Десять городов - Арджилли Марчелло - Страница 20

Что имел в виду Всеведас и почему в его глазах было столько боли?

— Что они изобрели? — спросил Клориндо. Всеведас откинулся на спинку кресла, словно хотел стать меньше и раствориться в тени.

— Они изобрели меня, — сказал он.

Стоя посреди зала, ярко освещенный прожектором, Клориндо смотрел на Всеведаса, сжавшегося в комок. Он отчетливо слышал каждое его слово, но отказывался понимать услышанное.

— Выходит, что ты… — пролепетал он.

— Так оно и есть. Выходит, что я — машина, изобретение людей, лучшая из когда-либо созданных моделей механического человека. А они, — Всеведас показал на пустой экран, — все они давным-давно умерли. Это были последние люди в Машиноградосе.

У Клориндо голова шла кругом. Может быть, он ослышался?

— Последние? Да ты понимаешь, что говоришь?

Всеведас кивнул.

— Ты смеешься надо мной, — не унимался Клориндо. — Я человек, живой человек, и моя мама — тоже, и папа…

Всеведас молчал, но ответ можно было прочесть в его глазах, безутешных, как сама печаль.

У Клориндо подкосились ноги, комната закружилась, казалось, вселенная затряслась вдруг в безумной пляске.

— Я, — вяло сказал он, — я…

— Да, так же, как и все. В Машиноградосе давно не осталось ни одной живой души. Но чтобы создать иллюзию продолжающейся жизни, последние люди изобрели механического человека. Я был первым экземпляром. Теперь ты знаешь, что я имею в виду, говоря о совершенной машине, похожей на человека.

Механический человек, сделанный Клориндо, стоял неподвижно в углу в позе манекена. Он был смешон, теперь Клориндо отлично это понимал. Достаточно беглого взгляда, чтобы увидеть: это машина.

Всеведас тем временем продолжал:

— О машине, которая думает, действует и чувствует, никем к тому не понуждаемая. У нее растет борода, она стареет и умрет, когда кончится заданный ей срок. Но мы остаемся машинами — я, ты, все. Машиноградос — город науки, где все счастливы… — Он горько улыбнулся. — Однако мы — не более чем машины, подобные тем, которыми мы пользуемся. Никто этого не знает, кроме меня. Если бы остальные узнали, они бы обезумели от горя. Как я, единственный, кто несет в себе эту муку… Как ты теперь. Но никто ничего не узнает: это тайна, и тебе не удастся поделиться ею с другими.

Он нажал кнопку — и все двери зала автоматически закрылись.

— Что ты задумал? Ты хочешь убить меня?

Лежа на кровати в комнате, прилегающей к залу Великого Инженера, Клориндо ждет разряда электронных лучей, которые навсегда зачеркнут то, что он услышал.

Но пока еще он знает: люди давно вымерли, остались одни машины. И он тоже машина — такая же, как стиральная, как холодильник, как телевизор, только более совершенная.

А стрелка на циферблате все бежит. Впереди у него двадцать секунд, девятнадцать…

И папа с мамой оказались всего лишь машинами. Тепло их мягких губ, целующих его каждый вечер, — ласковое напутствие в мир снов — искусственное тепло. А папины глаза, такие светлые и умные, — не что иное, как фотоэлементы.

«Что со мной? Я плачу?» — спрашивает он себя.

Всеведас, тот, понятно, никогда не плачет: слезами ничего не изменить. Он владеет тайной, этим и объясняется вечная его грусть. «Глупый, ты ведь не человек, почему же ты плачешь? Ты смешон: машины не плачут».

Десять секунд, девять… Еще целых восемь секунд агонии.

«Я всего лишь машина! Глупо, смешно так мучиться. Зачем я мучаюсь? Это мысли машины, это думает мой гениальный электронный мозг. Какой абсурд — мучиться, как человек, и не быть человеком!»

Стрелка продолжает свой путь. Пять секунд, четыре… Разряд электронных лучей — и все будет кончено. Смерть? В некотором роде — да, ведь он вернется домой, не помня, о чем у них был разговор с Великим Инженером. Всеведас ему объяснил: он, Клориндо, будет жить, как жил раньше, только забыв обо всем, что узнал.

По дороге домой он встретит знакомых.

«Здравствуй, Клориндо».

«Добрый день, господин Росси».

