КГБ сегодня. Невидимые щупальца. - Бэррон Джон - Страница 39

Получалось, что вся агентурная сеть Сингапурской резидентуры существовала только на бумаге. В течение приблизительно двух лет резидентура аккуратно поставляла «центру» донесения, исходившие якобы от агентов, но в действительности фабриковавшиеся своими же сотрудниками. Хуже того, ответственные работники «центра», со своей стороны, санкционировали включение этих мнимых агентов в состав агентурной сети и вполне довольствовались приписываемой им информацией, поступавшей от резидентуры. Следовательно, привлекая к ответственности фальсификаторов, работавших в этом сингапурском гнезде КГБ, одновременно надо было поставить вопрос и о служебных упущениях московского начальства. На это пойти не решились, скандал был замят, хотя слухи о таком конфузе стали достоянием всего Седьмого управления.

Ввиду особой важности токийской резидентуры начальникам разных отделов Первого главного управления ничего не стоило выдумать тот или иной благовидный предлог для командировки в Японию. Фактически эта публика приезжала, чтобы отдохнуть, развлечься и побродить по магазинам японской столицы; но, чтобы оправдать командировку, они, конечно, посещали резидентуру и беседовали с резидентом и отдельными офицерами. Одним из таких визитеров был вице-адмирал Усатов. С разрешения Гурьянова, Левченко сделал ему краткий доклад, обращая внимание адмирала на возмутительный служебный промах, случившийся в «центре» и граничащий с должностным преступлением.

Среди массы документов, полученных резидентурой от Ареса со Швейком и исходивших от японской контрразведки, были блестяще сработанные отчеты о различных группах международных террористов и методах их деятельности. Не получая от «центра» оценки этих материалов, переправленных в Москву, резидентура забеспокоилась и запросила, в чем дело. Выяснилось, что в «центре», якобы по причине нехватки переводчиков, кто-то распорядился уничтожить эти документы, даже не читая. Докладывая Усатову об этом нелепом случае, Левченко процитировал публичное заявление тогдашнего шефа ЦРУ Вильяма Колби, который утверждал, что с КГБ никто не может сравняться в сборе информации, но сплошь и рядом это ведомство не способно эффективно оценить и использовать собранные сведения.

— Похоже, данное происшествие подтверждает, что господин Колби был близок к истине, — заключил Левченко.

— Да, боюсь, этот осел Колби прав, — важно заметил Усатов. — В любом случае, такое отношение к документам противоречит установкам партии. Ладно, я позабочусь, чтобы такое больше не повторилось. Денег у нас хватает, и ничего не стоит нанять еще пару-другую переводчиц.

Однако и после визита Усатова ничего не изменилось: «центр» продолжал игнорировать многие документы, поступающие из резидентуры, в том числе и ценные японские материалы, относящиеся к терроризму.

Левченко считал, что эти и многие другие беды проистекают оттого, что почти никто кругом не заинтересован в настоящей работе. Главное в этой системе для многих — борьба за существование и забота о продвижении по службе. Такие люди, как сам резидент или, скажем, водитель-оперативник, представляли собой исключение: Гурьянов — потому, что все еще верил в грядущее совершенство коммунистического общества, Жаворонков — потому, что, не задумываясь о высоких материях, отстаивал интересы своей родины — так, как он их понимал. Были и другие, старавшиеся во всем быть на высоте положения, — насколько позволяла система. Но они составляли явное меньшинство. А подавляющее большинство, далекое от всяких идеалов, понимало связь вещей упрощенно, руководствуясь формулой: что хорошо для КГБ, то хорошо и для меня. То есть — будет процветать это ведомство, — значит, и я не останусь в проигрыше. Поэтому они служили КГБ в общем старательно и умело, порой — инициативно, изобретательно, блестяще. Благодаря этому громоздкая машина КГБ функционировала в целом так, как хотелось бы ее хозяевам, — одновременно деформируя и калеча души своих бесчисленных сотрудников. Пусть неэффективная, пусть негуманная, она работала полным ходом, и в этом было главное.

