Диверсанты Второй мировой - Абрамов Евгений Петрович - Страница 22

Тащились мы по забитой составами дороге ровно пять суток. И первым делом я задал генералу Невскому вопрос о харьковских минах: нет ли каких-нибудь сведений, сообщений об их действии. Георгий Георгиевич никакой информацией не располагал.

— Рановато! — успокоил он. — Но, поскольку вы уже здесь, начните-ка с расспросов товарищей, прибывших из окружения, свяжитесь с партийными органами. Там могут быть сведения от подпольщиков.

Я последовал совету. Сведения оказывались самыми противоречивыми. По одним сообщениям, немецко-фашистские войска успешно обезвреживали наши мины, по другим — они несли потери при одной попытке снять их.

В Воронеже мы подвели итоги проделанной работы. Всего за время операции по устройству заграждений только батальонами, включенными в состав нашей оперативно-инженерной группы, было поставлено свыше 30 000 противотанковых и противопехотных мин, свыше 2000 мин замедленного действия различного назначения, десятки сложных приборов, которые позволяли взрывать мины в любое время без подхода к объекту, около 1000 мин-сюрпризов, взрывавшихся от различных внешних воздействий, а также несколько тысяч макетов мин. Каждая из установленных боевых мин замедленного действия по своей эффективности равнялась снаряду или даже авиабомбе крупного калибра.

А 10 ноября оперативно-инженерной группе пришлось испить чашу горечи: разведка доставила в штаб Юго-Западного фронта копию приказа № 98/41, изданного командованием одной из немецких частей 8 ноября 1941 года. В приказе сообщалось, что при наступлении «доблестных войск фюрера» на Харьков и в самом Харькове обнаружены в большом количестве русские инженерные мины и среди них — мины замедленного действия с часовыми замыкателями и электрохимическими взрывателями. Русские, говорилось в приказе, пытались прятать мины, зарывая их на глубину до двух с половиной метров и используя для корпусов мин деревянные ящики, что не позволяло применять миноискатели, которые, впрочем, не требовались, поскольку, мол, «неумелая установка мин и неумелая их маскировка позволили опытным саперам рейха обойтись без миноискателей». Кроме того, саперам-де рейха большую помощь оказывали военнопленные и население, «избавленное от коммунистического гнета»[49].

Копию названного приказа мне доставили с сопроводительной запиской, написанной незнакомым, но энергичным почерком: «Эти легко обнаруживаемые и обезвреживаемые мины устанавливались под руководством полковника И. Г. Старинова». В то время такая приписка грозила мне серьезными последствиями, вплоть до обвинения во вредительстве.

Приказ этот стоил мне не одной бессонной ночи. Я не мог отрицать, что в немецком приказе точно перечислены типы наших мин и наших взрывателей. Не мог отрицать и того, что мы ставили мины в деревянных корпусах, что зарывали их, как положено, на значительную глубину. К счастью, нашлись люди, которые критически относились к немецким приказам. Они знали действительную обстановку в тылу врага. В районе же Харькова, как выяснилось позже, врагу не удалось обнаружить и 15 % наших мин, которые к тому же в большинстве случаев взрывались при одной только попытке извлечь их.

Я не успел дать объяснений Военному совету фронта, не успели немецкий приказ о легком разминировании наших мин изучить и подшить к делу или дать ему «надлежащий ход», как пришло новое важное, известие: немецкие саперы извлекли из полуподвала дома № 17 по улице Дзержинского особенно сложную мину и теперь в доме расположился начальник фашистского гарнизона генерал Георг фон Браун.

Это было для меня волнующей новостью. Генерал фон Браун… Двоюродный братец Вернера фон Брауна, конструктора немецких управляемых снарядов… Значит, зверь зашел в западню?

— Ну, что скажете? — спросил Невский, когда я прочитал отпечатанный на машинке текст известия.

— Только одно, товарищ генерал: фашисты извлекли не радиомину, а «блесну»!

— Уверены?

— Совершенно уверен! Извините, товарищ генерал, но себе и товарищам я верю больше, чем фашистской сволочи.

— Ну-ну, не горячитесь! Не горячитесь! — подняв ладонь, проговорил Невский.