Они поговорят: «О, ты был у Всеведаса! Ты заметил, какой он грустный? Почему бы это?»

Им никогда не узнать почему, как не узнать никогда, что они машины… Две секунды.

«Папа, мама, у меня для вас сюрприз! Я был у Всеведаса! Я показал ему свое изобретение — этого механического человека. Он меня очень хвалил. По его совету мне осталось лишь кое-что изменить…»

«Молодец, Клориндо, молодец, — похвалят сына родители. — Трудись, может быть, он выдаст тебе патент».

Но сейчас Клориндо еще знает, что ничего у него не получится.

Пройдет секунда — и он все забудет. Забудет, что он машина, и опять будет счастливым, как все в Машиноградосе.

Да, поистине Машиноградос — лучший город на свете.

РАФАЭЛИЯ

Один совет: если вы когда-нибудь попадете в Рафаэлию, не вздумайте разгуливать по городу с фотоаппаратом, иначе все будут смотреть на вас с нескрываемым сочувствием, как на математика, решающего алгебраическую задачу на счетах. Предположим, вам понравится панорама города или один из его живописных уголков и вы захотите запечатлеть его на память. Сделайте милость, только не прибегайте для этого к помощи фотоаппарата, а напишите картину или, на худой конец, ограничьтесь рисунком. В Рафаэлии так принято. Если кто-то говорит вам: «Я хочу сделать ваш портрет», то он подразумевает настоящий портрет, написанный масляными красками на холсте, а не карточку, на которой вы сфотографированы по грудь или по пояс. Даже на документы здесь вместо фотографий приклеиваются изящные миниатюры — написанные маслом автопортреты. Красивые вещи, говорят в Рафаэлии, нельзя оценить при помощи какого-то там аппарата: человеческий глаз, а тем более глаз художника, совершеннее любого объектива.

И еще один совет: не дарите детям погремушек, кукол или плюшевых мишек. Малыши и смотреть не станут на такие подарки. Не успев появиться на свет, они уже мечтают о цветных мелках, об альбомах для рисования, о книжках для раскрашивания.

Итак, первый подарок в жизни, который получают малыши, — это цветные мелки: ведь Рафаэлия единственный в мире город, где взрослые разрешают детям рисовать на стенах. Мальчикам и девочкам чуть постарше дарят разноцветные карандаши. Следующий подарок — акварельные краски, а в шесть лет дети получают мольберты, этюдники, палитры, масляные краски и набор кистей.

Родители отдают детей в первый класс не для того, чтобы их учили писать палочки. В первом классе маленькие художники учатся писать настоящие картины. С удовольствием ходят в школу и старшеклассники, не знающие, что такое экзамены, трудные билеты и дополнительные вопросы: перед летними каникулами в класс приходит комиссия, которая знакомится с выставкой картин, написанных в течение учебного года (как правило, картины бывают настолько талантливы, что почти на всех рамах приклеены таблички: «Продано»).

Школьники Рафаэлии знают историю живописи не хуже, чем историю родного города. Попросите любого из них сказать, в каком году Пабло Пикассо переехал из Испании в Париж, и вы услышите безошибочный ответ — в 1904-м. Где родился Рафаэль, один из величайших художников эпохи Возрождения? В городе Урбино. Кто из современных итальянских художников иллюстрировал поэму Данте Алигьери «Божественная комедия»? Ренато Гуттузо.

Но не думайте, что в Рафаэлии все только и знают, что стоят перед мольбертом. Рафаэльцы живые люди и умеют отдыхать. По воскресеньям на улицах выстраиваются очереди за билетами. В этом городе так любят театр и кино, спросите вы? Ничего подобного! В театры и в кино никто не ходит, все отдают предпочтение художественным галереям. Чтобы попасть в музей в праздники, приходится заказывать билеты не позже чем за месяц, точь-в-точь как на персональную выставку какой-нибудь знаменитости.

Все маленькие рафаэльцы — страстные коллекционеры. Но о том, что можно собирать марки или этикетки от спичечных коробок, они даже не слышали. Они собирают небольшие картины, гравюры, рисунки и репродукции. Как все коллекционеры, они меняются: «Я тебе — репродукцию Пикассо, а ты мне — два эстампа Гуттузо», «Меняю книгу о Рафаэле на полную серию открыток Караваджо»…