Хранить вечно - Шахмагонов Федор Федорович - Страница 4

Мать Владислава Курбатова была польской княжной, из знатного рода Радзивиллов.

Павел Алексеевич Курбатов командовал батальоном в Польше. Мать рассказывала, что они случайно встретились на балу, который давал князь Радзивилл. Они влюбились. Через три дня после бала в замке Радзивиллов Курбатов умчал княжну через польскую границу и обвеннчался с ней в православной церкви.

Вышла история. Но она не бросила тени на честь Курбатова, в отставку уходить не пришлось, пришлось уехать из Польши. Княжна приняла после венчания православие.

Прошли годы, князь остался непоколебим и умер, так и не простив дочь. С польской родней все связи были оборваны.

А в тульской деревеньке, в Тихих Затонах, польская княжна скучала… Но изменить своей судьбы после гибели мужа не смогла.

От нее заразился Курбатов и некоторым страхом, подозрительностью в отношении к русскому мужику.

Чего он боялся? Он этого не мог объяснить, как никогда не умела ему этого объяснить и мать. И что она могла понять в русском мужике, которым пугала сына с малых лет?

На ночь помещичий дом, стоявший на отдалении от села, на взгорье, запирался на прочные железные засовы, окна задвигались дубовыми ставнями, по двору бегали лохматые собаки, похожие на медведей.

Тихие Затоны лежали в двадцати верстах от железнодорожной станции. Деревня была смирной, и никто даже не помнил и со старины о разбое.

Но его мать никогда не ходила в лес и стороной объезжала деревню. Она тосковала по Радзивилловским замкам в Польше и любила говаривать, что там все не так, что там не встретишь в простонародье дерзкого лица. Она, наверное, просто забыла, что никогда и не видела польского крестьянина, так далек был от окружающей действительности тот ее мир…

Но вот странно — об Алексее Курбатове, о декабристе, она любила говорить, любила о нем рассказывать, и в ее рассказах рождался образ героя, страдальца на народ, за тот самый народ, которого она боялась.

Мать не любила и не уважала русского царя, это уже в ней говорила полька, и она, не стесняясь сына, будущего царского офицера, насмехалась над царем, над Распутиным, над немкой-императрицей.

В последние годы перед выходом из юнкерского училища Курбатов прочитал «Историю Государства Российского» Н. М. Карамзина, потом перешел к чтению «Истории России» С. М. Соловьева, зачитывался этими книгами, как романами, и начало ему казаться, что стала доступной его пониманию душа России.

История для Курбатова слилась в подвиги могучих духом личностей, которые и свершали исторические повороты.

Февральскую революцию Курбатов встретил восторженно. Он считал, что довершено дело, которому было положено начало на Сенатской площади. К тому же он был сторонником всяких перемен, ибо искал обстановки, в которой он мог бы совершить подвиг. А служба в это время была у него нудной и скучной. Он состоял в офицерской команде, которой была поручена охрана главы Временного правительства России. Вот кого он не любил. Трескучие фразы, поза, ничтожество. Офицеры охранной команды были убеждены, что России нужен военный диктатор. Называли имена старших генералов, но никогда не называли одного имени, личности, на которой сошлись бы все.

О военной диктатуре Курбатов говорил много и охотно. Поэтому его сразу же вовлекли в офицерскую подпольную организацию. Тут виделось ему что-то похожее на подвиг, здесь могло что-то зависеть и от усилия одного человека, а не от толпы. Он выполнил несколько заданий по связи. Накануне Октябрьского переворота был произведен в подпоручики. Производство внеочередное и, наверное, не очень-то и законное. Но такие уж были обстоятельства. Встречался он и сидел за одним столом с полковниками и генералами. И казалось ему, что был с ними на равной ноге.

Не знал, не ведал, как умели они играть на самолюбии мальчишки. Мальчик жаждал подвига, а в его руку вкладывали оружие террориста.

На подпольную квартиру приходили в штатском. Но штатские костюмы не скрывали военной выправки. Иногда приходил господин с холодным, почти мертвым лицом. Тонкая кожа обнажала череп. К нему обращались с почтением, когда он говорил, слушали его с вниманием.

