Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 51

— В царской армии? — переспросила Литвинская и, явно смягчившись, покачала головой: — Вижу, вижу. Что ж, пройдемте ко мне, поднимайтесь, — она указала Лизе на лестницу, — поговорим.

Лиза покорно пошла первой. Она чувствовала, что Литвинская очень внимательно следит за каждым ее шагом, и весьма удивлена. Когда вошли в кабинет, обтянутый по стенам бирюзовым бархатом и обставленный белой мебелью в стиле рококо, Литвинская закрыла дверь и пригласила Лизу:

— Присаживайтесь, — указала она на диванчик с резной ажурной спинкой, рядом с которым в белоснежной вазе с широким горлом благоухали зеленые орхидеи. — Снимите пальто. Здесь натоплено, — продолжила она.

Лиза скинула плащ. Она сразу поняла, что Инга Тоболевич не прогадала с выбором. Облик Лизы и ее фисташковый наряд пришлись пани Литвинской по вкусу. Она обошла Лизу полукругом, разглядывая без стеснения, точно перед ней был не живой человек, а экспонат из музея. Свет в кабинете горел ярко, были зажжены все лампы в круглой люстре с хрустальными листьями по бокам, а также настольная лампа на рабочем столе Литвинской, сделанная в форме ракушки, и таких же очертаний бра над диваном.

Как и предупреждала Лизу Тоболевич, Литвинская производила впечатление весьма вздорной, капризной дамы. Она была уже не молода, наверняка разменяла пятый десяток и хорошо помнила тех самых царских офицеров, которых, без сомнения, встречала у себя в Кракове и в Варшаве во времена империи. Одета она была со вкусом, в светло-серый костюм с узкой юбкой, подчеркивающий ее не по годам сохранившуюся стройной фигуру. Идеально причесана — светлые волосы собраны черепаховым гребнем на затылке. В ушах и на пальцах золотые украшения с драгоценными камнями. На правой стороне пиджака — круглая брошь.

— Так вы говорите, из Борисова приехали, — проговорила Литвинская, по-прежнему разглядывая претендентку. — Как вас зовут, милочка?

— Елизаветой, мадам, — ответила та.

— Елизаветой, значит, — повторила пани задумчиво. — Вот так штука. Я держу свое дело в Минске с сорок первого года, — продолжала она, снова поднося монокль к глазам, — а такого чуда, как вы, не припомню. Я уж думала, в России и не осталось девиц этакого сорта. Все уехали в Париж в семнадцатом году. Как же вы здесь оказались?

— Приехала обратно. Очень надеюсь, пани, что германский рейх вернет мне то, что некогда принадлежало моим родителям.

— Это похвально, похвально, — Литвинская покачала головой. — А почему вы пришли ко мне. Хотя, понимаю, — она сама ответила за Лизу, — вы любите все красивое, это так естественно. Что ж, — она придвинула стул и села напротив Лизы, — пожалуй вы мне подходите, пани Арсеньева. Покажите руки, — она наклонилась и взяла руку Лизы в свою. — Тонка, тонка, — заметила она одобрительно. — Судя по руке, играете на фортепьяно?

— Да, мадам, училась в детстве, — подтвердила Лиза.

— Тогда решено окончательно, я беру вас, — от удовольствия Литвинская просияла улыбкой и даже хлопнула в ладоши. — Понимаете, у меня в салоне стоит рояль. Прекрасный, белый, привезли из Гамбурга. Но вот беда — играть на нем некому. А я мечтаю, чтобы, когда мои клиенты заходят в салон, их встречала музыка их родины — Бетховен, Гендель, Шуберт, Вагнер, конечно же. Вы знакомы с их произведениями? — Литвинская посмотрела на Лизу выжидательно.

— Да, вполне, — спокойно ответила та. Уж в чем, в чем, а в своих музыкальных знаниях она была уверена. — Я многое играю наизусть. Но если вам необходимо какое-то особенное произведение, я быстро разучу по нотам.

— «Лунную», вы знаете «Лунную»? — забыв о собственной значимости, Литвинская соскочила со стула и подсела к Лизе. — Гауляйтер Кубе обожает «Лунную сонату» Бетховена. Он может слушать ее часами. Я удивлю его. Он покупает у меня белые розы для одной своей пассии, — она заговорщицки понизила голос. — Впрочем, что там покупает, я уступаю ему совершенно за символические деньги за многие блага, которые он мне оказывает, снабжая сладостями, винами, кофе, в конце концов, которого теперь нигде не достать. Только вообразите себе, Лиза, можно я буду так вас называть? — она схватила девушку за руку. — Гауляйтер приезжает ко мне за букетом, он всегда сам выбирает каждый цветок, не доверяя адъютантам, а вы встречаете его «Лунной сонатой». Вы сможете? — она снова нетерпеливо посмотрела на Лизу, точно не верила до конца.