Перед Левченко вновь и вновь вставал вопрос: зачем, во имя чего все это нужно? В очередной раз он задал себе этот вопрос, когда после подписания Хельсинкского соглашения в Токио прибыл представитель ЦК, чтобы сделать в посольстве доклад об этом важном событии. Неприкрытый цинизм его выступления поразил даже закоренелых циников из резидентуры. Такие вещи, говорили они потом, обмениваясь впечатлениями, лучше бы не произносить вслух, не высказывать с такой прямотой и откровенностью. Представитель ЦК заявил, что, убедив страны НАТО, в том числе Главного Противника, подписать Хельсинкское соглашение, Советский Союз одержал одну из самых крупных побед за всю послевоенную историю человечества. Советская стратегия была настолько искусна, что западные лидеры и в данном случае решили, что это — их триумф. Идиоты прямо-таки рвались поскорее подписать эту бумажку. До чего же они жалки — не понимают, что попались в сеть, как глупые пташки. Теперь они мечтают подорвать наше монолитное общество, используя хельсинкские соглашения о свободном обмене информацией, «обмене людьми и идеями», свободе эмиграции, о соблюдении прав человека и тому подобной буржуазной чепухе.

Истинное положение вещей дойдет до идиотов только через несколько лет, не раньше. Мы будем продавать их книги, журналы и газеты иностранцам в гостиницах, предназначенных для иностранцев, а остальную часть тиражей, купленных за границей для отвода глаз, будем просто сжигать. Запад надеется, что теперь организации диссидентов станут расти у нас по всей стране, как поганки после дождя. Ха-ха-ха! Пусть надеются! Наши славные чекисты свое дело знают. В ближайшие же годы мы избавимся от этих диссидентов раз и навсегда. Мы отправим их в тюрьмы и колонии, где труд превратит их в полезных членов общества. И в то же время мы будем использовать Хельсинкское соглашение, чтобы подорвать капитализм изнутри.

Применяя любые легальные и нелегальные средства, мы станем манипулировать общественным мнением западных стран, как только пожелаем. У нас имеется возможность создать на Западе десятки новых организаций и укрепить существующие прогрессивные организации. Наши доблестные разведывательные органы употребят вновь открывшиеся возможности, чтобы начать действовать на еще более высоком уровне, с еще большим размахом, пользуясь всеми преимуществами возникшего ныне дружелюбного отношения к СССР. Мы повернем общественное мнение Запада, в частности европейских стран, против США. Мы будем повсюду сеять недовольство и недоверие к нашему Главному Противнику. Хельсинкское соглашение предоставляет нам поистине исторические возможности для ослабления наших врагов, и мы не упустим ни единой из этих возможностей.

Левченко спрашивал себя: для чего я работаю по пятнадцать часов в сутки, ломаю человеческие судьбы, умножаю в мире ложь? Только для того, чтобы как можно эффективнее обмануть народы, поверившие в Хельсинкское соглашение?

Состояние душевного разброда и неудовлетворенности, в котором оказался Левченко, еще более усугублялось неблагополучием в его семье. После того как стукачка Лариса, стараясь выслужиться, оклеветала Наташу, будто та «разбалтывает секреты», Левченко пришлось искусно обрабатывать офицера службы безопасности посольства. Поскольку Наташа долго не получала работы в посольстве, он внушал партийной комиссии, прибывшей из Москвы, что этот офицер «окружил себя опасными врунами вместо добросовестных, честных осведомителей».

В результате Наташа была принята на работу в консульство и всего через несколько месяцев возглавила там группу канцелярских служащих. На службе она очень выматывалась, так как ей приходилось иметь дело с множеством японцев, желающих поехать в Советский Союз,[13] и по вечерам ей было необходимо общество, в котором можно было бы отдохнуть и развлечься.

Станислав едва ли подходил на роль компаньона для отдыха и развлечений. Даже когда он по вечерам оставался дома — а это случалось далеко не часто, — жена видела его апатичным, а в действительности — погруженным в еретические мысли, которыми он не мог поделиться с нею, так как это значило бы сделать ее соучастницей в крамоле. Ей казалось, что раз он не желает сходить с ней в ресторан или в театр, стало быть, он разлюбил ее. Взаимное отчуждение росло, и вскоре они уже не находили даже общих тем для разговора.