После этой беседы с Георгием Георгиевичем никаких объяснений от меня не требовали. Видимо, генерал разговаривал с командующим и членами Военного совета, которые критически относились к вражеским писанинам, а обстановку во вражеском тылу знали лучше, чем автор сопроводительной записки к провокационному приказу гитлеровцев от 8 ноября. Но нервы в ту пору у командиров оперативно-инженерной группы, да и у меня самого были напряжены: подлый вражеский приказ, сопроводительная к нему, известие о мине в доме № 17 стоили не одной бессонной ночи. Двое суток я вообще прожил так, словно сам находился на неизвлекаемой мине: ну а если гитлеровцам в самом деле удалось каким-то чудом или благодаря чистой случайности найти и обезвредить радиомину?..

Утром 13 ноября вызвал генерал Невский. Я приготовился к новому удару, но на этот раз генерал обрадовал: получен приказ Военного совета взорвать радиомины, установленные в Харькове!

Поздней ночью с 13 на 14 ноября 1941 года генерал Невский, начальник отдела инженерного управления фронта майор Чернов и я, взяв строго засекреченные шифры, поехали на воронежскую радиостанцию широкого вещания. Там нас ждали. В предстоящей операции, кроме военных, участвовали гражданские лица: старший инженер воронежской радиостанции Аркадий Владимирович Беспамятное и начальник радиостанции Федор Семенович Коржев. Их посвятили в отдельные детали операции.

— Надежный у вас радиопередатчик? — спросил я Беспамятнова.

— Не жалуемся, — по-штатски ответил он. — Мощность — десять киловатт. Конструкция старая, но перед войной наши рационализаторы здорово над ней потрудились. Работает надежно.

Удалив из помещения всех, кто не имел отношения к делу, мы в 3 часа 15 минут 14 ноября послали радиоминам первый сигнал. В дальнейшем на разных волнах, разными шифрами подали еще несколько сигналов. Последний — в шесть часов утра.

Контрольный прием сигналов, осуществляемый вблизи Воронежа, показал, что они сильные. Но достаточной ли оказалась их мощность для Харькова?

Успешно ли завершилась операция? Этого мы не знали.

Посланный 14 ноября на разведку самолет сфотографировал интересующие Военный совет районы Харькова. Снимки подтвердили, что по меньшей мере часть радиомин взорвалась с большим эффектом. К сожалению, район улицы Дзержинского в объектив авиационного фотоаппарата не попал. Определить, взорвалась ли радиомина в доме № 17, оказалось невозможно. Я расстроился.

— Экий вы, право, человек! — упрекнул Невский. — Вчера небось рады были бы, взорвись хоть пара мин, а нынче… Вот уж, поистине дай голому холст, а он скажет, что толст!

Возможно, начальник инженерного управления фронта рассуждал правильно. Во всяком случае, радиомины подорвали не только объекты в Харькове, но и доставленную в Воронеж фашистскую клевету на саперов. С души камень свалился. И все же очень хотелось знать, все ли мины сработали, нанесен ли врагу серьезный урон. Увы, дождаться новых сведений из Харькова не удалось. Лишь два года спустя…

В разгар боевых действий украинских партизан на коммуникациях противника, в последних числах августа сорок третьего года, Строкач сообщил, что принято решение о переезде в Харьков правительства Украины и передислокации туда Украинского штаба партизанского движения.

— Поскольку вы руководили минированием объектов в Харькове, вам первому и отправляться туда, — сказал мне Строкач. — Организуйте поиски мин противника в зданиях, где можно будет разместить правительственные учреждения, и заодно позаботьтесь о помещении для нас.

Сформированная за считаные дни оперативная группа УШПД выехала в Харьков 3 сентября. Ехали на пяти грузовиках. В мое распоряжение Строкач выделил пикап.

Первые следы ожесточенных сражений появились вблизи Орла. Орел пострадал сильно. Иные уголки города нельзя было узнать. Сделали короткую остановку, чтобы покормить людей, заправить горючим и залить воду в радиаторы. Я воспользовался случаем, принялся расспрашивать местных жителей о том, как жилось в Орле оккупантам. Люди говорили, что вскоре после захвата города фашистские офицеры, расположившиеся в гостинице «Коммуналь», взлетели на воздух от взрыва какой-то большой мины. Рассказывали, что склады и гаражи оккупантов постоянно горели, эшелоны подрывались, патрули погибали от выстрелов неизвестных лиц, на стенах то и дело появлялись листовки, рассказывающие о положении на фронтах, призывавшие уничтожать захватчиков и предателей. По почерку диверсантов я узнал «орловских пожарных» — подпольщиков и партизан, подготовленных в здешней «школе пожарных» летом и осенью сорок первого года.