КГБ сегодня. Невидимые щупальца. - Бэррон Джон - Страница 92

Довольно скоро Гэмблтон решил, что писать вообще никуда не стоило, потому что совершенно независимо от всех своих хлопот он получил предложение вести научную работу в Лондонском институте экономики. Встретившись — как ему представлялось, в последний раз, — с Алексеем, он объявил, что этим же летом уезжает в Англию.

Но в конце весны последовал неожиданный ответ из НАТО. Гэмблтон и не подозревал, что там в Экономическом управлении работает с некоторых пор его приятель, с которым он встречался в первое время своей жизни в Париже. Услышав о предложении, поступившем от Гэмблтона, тот начал расхваливать его начальству. Гэмблтон был приглашен на предварительную беседу, и дело кончилось тем, что ему предложили здесь еще лучшие условия, чем в Лондонском институте экономики. Он, не раздумывая, дал свое согласие.

В его обязанности входил анализ сильных и слабых сторон, потенциальных возможностей и ограничений, присущих экономике стран НАТО и советского блока. Он и его коллеги получили доступ к самой детальной и достоверной информации, добываемой всеми легальными и нелегальными путями. Составляемые ими обзоры, нередко сочетавшиеся с анализом политической ситуации, принимались в соображение руководством НАТО при разработке перспективных планов и текущей политики Североатлантического союза.

Гэмблтону нравилось это сочетание теоретического и практического аспектов его работы, не говоря уж о том, что приятно было чувствовать себя участником мировых событий и до некоторой степени даже оказывать влияние на их ход. К тому же эта работа прекрасно оплачивалась.

Он был бы полностью удовлетворен своим выбором и своим нынешним положением, если б не опасение, что его советские знакомые могут как-то подорвать доверие, которым он здесь пользуется, и таким образом повредить его служебной карьере. Он легко прошел проверку на допуск и получил доступ к особо секретным документам и информации. Ему было совершенно ясно, что любые дальнейшие контакты с Советами или хотя бы выявление прежних связей наверняка означали бы лишение его допуска и увольнение со службы.

Поэтому Гэмблтон написал родителям, заклиная их ни при каких обстоятельствах не говорить о его новой работе никому из русских, с которыми они знакомы или могут встретить в будущем. Со своей стороны, он из предосторожности сменил квартиру и номер телефона.

Его опасения постепенно утихли, так как лето и осень прошли без осложнений. Они угасли окончательно к ноябрю — когда советские вооруженные силы вторглись в Венгрию, чтобы подавить восстание венгерского народа.

Как-то в начале ноября Гэмблтон вышел из своего учреждения, погруженный в мысли об отчете, который необходимо было докончить дома и наутро представить начальству. На углу улицы его поджидала знакомая фигура. Он инстинктивно съежился, рассчитывая проскользнуть незамеченным. Но не тут-то было. Алексей, перехватив его взгляд, чуть кивнул, давая знак следовать за собой. Этот жест не был ни просьбой, ни приглашением, он выражал приказ, и Гэмблтон повиновался.

Они расположились в небольшом кафе, где к ним присоединился еще один русский, перед тем, должно быть, следивший на улице, не наблюдает ли кто-нибудь за этой встречей. Алексей сказал, что им известно о работе Гэмблтона в НАТО, они в общих чертах знают даже, с какого рода документацией ему обычно приходится иметь дело. Напомнив о прежней дружбе, скрепленной множеством обедов в ресторанах Оттавы и Парижа, о естественной преданности Гэмблтона «делу мира», он подчеркнул, что Советский Союз не может эффективно бороться за мир, не располагая детальной информацией о намерениях западных держав. Небрежная, снисходительная манера, с которой Алексей все это излагал, свидетельствовала, что его собеседники уже заранее решили: конечно же, Гэмблтон будет делиться с ним информацией, к которой он имеет доступ в своем учреждении. Весь вопрос только в том, когда и как это будет происходить? А вот как и когда: в ближайшую пятницу, в половине первого, у выхода с такой-то станции метро в рабочем районе Парижа. «Мы в течение часа вернем вам все эти бумаги, и к двум часам вы снова будете сидеть за ними в своем кабинете».

