Когда бьет восемь склянок - Маклин Алистер - Страница 11

Глава 3

Вторник, 10 часов утра — 10 часов вечера

Ровно через три часа после того, как я провалился в сон, меня разбудили. Да, все-таки разбудили. Надо быть в стельку пьяным или покойником чтобы не проснуться от этих воплей от грохота, если они раздаются в каких-нибудь двенадцати дюймах от вашего левого уха.

— Эй там, на «Файркресте» Эй там! — И бум-бум по корпусу яхты. — Могу я подняться на борт? Эй, эй, эй!

Я проклял этого плавучего идиота от всей своей души, насильно вырванной из сна, с трудом опустил непослушные ноги на палубу и встал с койки. И чуть было не упал: мне показалось, что у меня только одна нога. А шея болела просто нестерпимо, Взгляд в зеркало подтвердил, что внешность вполне соответствует самочувствию.

Я приоткрыл дверь в коридор. Слышно было, как храпел во сне Ханслетт. Я вернулся к себе и стал возиться с халатом и шотландским шарфом. Слышно было, как наверху закрепляют швартовы, — если не поспешишь, незванный гость может застать меня врасплох.

Одинокий ветер уныло дергал басовые струны такелажа, и, гонимые ветром, шли однообразной грядой волны — достаточно высокие, чтобы выход в море на сравнительно небольшой яхте стал делом не только трудным, но и опасным. Не менее трудно и опасно это было и для катера, который болтался на волнах бок о бок с нами. Он был невелик — меньше, чем могло показаться с первого взгляда, — но все же достаточно солиден, чтобы иметь застекленную каюту на носу, рулевую рубку, напичканную всякими переключателями и светящимися циферблатами, которые не посрамили бы кабину стратегического бомбардировщика, а на корме — низко посаженный кокпит, где могла бы с комфортом принимать солнечные ванны цели футбольная команда. На палубе находились три матроса в черных дождевых накидках к фасонистых французских бескозырках с черными лентами; двое из них цеплялись баграми за стойки ограждения «Файркреста». Полдюжины больших надувных кранцев не допускали, чтобы «Файркрест» коснулся своей плебейской обшивкой безупречной лаковой белизны корпуса катера. Мне не было нужды читать надписи на бескозырках матросов. чтобы узнать катер, обычно подвешенный на кормовых талях «Шангрн-Ла». На мостике стоял коренастый мужчина в шикарном белом кителе с блестящими пуговицами, над головой он держал зонтик, при виде которого библейский Иосиф позеленел бы от зависти; увидев меня, этот опереточный моряк перестал барабанить по обшивке «Файркреста» я уставился на меня.

— Ха! — кашлянул он, словно проталкивая застрявшие в глотке слова. — Наконец-то! Нельзя же столько копаться, приятель. Я совсем промок, просто насквозь, — Несколько темных пятнышек выделялись на белоснежном рукаве. — Могу я подняться на борт?

Не дожидаясь разрешения, он перепрыгнул через ограждение с удивительной для его лет и сложения легкостью и протиснулся в нашу рулевую рубку впереди меня — что было эгоистично с его стороны, поскольку он был с зонтиком, а я в одном халате. Я прошел следом и закрыл дверь.

Он был коренаст и крепко скроен, лет этак пятидесяти, с загорелым скуластым лицом, на котором выделялись кустистые брови, длинный прямой нос в рот, казалось, застегнутый на «молнию». Привлекательные малый — если вам нравятся люди подобного типа. Темные колючие глаза осмотрели меня с ног до головы и, если мне и удалось произвести на него впечатление, то он сумел скрыть это. — Простите мою медлительность, — извинился я. — Слишком мало спал. Ночью нас посетили таможенники, и после этого я уснуть не мог. Никогда не лгите, если есть хоть малейшая вероятность, что правда выплывет наружу, — и заработаете репутацию безукоризненно честного человека, — Таможенники! — прошипел он так, словно хотел сперва сказать «тьфу!» или «чепуха!», но передумал. — Банда невыносимых нахалов. Да еще посреди ночи... Надо было вышвырнуть их за борт. Пусть бы там и болтались. Невыносимо! Какого черта им было нужно?

Похоже, в прошлом он имел столкновения с таможней.

— Они искали похищенные химикаты. Ограбление где-то в Айршнре. Пропавшее судно.

— Идиоты! — Он махнул похожей на плавник рукой, посылая последнее проклятие таможенникам, я счел вопрос исчерпанным. — Скурос. Сэр Энтони Скурос.

