Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 79

Погоня уже неслась за ними, в этом можно было не сомневаться. Чекистам, конечно, сообщили, что девицы не вернулись в срок с работы, а Фру «потерялась» на базаре. Надо было торопиться. Вполне вероятно, что Розман и его подчиненные появятся и у Вороньего камня под Выборгом. Нельзя было допустить, чтобы они вышли на след Антонова, тогда младшего брата наверняка ждала такая же участь, как и старшего. Антонов коротко обрисовал Лизе маршрут, дал адрес, к кому обратиться на той стороне. Потом без лишних прощаний ушел. Они же, пожалуй, впервые за годы советской власти прочтя молитву, каждый свою, каждый про себя, двинулись по льду, во вьюгу, в мороз, в неизвестность.

Спустя пять часов пути они благополучно добрались до Финляндии. Добрались — и сами не поверили! Плакали, обнявшись, а потом пошли по адресу, который дал им Антонов. Это был дом на хуторе, в нем проживала очень пожилая русская женщина, Анна Игнатьева, бывшая фрейлина императрицы Александры Федоровны. В молодости она была дивной красавицей и вскружила голову молодому кавалергарду барону Маннергейму. Когда грянула революция, Маннергейм дал приют женщине, которую любил в российской столице, и сквозь пальцы смотрел на то, что иногда она помогала беглецам из Советского Союза. Он никогда не выдавал тех, кто уходил от преследований советской власти. Таков был его принцип.

В доме у Анны Игнатьевой, таким образом, Лизе и ее спутницам уже нечего было бояться. Казалось, время вернулось назад, точнее, смешалось, прошлое соединилось с настоящим. Они сидели у камина, в полной безопасности и говорили по-русски с настоящей придворной дамой, не потерявшей с годами знаменитой когда-то элегантности и лоска, которыми славился русский двор. Путь, который преодолели по льду Финского залива две дочери младшего князя Голицына и их пожилая гувернантка, был хорошо знаком фрейлине Игнатьевой. Она сама бежала той же дорогой из Кронштадта, только на тридцать лет раньше, зимой восемнадцатого года. Анна Алексеевна хорошо помнила княгиню Елизавету Ксаверьевну, бабушку Лизы, и ее отца, конечно, тоже. О Кате Опалевой она сказала, что та приезжала к ней в начале тридцатых годов, из чего Лиза сделала вывод, что фрейлина императрицы, как и генерал Скоблин в Париже, не брезговала контактами с ЧК. Быть может, тем самым спасла не одну жизнь, вот так же, как их теперь. Игнатьева обещала обязательно познакомить Лизу и ее сестру с Кони, как она называла Маннергейма, а он уж устроит их судьбу.

Фру уговаривала девочек поехать в Лион, где проживали ее родственники, во всяком случае, она так надеялась. Ведь не выгонят же ее на улицу родные братья! Или даже их дети. Во всяком случае, других вариантов пока не было, и обе сестры согласились. После того как все формальности с финскими властями при помощи Анны Алексеевны были улажены и президент Финляндии удостоил их приема в своем загородном охотничьем домике, кстати, недалеко от хутора Игнатьевой, они отправились во Францию. Им оставалось только догадываться, как отразился их побег на судьбе тех, кто был близко знаком с ними в Союзе. Лиза узнала об этом гораздо позже. Так или иначе, обратной дороги не было. Она только надеялась на то, что архив генерала Готтберга, который она и сама пока не знала, где искать, поможет ей оправдаться и оправдать тех, кто пострадал невинно. А заодно наказать виновных.

«Альстерштрассе, 38. Гамбург». Лиза вывела адрес на конверте и опустила голову, закрыв ладонью лицо. Вот уже почти год, как она живет в Лионе, но написать решилась только сейчас. Могла ли она подумать в апреле сорок пятого, а тем более гораздо раньше, в августе сорок первого, когда судьба свела ее с Крестеном, что все прежние встречи, все — только ради одной, той, которая, возможно, состоится теперь. Или не состоится. Словно все было кем-то прописано заранее, и ничего не оставалось, как покориться судьбе.

