинулся за нею следом, ориентируясь по свету фонаря и топоту ног.

Пробежав тридцать, сорок, пятьдесят ярдов, я остановился как вкопанный: фонарь погас, звук шагов оборвался.

Во второй раз я проклинал свою несообразительность. Мне следовало поступить иначе: бежать к жилью и ждать, когда преступница вернется. В арктическую стужу, убивающую все живое, да еще оставшись без укрытия, долго не продержишься.

Но еще можно было исправить свой промах. Когда я бежал, ветер дул мне прямо в лицо. Теперь надо идти назад таким образом, чтобы он дул мне в левую щеку. Тогда, двигаясь перпендикулярно к линии, отмеченной бамбуковыми палками, я непременно отыщу дорогу. Освещая себе путь фонарем, я не могу пройти мимо палок. Повернувшись, я сделал шаг, другой и остановился.

Зачем она увела меня в сторону? Ведь ей все равно не скрыться. Пока мы оба живы, мы непременно вернемся в барак и встретимся там рано или поздно.

Пока мы оба живы! Господи, ну что я за болван! Самых элементарных правил игры не понимаю. Единственный способ скрыться от меня раз и навсегда состоит в том, чтобы меня убрать. Пристрелить на месте, и концы в воду.

Поскольку она остановилась раньше меня и выключила фонарик прежде, чем это сделал я, ей хорошо известно, где я нахожусь. Тем более что я, не сразу сообразив, пробежал еще несколько шагов. Как знать, может, она стоит всего в нескольких футах от меня и целится.

Включив фонарь, я посветил вокруг себя. Никого и ничего. Лишь холодные хлопья снега, рассекающие ночной мрак, летят в лицо, да жалобно стонет ветер, шурша частицами льда, несущимися по твердой, как железо, поверхности стылого плато. Я выключил фонарь и, неслышно ступая, сделал несколько быстрых шагов влево. Зачем я его зажигал? Ведь это лучший способ выдать себя. Свет фонаря в руках у идущего человека виден на расстоянии, в двадцать раз превышающем радиус действия ее собственного фонарика. Дай-то Бог, чтобы снежная пелена скрыла этот свет.

Откуда же произойдет нападение? С наветренной стороны?.Так я ничего не увижу в снежном вихре. Или же с подветренной? Тогда я ничего не услышу. Я решил, что с наветренной. Ведь, двигаясь по поверхности плато, производишь не больше шума, чем на асфальте. Чтобы лучше слышать, я отогнул капюшон, а чтобы лучше видеть — сдвинул на лоб очки. Прикрыв глаза ладонью, я напряженно вглядывался во мглу.

Прошло пять минут, но ничего не случилось, разве что у меня замерзли уши и лоб. Ни звука, ни силуэта. Нервы натянулись до предела, ожидание стало невыносимым. Медленно, крайне осторожно, я стал двигаться по кругу диаметром ярдов в двадцать. Однако ничего не увидел и не услышал. Зрение мое настолько привыкло к темноте, а слух — к заунывной симфонии полярных широт, что я, готов поклясться, сумел бы услышать и увидеть любого, если бы тот находился поблизости. Но было такое ощущение, будто кроме меня на ледовом щите нет ни одной живой души.

Я вдруг похолодел от ужаса: я понял, что и в самом деле остался один.

Но понял слишком поздно. Застрелить нежелательного свидетеля было бы непростительной глупостью. После того как рассветет и обнаружат пронизанное пулями тело, начнутся расспросы, возникнут подозрения. Пусть лучше на трупе не останется следов насилия. Ведь даже опытный полярник может заблудиться во время пурги.

А я действительно заблудился. Я это знал. Был убежден в этом еще до того, как, чувствуя левой щекой ветер, пошел по направлению к бамбуковым палкам. Палок я не обнаружил. Я описал окружность большого радиуса, но снова ничего не нашел. На расстоянии около двадцати ярдов от самолета и, очевидно, до самого барака бамбуковые палки были выдернуты из снега.

Границы между жизнью и смертью, отмеченной этими непрочными знаками, больше не существовало. Я был обречен.

Но я не мог позволить себе паниковать. Не только потому, что понимал: стоит запаниковать — и мне конец. Меня сжигала холодная злоба от сознания, что меня обвели вокруг пальца, оставили на погибель. Но я не погибну. Я не знал баснословной величины ставки в этой смертельной игре, которую вела эта неслыханно коварная и жестокая стюардесса с обманчиво нежным личиком, но поклялся, что не стану одной из тех пешек, которые собираются снести с шахматной доски. Я застыл на месте, оценивая обстановку.

Снегопад усиливался с каждой минутой. Видимость не превышала нескольких футов. Количество осадков на ледовом щите Гренландии не превышает семи-восьми дюймов в год. Но в ту ночь, на мою беду, началась пурга. Ветер дул с юга, но погода в здешних местах настолько капризна, что никогда не знаешь, куда он повернет через минуту. Батарейка фонаря «села», потому что я подолгу включал его, да еще на холоде. Желтый луч светил всего на несколько шагов, да и то в подветренную сторону. По моим расчетам, самолет находился не далее, чем в ста ярдах от меня, а наша берлога — в шестистах. Поскольку хижину занесло почти вровень с поверхностью ледника, у меня был всего один шанс из ста обнаружить ее. Отыскать же самолет или же оставленную им огромную борозду длиной четверть мили, что одно и то же, гораздо проще. Вряд ли поземка успела замести ее. Я повернулся таким образом, чтобы ветер дул мне в левое плечо, и пошагал.