— Хоть прямо сейчас, — ответила та, — только надо размять пальцы. Знаете ли, я давно не играла, не было инструмента…

— А вы не забыли? — пани снова засверлила ее взглядом.

— Нет, конечно, — уверенно ответила Лиза.

— Ладно, на всякий случай я раздобуду для вас ноты, — решила Литвинская и, встав, взволнованно заходила по кабинету. — «Лунную» — для гауляйтера, для его заместителя Готтберга — Шуберта… Прекрасно, прекрасно. Вы знаете, сколько я плачу? — остановившись, она резко обернулась к Лизе.

— Нет, — ответила девушка и тоже встала.

— Мало, милочка, мало, — продолжила Литвинская с легкой плаксинкой в голосе. — Дела идут не так уж и хорошо. Цветы дорожают, закупать их приходится мало. Скидку на такие объемы закупки, не дают. Да и кто покупает здесь, в Минске? Только немецкие офицеры, местные вовсе не понимают в красоте, им лишь бы красную гвоздику за ухо да бутылку водки в руку, — ничего иного они знать не желают. А из музыки — «Интернационал». Одно слово — дикари. К тому же из Амстердама цветы доставляют на самолете. А как иначе провезешь? Если в специальном грузовике с охлаждением, так в Минск без конвоя не проедешь, партизаны кругом, бандиты, страх даже представить, что творят, слышала, наверное? — Литвинская всплеснула руками, расширив от ужаса глаза, — им что цветы, что пулеметы — все одно. Пристрелят и не подумают, кто ты: военный, нет, мужчина или женщина. Вот недавно какой пожар на станции устроили, чуть полгорода не спалили. Уж не знаю, по чести говоря, на какое наследство родительское ты рассчитываешь, девочка, я так только об одном мечтаю, поскорее вернуться в Варшаву. Может, там спокойнее. Вот еще до Рождества подожду, а там, — хватит с меня уговоров господина гауляйтера — уеду, мочи больше нет терпеть всю эту дрань в округе. Ладно, это все разговоры посторонние, — Литвинская подошла к столу и щелкнула костяшками на счетах. — Чуть-чуть наброшу тебе, за происхождение да за музыку, все-таки культура того стоит, как ни крути. Но немного, — она предупредительно подняла палец, — на двадцать процентов больше, чем остальным, не больше. Согласна? — она вопросительно взглянула на Лизу.

— Согласна, благодарю вас, пани, — Лиза присела в реверансе.

— Заметно, заметно, что ты иного рода-племени, не то что эти, — пани скривила лицо так, точно проглотила лимон. — Если здесь все затрещит по швам, поедешь со мной в Варшаву, надеюсь, туда большевиков не пустят. А если Варшава не устоит, тогда — в Париж, там у меня сестра живет, в доме мадам Шанель служит дизайнером, делает наброски шляп, опять же перчатки, аксессуары к платьям. Мадам ею довольна. Конечно, Марго не будет счастлива, что мы сядем к ней на шею. Но это уж на самый крайний случай. Когда господин Готтберг начал ухаживать за мной в Варшаве, это было в тридцать девятом году, — неожиданно призналась Литвинская, — Марго отговаривала меня закрывать магазин и ехать за ним сюда. Но я ее не послушала. Любовь, богатый куш, новые земли на востоке. Как все это было заманчиво, а теперь — пустая болтовня, да и только. Единственно, на что я надеюсь, если я останусь без крыши над головой, Марго меня не бросит, сжалится надо мной. Ты нашла уже жилье? — спросила она мимоходом.

— Да, мадам, — ответила Лиза.

— Где?

Она назвала адрес.

— Это плохой район, — поморщилась Литвинская, мои девушки живут здесь, на втором этаже. Правда, я вычитаю у них из зарплаты. Конечно, твоя комната обходится тебе дешевле. Но если тебе откажут — милости прошу, — пригласила она. — На улице не брошу, потеснимся. Что ж, давай документы, — она протянула руку, унизанную перстнями, — буду оформлять тебя. А потом пойдем вниз, я объясню тебе твои обязанности, познакомлю с другими девушками. И репетировать, — лицо Литвинской вспыхнуло, — репетировать «Лунную». Гауляйтер как раз обещал сегодня вечером заехать за букетом. Мне привезли чудные белые розы из Амстердама, совсем свежие. Он не может пропустить. А мы его встретим сюрпризом, — она прищелкнула пальцами. — Он даже не ожидает! А я и сама послушаю, — взяв Лизин «аусвайс», она принялась что-то списывать с него в толстую тетрадь в кожаном переплете и вздохнула. — Так давно не слышала, как играют. Бетховен, «Лунная» — словно из другой жизни.