Фабрика безумия - Сас Томас - Страница 53

Обращаясь к половой этике церкви в эпоху охоты на ведьм, мы обнаруживаем непосредственную связь между комментариями на случаи религиозного инакомыслия и сексуальных проступков: ересь и гомосексуальность становятся чем-то одним[543]. На протяжении многих веков не существовало пенологического различия между отступлением от правоверия и сексуальным проступком, в особенности гомосексуальностью. «В Средние века, — пишет Уэстермарк, — еретиков обвиняли в противоестественном пороке [гомосексуальности] как в чем-то само собой разумеющемся... В средневековых законах содомия упоминалась многократно рядом с ересью, и наказание за оба проступка было одним и тем же»[544].

В Испании XIII века наказанием за гомосексуальность была кастрация и смертная казнь через побивание камнями[545]. Фердинанд и Изабелла в 1479 году заменили его на «сжигание заживо с конфискацией, вне зависимости от статуса преступника»[546]. Иными словами, в ту эпоху данное преступление было предметом наказания как со стороны светского, так и со стороны церковного суда, подобно тому как в наши дни оно является предметом одновременно уголовных и психиатрических санкций. В 1451 году Папа Николай V наделил инквизицию властью бороться с гомосексуальностью. «Когда это учреждение [святая инквизиция] было создано в Испании, — пишет Ли, — трибунал в Севилье сделал его [порок гомосексуальности] предметом особого внимания; было много арестов и много беглецов, а двенадцать осужденных были сожжены должным образом»[547].

Испанская инквизиция, считавшая своими основными врагами, как мы уже видели[548], жидовствующих и мавров, помимо них упорно искореняла и гомосексуалистов[549].

Португалия не осталась в стороне и также внедрила в практику испанские запреты на гомосексуальность. «В 1640 году Уложения предписывали, чтобы это преступление подлежало суду как ересь, а наказанием было либо „отпущение” (сожжение), либо бичевание и ссылка на галеры. В случае аутодафе, состоявшемся в Лиссабоне в 1723 году, приговор включал бичевание и десять лет работы на галерах»[550].

В Валенсии обычным наказанием за гомосексуальность было сожжение у столба. Существовало, однако, определенное нежелание доводить дело до такого наказания, поскольку обвиняемые «.. .не могли, подобно еретикам, прибегнуть к раскаянию и обращению»[551]. В этой связи интересно отметить, что гомосексуальные священники встречали более милостивое отношение, чем светские лица, проявлявшие такое же поведение. «Многие властные лица, — сообщает Ли, — полагали, что священников не следует судить по всей строгости закона за этот проступок, а распространенное мнение было таково, что сама невозможность раскаяния в нем требовала его оправдать»[552].

Преследования за гомосексуализм в Испании были весьма заметным явлением. С 1780 по 1820 год, отмечает Ли, «общее число дел, прошедших перед тремя трибуналами [в Валенсии], составило ровно одну сотню?»[553].

В англоговорящих странах связь между ересью и гомосексуальностью выражается использованием одного и того же слова для обозначения обоих понятий: buggery. Двойной смысл этого слова сохраняется и по сей день. Словарь Уэбстера (третье издание) определяет buggery как «ересь, содомия», a bugger— как «еретик, содомит». Слово восходит к средневековому латинскому Bugarus или Bulgarus, буквально «болгарский, — от болгар, относящихся к Восточной христианской церкви, которая считалась еретической».

Эта связь между отклонением от ортодоксии и содомией, одновременно семантическая и понятийная, окрепла в позднем Средневековье и с тех пор не разрывалась. Сегодня она так же сильна, как шесть веков назад. Быть опороченным в качестве еретика или мужеложца в XIV веке означало быть выброшенным из общества. Поскольку господствующая идеология была теологической, религиозное инакомыслие рассматривалось как преступление достаточно серьезное, чтобы лишить человека статуса личности. Любые ценные качества, которыми он мог обладать, не значили ничего. Грех ереси вытеснял любые противоречащие ему личные характеристики, подобно тому как учение Господа и Церкви вытесняло любые противоречащие ему данные опыта и наблюдений. Заболевание, называемое «душевной болезнью», и его разновидность, известная под названием «гомосексуальность», занимают сегодня ту же самую нишу. Покойный сенатор Джозеф Маккарти приравнивал социальный грех коммунизма к сексуальному греху гомосексуализма и использовал эти два термина так, как если бы это были синонимы. У него ничего бы не вышло, если бы не укоренившийся в обществе предрассудок об абсолютном зле, которое, подобно еретикам, несут в себе люди, объявленные «гомосексуалистами». У них не может быть оправдывающих их черт, они просто не могут быть талантливыми писателями или патриотичными американцами.

Из этой посылки, которую выдумал вовсе не Маккарти (он лишь приспособил ее для своих целей), следует, что гомосексуалисты должны отклоняться еще и политически, то есть быть коммунистами. Эта же логика работает и в обратную сторону. Если коммунисты — это современные, светские воплощения дьявола, политические демоны и суккубы, то из этого следует, что они также не могут иметь оправдывающих характеристик. Они должны быть плохи во всем. Они должны быть гомосексуалистами[554].

Мы готовы теперь рассмотреть проблему гомосексуальности в ее современной форме: является ли гомосексуальность заболеванием? В недавно вышедшей и весьма авторитетной книге о «сексуальных извращениях» Джадд Мэрмор, редактор, поднимает этот вопрос и отвечает, что «большинство психоаналитиков в этой книге, за исключением Саса, придерживаются того мнения, что гомосексуализм — это болезнь, которую следует лечить и исправлять»[555] (курсив мой. — Т.С.). Это, без всякого сомнения, демонстрация исправительного рвения современного психиатра-терапевта. Болезнь, вызванную биологическим состоянием, смешивают с болезнью как социальной ролью. Рак мочевого пузыря — болезнь, но будет он лечиться или нет, зависит от человека, страдающего болезнью, а не от врача, который ставит диагноз!27 Мэрмор, подобно многим современным психиатрам, забывает или игнорирует это различие. Стоит отметить, что для подобного отношения у него и у других «работников душевного здоровья» имеется веская причина: претендуя на то, что обычай восходит к Природе, а неисполнение запретов, установленных для личности, является медицинским заболеванием, они ставят себя в положение агентов общественного контроля, одновременно маскируя свои карательные приемы вмешательства под семантическими и социальными уловками медицинской практики.

Рене Гюйон, французский исследователь сексуальных обычаев, разглядел эту склонность современной психиатрии относить к болезням все, что просто выпадает из общепринятой канвы. «Трудно поверить, что проблема, к которой подошли психиатры, — отмечает он, — состоит лишь в том, чтобы объяснить природу в терминах установленного обычая, а здоровье — в терминах душевной болезни... Четко различимый метод ее [психиатрии] системы заключается в том, что всякий раз, когда она сталкивается с естественным актом, который противоречит господствующим обычаям, она объявляет этот акт симптомом душевного расстройства или ненормальности»[556].