Нелегалы 1. Операция «Enormous» - Чиков Владимир - Страница 41

Нарком раскрыл ее и взял лежавший сверху документ, написанный ровным, аккуратным почерком Курчатова, и молча начал читать. Также молча он взял из папки другой документ, написанный другим почерком, и недоуменно посмотрел на Фитина:

— А это кто написал?

— Академик Кикоин.

Глаза Берии за стеклами пенсне снова блеснули свирепой злобой:

— Но кто позволил ему знакомиться с совершенно секретными материалами разведки?! Я вижу, вы, Фитин, потеряли большевистскую бдительность!

Обращение Берии на «вы» было грозным признаком.

Фитин, почувствовав, что разговор пошел в нежелательном направлении, сидел молча, опустив голову. А Берия тем временем продолжал раскаляться:

— Я же говорил вам, что с разведывательными данными по атомной бомбе мы можем знакомить только Курчатова! И только в присутствии Овакимяна или другого вашего сотрудника, Потаповой. Вы же проявляете самоуправство! Имейте в виду, у нас в турме места много!

Берия с твердым нажимом произносил слово «турма» вместо тюрьма, и это всегда звучало жутковато.

Фитин поднял голову.

— Прошу выслушать меня, Лаврентий Павлович, — возразил он с подчеркнутой агрессивностью. — Товарищ Курчатов в последнее время был очень занят организацией хозяйственных работ на Южном Урале. Там сейчас начинают закладывать производственные цеха по обогащению урана. Поэтому в Москве мы не всегда могли его застать. А информация у нас, как вы знаете, «горящая». Ученые в ней очень заинтересованы. Полгода назад Игорь Васильевич обратился к Овакимяну с официальной просьбой разрешить Кикоину, Харитону и Алиханову знакомиться выборочно по соответствующей тематике с некоторыми разведданными по атомной бомбе. Ну и… мы пошли ему навстречу…

Фитин знал, что Берия с почтением относился к Овакимяну и потому специально, чтобы смягчить гнев «железного наркома», назвал фамилию своего заместителя. Расчет Фитина оправдался. Берия немного умерил свой гнев и, бросив отзыв Кикоина обратно в папку, недовольно проговорил:

— Не буду я его читать. А впредь такие вопросы, как допуск к материалам разведки, прошу согласовывать только со мной. Что касается сообщения Квасникова о сроках испытания атомной бомбы, то надо его предупредить чтобы он не допускал впредь таких промахов в работе…

Фитин понял, что Квасников спасен от жестокой кары, и, осмелев, стал напористо объяснять:

— Сроки взрыва бомбы были перенесены в глубокой тайне от наших источников. Возможно, это произошло даже по чисто политическим мотивам… И приурочено все было к открытию Потсдамской конференции…

— Может быть, и так, — констатировал Берия, прервав начальника разведки. — Ну ладно. Если Квасников хочет реабилитировать себя за допущенную оплошность, пусть немедленно добудет информацию о результатах этих испытаний…

— Хорошо. Мы постараемся это сделать…

Для американского генерала Лесли Гровса и «отца» первой атомной бомбы Роберта Оппенгеймера дни последних приготовлений к предстоящему испытанию плутониевого устройства под кодовым названием «Тринити» на полигоне в Аламогордо были самыми волнующими днями жизни. Больше всего их тревожил вопрос: взорвется ли созданное ими изделие? По расчетам, оно должно было взорваться, но на последней стадии приготовлений выявились вдруг технические неполадки — их, правда, быстро устранили, но они все же были, и это настораживало всех участников эксперимента.

Взрыв бомбы намечался на четыре часа утра 16 июля, но из-за плохой погоды его перенесли на полтора часа позднее. Ровно в пять тридцать над пустыней Аламогордо появилась невероятно ослепительная вспышка, затем, вспухая и клубясь, в небо поднялось гигантское зловещее облако. Мощь взрыва, которого перед этим опасались даже сами ученые, превзошла все ожидания: измерительные приборы, удаленные на несколько миль от «пункта ноль»,[103] были не только зашкалены, а попросту уничтожены.