Лиза не могла быть уверена, что ее письмо достигнет адресата. Ей было известно, что в конце войны Гамбург подвергся разрушительному налету англо-американской авиации, город практически сравняли с землей. Не исключено, что в бывшем доме баронессы фон Крайслер по адресу, который просил запомнить ее Крестен в апреле сорок пятого, давно уже никто не живет: просто никого не осталось в живых, а дом разрушен. Что же касается самого Крестена, она почти не надеялась, что он пережил войну. Даже если ему удалось выжить, вполне вероятно, он скрывается, как многие бывшие офицеры СС, опасаясь суда и казни. На что же она рассчитывает? Лиза смотрела на письмо, лежащее перед ней на столе в желтом круге света от настольной лампы. На чудо? На то, что старая баронесса фон Крайслер все-таки уцелела после всех превратностей войны и вернулась домой? Что она примет ее, по просьбе или в память о Руди, которого, как говорил он, она любила как сына. И тогда Лиза наконец достигнет своей цели — попадет в Германию. И там, с помощью Руди или без него попытается что-то узнать о документах, которые вывез из Минска генерал Готтберг.

Это досье не давало Лизе покоя, хотя в Лионе жизнь ее шла размеренно, и в общем, успешно. Родственники Фру нашлись быстро — в этом не оказалось никакой трудности. Семейство Люмье по-прежнему проживало в Лионе там же, где и в конце XIX века, когда Фру уехала из родных мест, в собственном каменном доме в предместье, где селились состоятельные люди. Они расширили свое предприятие и владели уже не одной, а несколькими фабриками. Старший брат Фру и два ее племянника погибли в годы Второй мировой войны. Они сотрудничали с движением Сопротивления, с маки, и были арестованы гестапо. Старик Жером не выдержал допросов и умер в тюрьме от сердечного приступа.

Молодые же задумали побег, они договорились с партизанами, которые устроили засаду, когда арестованных перевозили из одной тюрьмы в другую, но в перестрелке один юноша был убит сразу, а второй был тяжело ранен и умер позднее, уже в лагере Сопротивления.

В большом красивом доме, построенном в стиле ампир еще прадедом Фру, остался младший брат гувернантки, Гюстав, и его многочисленное семейство — жена, два сына, три дочери, их мужья и жены, внуки. Появление Фру стало для всех Люмье громом среди ясного неба и огромной радостью. Они уже не надеялись, что когда-нибудь увидятся с ней. Они всерьез полагали, что Фру скорее всего погибла в этой страшной, далекой, холодной России в смутные годы революции. Ведь иначе, считали они, она обязательно вернулась бы к ним в семнадцатом. Или позже. Но Фру вернулась, только спустя тридцать лет. И привезла с собой двух воспитанниц, бывших княжон Голицыных, вынужденных бежать из России под угрозой ареста.

Люмье приняли Фру с огромной сердечностью, а ее девочек — с теплым, заботливым участием. Все трое ни в чем не нуждались. Но Наташа вскоре уехала в Париж и не вернулась назад. Она написала Лизе письмо, что намерена поступать в Сорбонну на медицинский факультет и будет работать в клинике доктора де Монморанси, с которым она познакомилась в военное время.

Такой поворот на время ошеломил Лизу, сестра никогда не рассказывала ей о столь неожиданном знакомстве. Она даже не могла представить себе, как, при каких обстоятельствах Наташа могла сблизиться с известным французским хирургом. Однако сестра в подробности не вдавалась. А Лиза не стала ее расспрашивать. Но и навязывать себя тоже сочла излишним, хотя Наташа звала ее в Париж и обещала ходатайствовать перед своей покровительницей. Лиза поблагодарила сестру за предложенную помощь, но вежливо отказалась. Она решила отпустить Наташу от себя, дать ей возможность жить собственной жизнью, а сама … Сама она должна идти своим путем, и он хорошо известен ей еще с сорок третьего года. В Париже она не найдет досье генерала Готтберга, потому ей нечего там и делать, так она думала.

Фру настоятельно просила Лизу остаться в доме Люмье. Но та хорошо понимала, погостить немного — это одно, а остаться на постоянное жительство — совсем другое. Она не хотела, чтобы из-за нее семейство фабрикантов испытывало какие-либо затруднения. Да и сама больше всего желала оказаться наедине с собой. По просьбе Фру Гюстав Люмье нашел для Лизы несколько состоятельных учеников, и она преподавала им фортепьяно, получив таким образом собственные средства к существованию. На них она сняла себе комнату в Лионе, в мансарде. И не поверила сама себе: она одна, она свободна, она предоставлена самой себе и может делать, что пожелает! Без надзора НКВД, без страха, без оглядки, даже без соседей. Одна на лестничной площадке, и никому нет дела, кто она, чем занимается, и читала ли она с утра передовицу в газете «Правда» или «Юманите», на худой конец. Ей даже было как-то и неловко вначале: как это так жить — без страха, без множества унизительных, ежесекундных обязательств? Оказалось, что гораздо легче и приятнее, чем с ними.