Паспорт 11333. Восемь лет в ЦРУ - Коскульюэла Мануэль Эвиа - Страница 40

Ричарду Мартинесу было поручено набрать слушателей для третьей спецгруппы, предпочтительно из сотрудников параллельного аппарата. Шли также разговоры о привлечении в будущем на курсы офицеров уругвайских вооруженных сил. У военной миссии и ЦРУ уже имелась договоренность между собой на этот счет, оставалось только конкретно решить, под каким соусом предложить «хлеб знаний» этому сектору.

Отдельные армейские офицеры, стремившиеся повысить свой «культурный и профессиональный» уровень, сумели добиться включения в первую спецгруппу. В частности, слушателем стал полковник Буда.

Полковник Онтоу и подполковник де Мичелис тоже сумели попасть в первую группу, но по каким‑то причинам были заменены капитаном Пайсанду и каким‑то офицером из провинции.

Изучаемые предметы говорили сами за себя: анатомия и описание деятельности нервной системы человека, психология беглеца и психология арестанта, социальная профилактика — так я никогда и не узнал, в чем она заключалась, но полагаю, что это был просто очередной эвфемизм, к которому прибегали, чтобы избежать более грубого названия.

В качестве объектов для первых экспериментов были взяты трое нищих из предместий Монтевидео — их называют в Уругвае «бичикомес» — и одна женщина из приграничного с Бразилией района.

С них не снимали допросов. На них только демонстрировали обучающимся, как действует различной силы ток на отдельные части человеческого тела. Им также давали — не знаю, почему и зачем, — какое‑то рвотное средство и другие химические вещества. Все четверо скончались.

Во время проведения этих экспериментов офицер Фонтана был отстранен от занятий. Было сказано, что взамен приняты армейские офицеры, а он продолжит занятия на следующих курсах. На самом деле оказалось, что у Фонтаны при проведении некоторых занятий расстраивается желудок. Кто бы мог подумать это о Фонтане, страшном истязателе заключенных во времена, когда Главное полицейское управление возглавлял Отеро!

Но это еще не все. Во время занятий в каждом классе происходило нечто само по себе отвратительное. Холодная и неторопливая «работа» Митрионе производила впечатление ирреальности, вселяла ужас. А между тем со стороны его вид педагога, не упускающего ни одной детали, точность движений, требование к соблюдению гигиены могли заставить подумать, что перед нами хирург в операционной современного госпиталя.

Он настаивал на том, чтобы применяемые усилия были экономными. Никаких бесполезных затрат. Никаких неуместных движений. Для этого проводилась тренировка на расслабление. Все было подчинено одной цели — выжать сведения из арестованного. Митрионе раздражало, что Буда с наслаждением манипулировал мужскими половыми органами. Американский советник не мог выносить непристойного языка Макчи.

— Комиссар, — указывал он ему, — лучше будем называть все эти части тела как полагается. Я попросил бы вас соблюдать дисциплину, достойную хорошего полицейского чиновника.

Во время занятий делался разбор допросов, которые слушатели проводили в Главном полицейском управлении, показывались удачи и промахи. Во время занятий на улице Ривера постепенно переходили к демонстрации все более страшных пыток, но при этом в помещении соблюдалась больничная чистота. Со временем здесь стали вести настоящие допросы. Я же описываю учебные допросы, предпочитая не говорить о настоящих, на двух из которых я, к несчастью, присутствовал. Мне повезло: я не мог часто выезжать из Мальдонадо. Кроме того, я был занят уже давно другими делами.

Однажды — это было во время сырой уругвайской зимы 1970 года — мне представилась редкая возможность «разговорить» Митрионе. Я приехал из Мальдонадо поздно, поэтому позвонил не в посольство, а Митрионе домой. Он попросил меня приехать к нему.

Мы уселись напротив друг друга в гостиной его уютного дома. До сих пор не могу понять, почему он попросил меня приехать к нему. В течение трех часов мы с ним сидели и пили. Он делился со мной мыслями о своем жизненном кредо.

Митрионе смотрел на допрос как на сложное искусство. Прежде всего, по его словам, нужно сломить издевками и жестокими побоями волю арестованного — унизить человека, заставить почувствовать свою беззащитность, отключить его от действительности. Никаких вопросов, только удары и оскорбления. Потом бьют уже молча.

Только после этого нужно начинать допрос. Теперь боль нужно причинять только при помощи какого‑то одного инструмента.

— Точная боль, в точном месте, в точных пропорциях, с желаемым эффектом.

Во время допроса арестованный не должен терять надежды на сохранение жизни, в противном случае в нем проснется упрямство. Всегда в нем нужно оставлять надежду… слабый проблеск.

— Когда цель достигнута, — продолжал Митрионе, — а я всегда ее достигаю, необходимо еще какое‑то время продолжать допрос, но уже не для того, чтобы выудить дополнительную информацию, а для того, чтобы вселить в человека ужас, чтобы в дальнейшем он и не помышлял заниматься подрывной деятельностью. Это своего рода профилактическое политическое оружие.

Еще Митрионе сказал, что перед допросом арестованного нужно подвергнуть тщательному медицинскому обследованию, чтобы определить его физическое состояние, степень его выносливости.

— Преждевременная смерть арестованного, — подчеркнул он, — промах специалиста.

Другой важный вопрос, говорил Митрионе, заключается в том, чтобы точно знать, исходя из политической обстановки и личности задержанного, насколько далеко можно заходить в своих действиях. Дэн держал свою вдохновенную речь, считая, что нашел во мне подходящего слушателя. Он продолжал: — Очень важно заранее знать, позволена ли нам роскошь замучить арестованного насмерть. — Единственный раз за все месяцы нашего знакомства пластмассовые глаза Митрионе приобрели какой‑то блеск. — Но прежде всего — эффективность. Наносить только точно рассчитанные увечья, и ни на йоту больше. Никогда не позволять, чтобы тобой руководил гнев. Действовать с точностью и чистотой хирурга, с мастерством артиста. Это война не на жизнь, а на смерть. Эти люди — мои враги. Это тяжелая работа, но кто‑то ее должен делать. Раз мне поручено ее делать, я буду ее делать на отлично. Если бы я был боксером, я добился бы звания чемпиона мира. Но я не боксер. У меня другая профессия, однако в своей профессии я — лучший.

Это была наша последняя беседа. До отъезда я еще раз увидел Дэна Митрионе, но нам больше не о чем было говорить.

Гавана, июнь 1972 г.