КГБ сегодня. Невидимые щупальца. - Бэррон Джон - Страница 94

— Меня уволили… по соображениям безопасности, — начал сочинять Гэмблтон.

— Что такое случилось? — всполошился Алексей.

— Моя сестра, живущая в Оттаве, тайно побывала на Кубе, и какая-то из западных разведок об этом пронюхала, — продолжал лгать Гэмблтон.

— И это все?

— По-видимому, больше им ничего не известно… По крайней мере, мой шеф сказал, что против меня лично они ничего не имеют.

Для КГБ увольнение Гэмблтона в том виде, как он его изобразил, представлялось еще одним вопиющим проявлением охоты за ведьмами, маккартизма в его худшей форме, нарушением элементарных принципов справедливости.

— Вы должны нанять адвоката и добиваться восстановления на службе, — внушал собеседнику Алексей, едва сдерживая негодование. — Подыщите себе лучшего адвоката, какой только найдется в Париже. Мы покроем все расходы, сколько бы он ни запросил.

— Боюсь, что это не поможет, — твердил Гэмблтон, как бы уже смирившись с нанесенной ему обидой. — Ведь НАТО наднациональная, да к тому же еще и военная организация, для нее необязательны все эти гражданские кодексы… К тому же, если я и сумею добиться восстановления, все равно я останусь для них подозрительной личностью.

Алексей был в отчаянии. Операция, в связи с которой он пребывал в Париже уже более пяти лет и на которой он, можно сказать, делал карьеру, вдруг так неожиданно срывалась. И к тому же — какой небывалый источник информации потерян! Хорошо хотя бы, что никто не сможет сказать, будто это произошло по его, Алексея, вине.

— Дайте нам одну неделю, мы что-нибудь придумаем, — уныло сказал он.

Через неделю Алексей, действительно, явился на свидание с гебистским проектом, уязвившим Гэмблтона до глубины души.

— Мы предлагаем вам бежать в Советский Союз и выступить по московскому радио с обращением к народам всех стран, разоблачая натовский заговор против мира. Это станет сенсацией, а для Запада это будет означать мировой скандал. Вы сможете обратиться к людям на всех языках, какими владеете, и люди повсюду вам поверят, потому что увидят: вы знаете, что говорите. Можно будет даже привести цитаты из известных вам документов. А потом, когда вы выучите русский, вам будет предоставлена преподавательская и научная работа в одном из наших университетов. Вы сможете принести пользу и в других областях деятельности…

— Все это очень великодушно с вашей стороны, — проговорил Гэмблтон, пытаясь скрыть охватившее его замешательство. — Но я полагаю, что смогу сделать больше для дела мира, если останусь здесь, на Западе, и буду спокойно работать. Лондонский институт экономики все еще рассчитывает на меня, и я, решил заняться научной работой, пока эти господа из НАТО не одумаются.

Никакие уговоры Алексея трезво подумать и согласиться на выезд в Советский Союз не имели успеха. Сдаваясь, Алексей сказал:

— Ну хорошо, мы еще увидимся. Нам понадобятся радиоприемник, шифровальный блокнот и фотокамера. Положите все это в чемодан и оставьте в камере хранения на вокзале.

Во время их последнего свидания Алексей еще раз предложил Гэмблтону денег. Тот, как обычно, отказался. Из вежливости он записал себе, однако, условие, продиктованное Алексеем: если в дальнейшем Гэмблтон захочет связаться с ними, ему следует появиться в третью среду любого месяца, в полдень, на таком-то парижском перекрестке.

Служба в лондонском институте не требовала постоянного присутствия, и Гэмблтон решил на время поселиться в Испании, чтобы отдохнуть и прийти в себя после пережитого в Париже. Время от времени он ездил в Лондон — поездом через Париж, наслаждаясь в промежутках покоем, царившим в испанском захолустье, среди масличных деревьев, над древними утесами средиземноморского побережья. Жизнь текла тут спокойно и сонно, и ему начало казаться, что слишком уж спокойно.

Как-то его поезд прибыл в Париж с опозданием на несколько часов, Гэмблтон не успел к отходу экспресса Париж — Барселона и вынужден был переночевать в Париже. Наутро, сидя в кафе за чашечкой кофе, он вспомнил, что сегодня как раз среда. Третья среда мая 1962-го. Интересно, как они там… Ждут ли меня по-прежнему?