Никто его не называл ни по имени, ни по фамилии.

Именно этот человек сказал Курбатову, что одним выстрелом можно спасти Россию, вывести ее из смуты, развеять туман, решить ее судьбу, хотя бы и ценой собственной жизни. Будущее России в руках национального героя. Курбатов с восторгом согласился.

Его снарядили и послали в Москву. Объяснили, что от него нужен выстрел, один выстрел. На место, откуда стрелять, его выведет надежный помощник.

В Москве он встретился с Шевровым…

Шевров поместил Курбатова на квартире и просил не выходить на улицу до назначенного часа.

Но назначенный час откладывался. Нетерпение Курбатова возрастало. Шевров появлялся в три дня раз, приносил еду. Приходил всегда и один и тот же час, рано утром.

Он заверял Курбатова, что все готовится по заранее намеченному плану. Собираются люди осторожно, неторопливо, выступление же скорее всего придется на весну, когда установится дорога для наступательных операций армии.

Курбатов жаждал деятельности. Шевров сдерживал его.

И Курбатов не вынес ожидания и одиночества.

Однажды вечером он вышел прогуляться. На Тверском бульваре, возле памятника Пушкину, он наткнулся на толпу. Все больше молодежь, весьма разношерстная. На постамент поднимались поэты и читали стихи.

Падал редкий снег, морозило. Толпа начала расходиться, но самые заядлые любители поэзии сговаривались пойти к кому-то на квартиру.

Бойкая девушка с кем-то перемолвилась и объявила своей подружке:

— Нас приглашают! Пойдем!

И тут они столкнулись лицом к лицу с Курбатовым. Девушка решительно протянула ему руку в варежке и представилась:

— Эсмеральда! Вы поэт? Или художник?

— Художник! — на ходу придумал Курбатов. Акварелью он пробовал рисовать в юнкерском.

Эсмеральда была высока ростом, худа, но не лишена женственности. На него глядели из-под длинных пушистых ресниц голубые глаза.

Она представила свою подружку:

— Наташа Вохрина! Начинающий живописец.

Они пришли на какую-то квартиру. Расселись, окутанные табачным дымом, кто где успел: на стульях, на диване, на подоконниках и даже на столах. Это было импровизированное чтение поэтов из футуристическою кружка «Центрифуга».

Лохматый юноша читал свои стихи.

Курбатов оглянулся на Наташу. Штопанная на локотках шерстяная кофточка. Волосы гладко причесаны в строгий пробор, по спине стекают две косы.

Эсмеральда поглядывала на него лукаво и ласково, держалась несколько покровительственно.

Выглядела она странно: одна половина платья ярко-зеленая, другая — желтая. Волосы седые, а губы лиловые. Разукрасила себя как на картине, что приметил Курбатов на стене в той комнате, где читались стихи.

Он проводил девушек домой, куда-то к Яузским воротам, понимая, что страшно рискует. Достаточно наткнуться на первый попавшийся патруль…

А потом в пустой квартире на Козихинском метался в растерянности и в гневе на себя.

Или и взаправду он полюбил? А имеет ли он право, он обреченный, может быть, на смерть, любить?

Наташа потянулась к нему, и Курбатов пытался себя убедить, что видит в Эсмеральде и в Наташе помощниц в своем деле, приходил к ним по вечерам. Они уходили с Наташей гулять. Изъяснялся он с ней таинственно, на что-то намекая, но недоговаривая, толковал о долге, чести, о своей обреченности, не замечая, что Наташа не вникает в смысл его слов.

Каждый час Курбатов ждал условного стука в дверь. Он метался по пустой квартире, взвинчивая свое нетерпение.

Стук в дверь поразил его как гром, он даже не сразу сообразил, что стук условный. Три частых удара и два удара пореже.

Он кинулся к двери и замер. Свершилось! Без дела Шевров в двенадцатом часу дня не мог прийти! Свершилось! Наташа! Он ничего не успеет ей сказать. А что сказать? Сегодня, через несколько часов, его имя прогремит на весь мир!