Все эти дни до пятницы Гэмблтон убеждал себя: если не уступить им, они в отместку меня разоблачат. Придется ублаготворить этих русских, предоставив им несколько несекретных документов, — в сущности, совершенно безобидных.

Назначая место встречи, гебисты исходили из точного учета расстояния и возможности сюда добраться. Гэмблтон прибыл на место встречи поездом метро меньше чем за двадцать минут. Подскочил Алексей. Взял у него портфель, сказал всего одну фразу: «Через час на этом же месте», — и тут же отъехал в поджидавшей машине. В резидентуре при советском посольстве документы были быстро пересняты. Алексей вполне уложился в час времени. Возвращая портфель, он сказал: «Я вложил сюда конверт с вознаграждением за ваши труды».

Гэмблтон рывком открыл портфель, нашел среди бумаг конверт и сунул его в ладонь Алексея:

— Я не нуждаюсь в деньгах…

— Как экономист, вы должны бы понимать, что Советский Союз может позволить себе обойтись без денежных пожертвований с вашей стороны.

— Мои расходы невелики, — от поездок на метро на свидания с вами я уж, во всяком случае, не разорюсь:

— Ну и отлично. Через две недели, в то же время, но в другом месте. — Алексей назвал кафе возле следующей станции метро. — Захватите с собой, что сможете.

Гэмблтон благополучно вернулся в свое учреждение. Не было еще двух, и получилось, что он пришел с обеденного перерыва одним из первых. Дело оказалось очень несложным и, надо признаться, во всем этом было нечто увлекательное, возбуждающее.

Несекретные бумаги, вынесенные им для начала, конечно, не имели серьезного значения. Но не в этом дело. Передавая их советским, он как бы переступал некий порог: он уже не просто общался с врагом, он с ним сотрудничал.

Первые месяцы КГБ станет удовлетворяться тем, что он будет приносить по собственному выбору, не оказывая на него дополнительного давления, — просто для того, чтобы затянуть его поглубже в свою паутину, не вызывая с его стороны противодействия и, тем более, отпора.

Летом 1957 года КГБ, видимо, решил, что Гэмблтон уже прочно сидит на крючке и пришла пора требовать от него более важных услуг. Алексей по-деловому объяснил: все, что он доставлял до сих пор, конечно, было ценным и полезным, но теперь требуется более серьезная информация, то есть секретная. «Вы сами признавали, что работаете с секретными документами. Их вам так же легко будет вынести, как и несекретные…»

В его тоне отнюдь не звучала угроза, да в этом и не было необходимости. Гэмблтон прекрасно понимал, что всякую возможность порвать с советскими он уже упустил. Пока он не начал тайно выносить Алексею натовские документы, еще можно было от них отделаться, откровенно рассказав о своих прежних, действительно безобидных встречах с ними. Впрочем, даже после первых свиданий у метро можно было как-то выкарабкаться — потерять работу в НАТО, но спасти собственное будущее. Но теперь, после восьми-девяти месяцев активного и тайного сотрудничества с Советами, Гэмблтон уже никому бы не доказал, что он не является самым настоящим советским шпионом.

На ближайшее свидание Гэмблтон пришел с тремя секретными документами и одним совершенно секретным — в общей сложности они составляли примерно 70 страниц печатного текста. Усилия, затраченные КГБ на протяжении семи лет, теперь начали по-настоящему окупаться и, более того, приносить все растущие дивиденты, так что «центр» распорядился сформировать в парижской резидентуре специальную группу, которая занималась бы исключительно Гэмблтоном и доставляемой им информацией. Резидентура приобрела большой черный автофургон, оборудовала его под передвижную фотолабораторию, и он каждый раз оказывался стоящим где-нибудь неподалеку от очередного места встречи Гэмблтона с Алексеем. Одетый нередко под заурядного парижского водителя грузовика, Алексей исчезал за дверью фургона и там, внутри, лихорадочно вдвоем с техником действовал, Минут за десять они ухитрялись переснять сотню страниц текста.