Дьявольский микроб - Маклин Алистер - Страница 11

— Ему не от чего избавляться, — с некоторой сухостью сказала миссис Чессингем. — У Эрика с этим делом нет ничего общего. Даже такая мысль смехотворна.

— Конечно. Вы это знаете, и я это знаю, но старший инспектор Харденджер, ведущий расследование, этого не знает. Все должно проверяться, независимо от необходимости такой проверки. Пришлось много похлопотать, чтобы вместо полицейских послали сюда меня. Еле уговорил инспектора. — Я заметил, как широко открылись глаза Мэри, но она быстро овладела собой.

— Зачем же вы так хлопотали, мистер Кэвел? — Я пожалел ее сына, поскольку всю инициативу в разговоре взяла его мать; он, должно быть, чувствовал себя по-дурацки.

— Да потому, что я знаю вашего сына, а полиция не знает. Это избавит его на три четверти от дурацких вопросов, какие специальный отдел и его детективы могут задавать во множестве, особенно в таком случае, грубых и ненужных вопросов.

— Не сомневаюсь в этом. Не сомневаюсь также, что вы тоже можете быть чрезвычайно жестоки, если понадобится, — она вздохнула и положила руки на подлокотники кресла. — Однако, я надеюсь, вам незачем этого будет делать.

Полагаю, вы меня, старую женщину, извините, здоровье мое оставляет желать лучшего. — Она обернулась с улыбкой к Мэри. — Мне хотелось бы поболтать с вами, дитя мое. Меня так мало навещают. Не поможете ли вы мне подняться по этой ужасной лестнице, пока Стелла позаботится об обеде? Когда мы остались одни, Чессингем сказал:

— Извините мою мать. У нее есть пунктик...

— Думаю, она прекрасный человек. Нет нужды извиняться. (Услышав это, он заметно посветлел лицом.) Теперь относительно ваших показаний. Вы утверждали, что всю ночь были дома. Ваша сестра и мать, конечно, подтвердят это?

— Конечно, — улыбнулся он.

— Я бы удивился, не поступи они так, особенно после знакомства с ними, — согласился и я. — Ваша мать могла бы сказать что угодно, и ей бы поверили. Не то ваша сестра... Она молода и неопытна. Любой толковый полицейский мог бы узнать правду в пять минут. Если бы вы в какой-то степени были замешаны. Вы слишком сообразительны, чтобы не учесть этого.

Значит, ваши ответы должны быть предельно правдивы. Смогут ли они поручиться за всю ночь? Скажем, до одиннадцати пятнадцати?

— Нет, — помрачнел он, — Стелла пошла спать около десяти тридцати.

После этого я провел пару часов на крыше.

— Обсерватория Чессингема? Слышал о ней. Кто может подтвердить, что вы были там?

— Никто, — вновь нахмурился он, соображая, — но имеет ли это значение? У меня нет даже велосипеда, а городской транспорт в это время уже не работает. Если я был после десяти тридцати, то не мог бы добраться до Мортона к одиннадцати пятнадцати. Добрых четыре с половиной мили.

— Вы знаете, там было совершено преступление, — сказал я. — Согласны с этим? Кто-то прикрывал другого, пока этот другой проникал через ограждения. Кто-то отвлекал внимание, укатив на «бедфорде», украденном в Альфингеме.

— Нечто подобное слышал. Полиция не проявила расторопности, но слухи распространились.

— А знаете ли вы, что брошенная машина была найдена всего лишь в ста пятидесяти ярдах от вашего дома?

— В ста пятидесяти?! — воскликнул он, затем молча уставился на огонь.

— Это плохо, не так ли? — Разве?

Он на миг задумался, а затем улыбнулся:

— Я не так сообразителен, как вы полагаете. Это не плохо, это хорошо. Если бы я был в машине, то мне пришлось бы идти за ней в Альфингем после десяти тридцати. Затем, если бы я вел машину, то, очевидно, не смог бы проехать в Мортон, где мне пришлось бы изображать бегство. Третье. Я не настолько глуп, чтобы оставить машину у своего дома. Четвертое. Я не умею водить, машину.

— Да, это довольно убедительно, — признался я.

— Можно все сделать еще убедительнее, — добавил он возбужденно. Господи, я сегодня совершенно разучился мыслить. Давайте поднимемся в обсерваторию.