— Петерсон. — Его рукопожатие не было мощным, но оно заставило меня поморщиться — из-за колец, которыми были унизаны его пальцы. Я не удивился бы, увидав несколько штук и на большом пальце, но он, видимо, просто забыл о нем. — Сэр Энтони Скурос... Я слышал о вас, разумеется.

— Наверное, ничего хорошего. На родине меня не любят за то, что я всех их презираю. Они говорят, что я плохой киприот, что свои миллионы я нажил благодаря жестокости. И его правда. Греческое правительство заставило меня покинуть Афины. Это тоже правда. Я стал британским подданным и купил титул. Это тоже истинная правда. Деньги могут все. В будущем я, пожалуй, стану баронетом, но пока рынок еще не созрел. Цены должны упасть. Могу я воспользоваться вашим передатчиком? Я вижу, он у вас имеется.

— Что имеется? — Внезапный вопрос застал меня врасплох, что было и неудивительно после бессонной ночи.

— Ваш передатчик, приятель? Вы что, не слышали новости? Пентагон прикрыл несколько важных проектов. Цены на сталь падают. Мне нужно связаться с нью-йоркским маклером.

— Простите. Конечно, пожалуйста... но... но ваш собственный передатчик? Разумеется...

— Он не работает. — Его губы сжались еще сильнее, и в конце концов произошло невероятное: его рот исчез совсем. — Это срочно, мистер Петерсон.

— Сию минуту. Вам приходилось иметь дело с этой моделью? Он снисходительно улыбнулся — уверен, иначе улыбаться он и не умел. Его, владельца супер-радиостанции на «Шангри-Ла», спрашивать, управится ли он с вашим простеньким аппаратом, — это все равно, что спросить у капитана реактивного авиалайнера, сможет ли он пилотировать планер.

— Думаю, что управлюсь, мистер Петерсон.

— Позовите меня, когда закончите. Я буду в салоне.

Он позовет меня прежде, чем кончит, и даже до того, как начнет. Но этого я ему не мог сказать. Всему свое время. Я спустился в салон, посмотрел было на бритву, но решил не затевать этого — все равно побриться я не успею. Так оно я вышло. Он появился в дверях минуту спустя. Вид у него был недовольный.

— Ваш передатчик неисправен, мистер Петерсон.

— Это одна из старых моделей, на ней не просто работать, — сказал я тактично. — Может быть, я сам...

— Я сказал, что передатчик неисправен. Значит, он неисправен.

— Проклятье! Но ведь он работал...

— Может быть, вы сами убедитесь? Я убедился. Я крутил все, до чего только мог дотянуться. Бесполезно.

— Что-то с питанием, — предположил я. — Я проверю...

— Не будете ли вы добры снять лицевую панель?

Я тупо уставился на него. Затем постепенно придал лицу осмысленное выражение, — Вы что-то знаете, сэр Энтони. Что-то, чего я не знаю.

— Сами увидите.

И я увидел. И, разумеется, не стал скрывать изумления, недоверия, а затем и негодования. Наконец я сказал:

— И вы знали. Откуда вы знали?

— А вы не догадываетесь?

— Ваш передатчик, — сказал я медленно. — Вьюсь об заклад, он сломан. Те же самые ночные посетители.

— И то же самое на «Орионе». — Его рот опять исчез. — Единственное кроме вас с вами судно, на котором был передатчик. Искурочен. Примерно так же как и ваш.

— Искурочен? Так же, как я наш? Но боже мой — это мог сделать только сумасшедший!

— Так ли? Разве похоже на сумасшедшего? Я кое-что понимаю в этом. Моя первая жена... — Он оборвал себя на полуслове, тряхнул головой и медленно продолжил: — Безумец поступает необдуманно, бесцельно, его поведение непреднамеренно. А это лишь кажется бесцельным, но тут был определенный метод и конкретная цель. Тут все продумано. Спланировано. И имело причину.

— Вы говорили о Нью-йоркской бирже...

— Мелочь, — сказал он равнодушно. — Конечно, никто не любит терять деньги... — Особенно, когда речь идет о миллионах, подумал я. — Нет, мистер Петерсон, причина не во мне. Имеется некто А и некто Б. Для А жизненно важно иметь постоянную связь с материком. Для в — чтобы А этой связи не имел. Поэтому в предпринимает некоторые шаги. Что-то очень необычное происходит в Торбее. И очень важное. У меня нюх на такие дела.