Кто-то из американских ученых, находившихся на пункте управления, заметил после взрыва:

— Теперь, когда война с Японией идет к концу, наша сверхбомба, пожалуй, никому уже будет не нужна.

На лице руководителя «Манхэттенского проекта» генерала Лесли Гровса появилась надменная улыбка.

— Вы ошибаетесь, господа, — возразил он. — Прежде чем война закончится, мы должны сбросить две бомбы на Японию. И вообще… Этот взрыв всего лишь прелюдия!

Через несколько дней аналогичные бомбы были доставлены по воздуху на военно-воздушную базу Хантерс-Пойнт. Там их погрузили на борт крейсера «Индианаполис» и переправили на остров Тиниан, который был заранее определен в качестве базы для проверки всех компонентов бомб перед их последующим использованием.

Пока «Индианаполис» находился в плавании, генерал Гровс во второй раз усиленно обхаживал военное руководство США, обосновывая необходимость атомной бомбардировки Японии тем, что война с ней пока еще продолжается. Впервые вопрос о выборе цели он поднял еще в 1943 году во время заседания специального комитета по военной политике, образованного по распоряжению президента США. На этом заседании генерал Гровс убеждал всех, что наиболее подходящей мишенью для испытания ядерного оружия может стать японский флот…

Выбор пал на Японию, а не на главного врага антигитлеровской коалиции, не случайно. США тогда опасались, что, если в случае бомбардировки Германии взрывное устройство по каким-нибудь причинам не сработает, немецкие ученые получат в свои руки секреты атомной бомбы и таким образом ускорят собственную программу ядерного оружия. Ученые же «Манхэттенского проекта», убежденные в том, что бомба предназначалась только для Германии, ничего не знали о вновь принятом решении. Лишь один физик-ядерщик Джозеф Ротблат, осознав, что поражение Германии уже предрешено и что создать ей собственную бомбу, по данным миссии «Алсос», уже не удастся, по принципиальным соображениям еще в 1944 году покинул Лос-Аламосскую лабораторию. Опасаясь, что примеру Ротблата могут последовать и другие ученые, официальные лица США, и особенно генерал Гровс, строго запретили профессору Ротблату распространяться о своих соображениях.

И вот теперь, уже после взрыва, Гровс снова стал убеждать американскую военщину, что только атомные бомбы могут остановить гибель американских парней в боях с японцами, что только такое грозное оружие может ускорить разгром Японии и в конце концов как-то оправдать огромные расходы, затраченные на «Манхэттенский проект». Убеждал он правительство в том, что целевое применение сверхоружия продемонстрирует всему миру величие Америки и подтвердит историческую роль, которую она должна сыграть после второй мировой войны. Мало того, что Г ровс пытался навязать мысль, что у покойного президента Рузвельта никогда не возникало сомнений, что атомное оружие должно быть использовано против врагов США, каковыми, мол, являются теперь японцы, и что никто уже не имеет права отменять его решение.

Однако генерал Гровс, мягко выражаясь, передергивал факты: президент Рузвельт не оставил никаких распоряжений о последующем использовании атомного оружия. Это во-первых. Во-вторых, Япония после капитуляции Германии по различным каналам зондировала почву о возможности заключения перемирия, поскольку у ее северных границ были уже сосредоточены крупные силы Красной Армии, готовые в любой момент приступить к разгрому Квантунской армии. Одновременно с оказанием давления на военного министра США Генри Стимсона Гровс обсуждал с генералитетом тактику использования атомной бомбы: предъявить Японии ультиматум или применить ее без предварительного предупреждения, используя фактор внезапности. При этом в качестве первых целей Гровс предложил четыре города: Кокуру — крупнейший центр военного производства, порт Ниигата, Хиросиму и Киото — древнюю столицу Японии, бывшую резиденцию императоров. Однако включение Киото в список намеченных целей для атомной бомбардировки вызвало резкое возражение военного министра Стимсона. Президент Трумэн впоследствии поддержал Стимсона, и только после этого вместо Киото в список включили город Нагасаки, где были сосредоточены крупнейшие в Японии судостроительные и ремонтные заводы, а также производство боеприпасов для военно-морского флота.