Мы поднялись по лестнице, прошли мимо двери на втором этаже, из-за которой доносились приглушенные голоса — миссис Чессингем и Мэри беседовали. Винтовая лестница вывела нас в квадратную будку на самой середине плоской крыши. Одна из стенок будки была обита фанерой, вход занавешен шторой. В другой стенке был смонтирован чрезвычайно крупный рефлекторный телескоп.

— Мое единственное увлечение, — сказал возбужденный до энтузиазма Чессингем, забыв про усталость. — Я член Британского астрономического общества, отдел Юпитера, и регулярный корреспондент нескольких астрономических журналов. Некоторые из них зависят исключительно от подобных мне любителей. И могу сказать, что нет ничего менее любительского, нежели любитель-астроном. Я не ложился спать до двух часов утра, делал серию снимков красного пятна на Юпитере для астрономического ежемесячника. Вот письмо с просьбой сделать эти снимки. Они остались довольны моими предыдущими снимками, — пояснил он с широкой облегченной улыбкой.

Я взглянул на письмо. Оно, конечно, было подлинным.

— Сделал серию из шести снимков. Прекрасные, должен отметить. Вот они, я покажу вам. — Он скрылся за шторой, которую я принял за вход в его будку, и вновь появился с пачкой явно совершенно свежих снимков. Я взял их и не нашел ничего прекрасного: какие-то размытые бесформенные пятна, полосы на мягком черном фоне.

— Неплохие, верно?

— Неплохие... — Я задумался на минуту и вдруг спросил:

— Может ли кто-нибудь сказать о времени, когда сделаны эти фото?

— Именно поэтому я и привел вас сюда. Возьмите их в Гринвичскую обсерваторию, дайте точную широту и долготу этого дома, и вам ответят через полминуты, кода они отсняты. Пожалуйста, заберите их с собой.

— Не нужно, благодарю. — Я протянул снимки и улыбнулся. — Знаю, что потерял довольно много времени, слишком много. Отошлите их в астрономический еженедельник с моими лучшими пожеланиями.

Мэри и Стелла разговаривали у камина. Несколько любезностей, вежливый отказ от выпивки, и мы вновь тронулись в путь.

Я повернул рычаг обогревателя до отказа, но это, кажется, не помогло.

Было очень холодно, и шел сильный дождь. Хоть бы дождь перестал.

— Что ты узнала? — спросил я Мэри.

— Не нравится мне это, — натянуто сказала она. — Ненавижу змеиный подход к людям. Лгать, лгать доброй и милой старушке, подобной миссис Чессингем. И этой очаровательной девушке. Подумать только, все эти годы я работала у старшего инспектора и никогда и помыслить не могла...

— Знаю, — ответил я, — но с огнем надо бороться огнем. Подумай о преступнике, уже двое убиты. Представь человека с дьявольским микробом в кармане. Подумай о...

— Извини меня. Извини, пожалуйста, именно для этого я не создана. Ну, хорошо, не обращай на меня внимания. Я узнала немного. У них есть служанка.

Стелла живет дома, так утверждает ее брат. Все время она ухаживает за матерью. Как я узнала от Стеллы, мать их очень больна. Может умереть в любую минуту, хотя доктор ей сказал, что, если она переменит климат и поедет в Грецию или Испанию, это добавит ей лишний десяток лет жизни. У нее астма и плохое сердце. Но старушка никуда не хочет уезжать, говорит, что скорее умрет в Уилтшире, чем будет вести растительную жизнь в Аликанте. Что-то вроде этого. Вот и все, что я выяснила.

Этого было достаточно. Даже более чем достаточно. Я сидел молча, думая о хирургах, которые хотели оперировать мою больную ногу и отрезать ее. Наверное, они правы...

— А ты? Узнал что-нибудь? — вдруг спросила Мэри. Я рассказал ей о моей беседе, и она спросила:

— Слышала, как ты говорил старшему инспектору, что хочешь встретиться с Чессингемом и побольше узнать от него о докторе Хартнелле. Узнал?

— Ничего. Даже не спрашивал.

— Даже не спрашивал? Но почему же?

Я объяснил ей, почему не спрашивал. Доктор Хартнелл и его жена были дома, они бездетны, оба знают Мэри, встречались в обществе в те времена, когда я жил в Мортоне и Мэри была со мной. Но на наше посещение они сейчас не глядели как на дружеское. Все, с кем я встречался, были насторожены.