— Какая приятная неожиданность! — воскликнул внезапно появившийся сотрудник КГБ. — Знаете ли, я почти год каждую среду стою на этом углу в надежде встретиться с вами.

Гэмблтон не мог бы объяснить даже самому себе, что заставило его прийти сюда. В эту минуту он не был уверен, что бы его больше устроило: присутствие гебиста на этом углу или же его отсутствие. Но раз уж он пришел и они встретились, следовало что-то сказать, чем-то оправдать свое появление. Сейчас он живет в Испании и там мог бы взяться за выполнение каких-нибудь важных заданий, связанных с этой страной. Не заинтересован ли Советский Союз, к примеру, в развертывании партизанского движения на территории Испании? Не нуждается ли для этого в сборе той или иной предварительной информации?

— Вы наш верный товарищ, — прервал его гебист. — Но информация по Испании нас не интересует. У нас там больше агентов, чем требуется, мы даже не можем их всех загрузить. Кроме того, мы должны беречь вас. Сейчас ваша задача — не делать ничего такого, что могло бы привлечь излишнее внимание. А вообще — какие у вас планы на ближайшее будущее? Вы ведь не намерены долго оставаться в Испании?

Гэмблтон пояснил, что ввиду сложности темы он едва ли завершит работу над диссертацией ранее весны 64-го года. Он уверен, что по окончании ее и получении докторской степени ему удастся занять должность профессора экономики в каком-либо ведущем канадском университете.

— Отлично, — последовал ответ. — Если у вас будут сложности с этим, мы вам поможем.

КГБ не беспокоил Гэмблтона еще два года, давая ему возможность укрепить свои академические позиции, а конце весны 1964 года на встрече в Париже ему посоветовали принять приглашение на профессорскую должность в Лавалевский университет в Квебеке. Молодой, по виду нервный человек, явившийся на встречу, поспешно пробормотал, что Гэмблтону следует немедленно съездить в Вену, где с ним хотят посовещаться в условиях большей безопасности. Так как его сбережения были на исходе, он впервые взял предложенные ему деньги на билет до Вены — 75 долларов.

В Вене плотный русский с красным рябоватым лицом завел его в увитую виноградом беседку уличного ресторана и представил там трем своим коллегам, одетым все как один в дешевые, плохо сидевшие на них костюмы. Все они разговаривали с Гэмблтоном очень вежливо, даже почтительно, словно робея перед агентом с такими легендарными заслугами. Единственная их просьба сводилась к тому, чтобы он посолиднее устраивался в канадском университете и, так сказать, наживал себе научный капитал, что откроет ему доступ в высшие академические круги. Достав шпаргалку, тот же плотный рябой офицер продиктовал Гэмблтону, что ему следует делать, если он захочет встретиться в Канаде с представителями КГБ. Встречи должны будут происходить в Оттаве, перед зданием главного почтамта.

На одном из таких свиданий, в 1967 году, сотрудник КГБ поручил ему поэнергичнее намечать студентов и преподавателей университета, пригодных для вербовки в качестве агентов. Он также настаивал, чтобы Гэмблтон постарался встретиться с кем-либо из руководства канадского министерства иностранных дел.

Гэмблтон, по правде сказать, не собирался ни расставаться со своей преподавательской должностью, ни добиваться поста, где он получил бы доступ к государственным тайнам Канады. Не хотелось ему также информировать КГБ о студентах или о своих коллегах-профессорах, которых ему же потом поручат «сбивать с пути истинного». Поэтому он просто перестал являться в Оттаву на встречи с сотрудниками КГБ.

Его отсутствие на протяжении полутора с лишним лет заставило «центр» включить в игру подполковника Рудольфа Германа. Заметим в скобках, что это решение до некоторых пор могло казаться очень удачным всем. За приветливой и простодушной внешностью Руди Гэмблтон быстро разглядел рафинированного интеллигента, эрудита, с которым можно было самозабвенно обсуждать проблемы искусства Латинской Америки, китайский вариант марксизма, экономику Соединенных Штатов или достоинства привлекательных женщин. Не догадываясь, что Руди — кадровый офицер КГБ, Гэмблтон принимал его за такого же агента, как он сам, за любителя приключений, видел в нем родственную душу, и это делало их встречи особенно непринужденными и привлекательными для обоих.