Служба - Воронов Владимир - Страница 17

— Значит, миф будет существовать до тех пор, пока дело будет закрыто?

— Разумеется. Я не понимаю, почему дело Берии не открыто, почему материалы дела не показаны его сыну. Увы, мы продолжаем антиправовые традиции советского времени. Могут сказать, могут быть раскрыты некие государственные тайны. Нет, там не содержится сведений о «ракетно-ядерном щите Родины» или о засланной в разные страны советской агентуре — ничего подобного. Тупо, примитивно, из материала в материал речь идет о совершенных преступлениях против правосудия, о нарушениях. Надо было осудить Берию, надо было найти против него материалы — и этих материалов было навалом. Конечно, там много демагогии вокруг службы Берия в мусаватистской контрразведке… Нет никаких оснований считать, что это не Берия: он активно вступал в полемику со следствием, он доказывал, что он вступил в мусаватистскую контрразведку по заданию партийных органов… Все это весьма туманно, потому что реальных подтверждений этому конечно не было.

Участие Берия — и физически, и интеллектуально — в этом процессе абсолютно видно. Никакой подставной человек не смог бы владеть этой информацией и убедительно ей оперировать, ни один артист такого не смог бы. Эту роль мог написать только сам Берия.

А эти письма — их нельзя читать без некоторой жалости к писавшему их человеку, где он молит своих бывших коллег о пощаде. Это не выдумка, я их видел, они реально существуют.

Мы проявляли настойчивость и очень большой комплекс документов рассекретили к заседанию Конституционного суда по делу КПСС, чтобы рассекретить разом и все, чтобы рассекречивание прошло автоматически, без формальных даже решений комиссии — это был бы логический шаг. Но российские власти не вняли этим предложениям. Причины? Опять же корпоративная солидарность: внутреннее глубокое родство с прежним режимом не позволило с такой легкостью рвать пуповину. Это был бы решительный шаг, так же как и закон о люстрациях, который был необходим. Мы не имели бы всего этого безобразия сегодня, всего этого сращивания криминального и государственного, если бы запретили бывшим сотрудникам спецслужб занимать государственные посты, если бы мы запретили бывшим партийным функционерам занимать государственные позиции — морально и функционально было бы чище.

Однако нынешние российские власти не приветствуют раскрытие преступлений прошлого. Может, им вообще неприятен разговор о вине КПСС и органов госбезопасности в преступлениях против народонаселения страны?

Но тут возникает коллизия. Если мы объявим, что КПСС действовало не в интересах собственного народа, а органы госбезопасности являлись преступной организацией, которая проводила в жизнь эту преступную политику, — отсюда и вопрос: а где же тогда светлые страницы нашей истории? Тогда абсурдным становится утверждение Путина в инаугурационной речи, что у нас были и светлые, и темные страницы. Я хотел бы, чтобы мне конкретно назвали годы, которые у нас были светлыми. Могут мне сказать: 1945 год. Но я сомневаюсь: с одной стороны светлый, а с другой стороны очень темный — и население ГУЛАГа увеличивалось, и необоснованные репрессии, в том числе выселения целых категорий населения, продолжались. Террор и репрессии не ослабевали, что ж тут светлого? Что ж за интерес жить в этом 1945 году, где каждый мог быть под подозрением?! Это ведь тот же известный советский подход, который заключался в двух словах: «с одной стороны… с другой стороны…». Эти «с одной стороны» и «с другой стороны» входили и в биографические справки, которые публиковались о Сталине — тем самым, словно уравновешивая злодейства человека. Как будто если злодейство совершалось якобы во имя так называемых интересов страны, оно уже и не такое уж страшное злодейство. К этому двоемыслию население приучили давно. И вот время от времени возникающий спор: как нам сегодня понимать все советские годы — как славное прошлое или череду сплошных преступлений? — Нам пытаются навязать, что не должно быть черно-белого подхода — «цветное видение мира», как они говорят. На самом деле это глубоко аморально по своей сущности. Потому что зло не может служить добрым делам: в какие бы одежды оно не рядилось, оно остается злом. Это, как деготь портит любое количество провизии, даже самой замечательной — не может уже быть съедобной! Так вот эта советская еда — она несъедобна до сих пор, потому что в ней есть изрядная доля отравляющих веществ — в виде террора, репрессий, убийств и многого другого.

9. Бомба замедленного действия

Как известно, в октябре 1941 года, во время наступления немецких войск на Москву, в столице воцарилась паника. И был поставлен вопрос об эвакуации Сталина из Москвы. Сталин, как председатель ГКО, отдал приказ о минировании не только дальних подступов к Москве, но и всех трасс, по которым немцы могли кратчайшим путем пройти к Кремлю. В первую очередь, Ленинградского шоссе, Ленинградского проспекта и улицы Горького (ныне Тверская). Заминировать-то заминировали, а вот разминировать…

Делалось все, конечно, под покровом строжайшей секретности. А секреты, как известно, хранят архивы. И работающие там люди… Один из них — мой нынешний собеседник — оказался причастен к той зловещей тайне. Но его имени называть не буду — таково условие беседы. Ведь нам важен факт, не правда ли? А все нижесказанное в высшей степени достоверно и документально подтверждено.

— В конце января или начале февраля 1981 года я работал в одном из важных государственных архивов. К тому времени мне пришлось очень много заниматься историей спецвойск, спецподразделений, спецслужб, которые, в том числе, участвовали и в обороне Москвы. И когда меня в очередной раз вызвал начальник, поставив задачу обеспечить срочную подготовку материалов, связанных с обороной Москвы, я совершенно не удивился. Итак, звонит начальник: «Пулей ко мне». Лечу к нему в кабинет, а там сидит полковник инженерных войск. Начальник мне говорит: «Поступаешь в распоряжение товарища полковника, он тебе поставит задачу, ты у нас человек знающий — болтать не должен».

Поднялись мы с этим полковником в мой кабинет. И ставит он мне задачу в общих чертах:

— В кратчайшие сроки по указанию директивных органов (тогда это было только одно — ЦК КПСС) нам с вами, вдвоем, без привлечения кого-либо, надо максимум за три дня найти ту информацию, которая мне нужна.

— А какая информация нужна? — Мне нужны документы дивизии имени Дзержинского, связанные с обороной Москвы в 1941 году, от сентября до ноября 1941-го. Я ему в ответ:

— Товарищ полковник, позвольте вам заметить, что дивизия им. Дзержинского по данным, подтвержденным документально, с сентября по ноябрь 1941-го если и участвовала в обороне Москвы, то только в виде «драп-грабь-армии» — тикала по Волоколамскому шоссе за пределы Москвы и в обороне города не участвовала — была выведена во второй эшелон. — Отставить! Выполнять, что сказано!

Больше дня мы угробили на поиски боевых успехов дивизии имени Дзержинского, которых не было. На следующее утро, когда я пришел на службу, полковник уже стоял в вестибюле и нервно топал каблучком. Из чего я сделал вывод: да, «директивные органы» действительно не дремлют. Когда мы вновь начали работу, он мне говорит: «Ну, ладно, ваши соображения».

Мои соображения заключались в том, что задачу установления инженерных заграждений на подступах к Москве по Волоколамскому направлению, по направлению на Московское море и по Ленинградскому шоссе была поставлена лишь одной воинской части — Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения войск НКВД, которая тогда действовала в личном подчинении наркома внутренних дел тов. Берии.

Тут полковник сразу заинтересовался: «А что же, — говорит, — вы раньше молчали?» На что было отвечено, что тов. полковник ни о чем не хотел слышать, окромя дивизии Дзержинского. Документы которой, особенно по инженерной части, он перерыл носом. И тогда мы обратились к этой бригаде…