Ведьмины байки - Громыко Ольга Николаевна - Страница 67

Поутру седлаем коней – один Муромец бодрый да веселый. Мы с Соловьем во всю глотку зеваем, Волчок взъерошенный на солнце греется, распластался, как неживой, кони напиться никакие могут, Сивка на ломоту в костях жалуется. Баба Яга на крылечке пригорюнилась – как в последний путь провожает, даже платочек черный повязала.

– Ты, бабка, на нас тоску не нагоняй, лучше дай совет какой дельный на дорожку.

– Вот вам мой совет: не едьте туда!

Везет нам нынче на советы. Ну да чужим умом все равно жить не будешь, пора бы и свой на деле испытать.

Едем – не торопимся, кони на ходу подремывают, хвостами оводней докучливых отмахивают. Негоже на тот свет спешить – прежде хорошенько обдумать надобно, как после на этот вернуться.

Окликнул я Соловья, кивнул в сторону – лежит у дороги коряга пустотелая, мхом подернутая, а в корнях растопыренных гребень костяной запутан накрепко. Побледнел Сема, сглотнул на сухое горло – купец-то на поверку зрячим оказался, гнилья и задаром не всучишь.

Муромец наших переглядов тайных не разумеет, иным обеспокоен:

– Что делать-то будем, Кощеич?

– Вы же слышали, что Баба Яга присоветовала… тем и займемся.

Мнутся друзья-побратимы:

– Ты уж прости, Сема, мы девиц красть не обучены… поперек чести-совести не пойдем…

– Дурачины вы, – говорю, – простофили! Кто ж вас настоящих девиц красть просит? Изловите мне лягушку болотную, я ее живо царевной-красой оберну, ею царю Вахрамею и поклонимся!

Обрадовались Семы, побежали лягушек ловить. Принесли полные карманы – и царевен, и царевичей, на любой вкус. Выбрал я одну лягушечку посмирней да неприглядней, бросил оземь – встала предо мной девица черновласая, в сарафанчике желто-зеленом шелковом, а по нем шитье изумрудное, разводами.

Обошел Муромец вокруг девицы, в затылке поскреб. Хороша, ничего не скажешь, а что лицом зелена малость, так то на немощь желудочную списать можно. Все, как положено – и коса на месте, и кокошник бисерный, а глазами зелеными так и ведет, так и чарует. Нипочем не устоять Вахрамею против такой красы!

Только Сема нацелился перси на мягкость попытать, девица его хлоп по щеке!

Потер молодец щеку, выдохнул уважительно:

– Как настоящая… А говорить она умеет?

Подбоченилась царевна-лягушка:

– Ква, ква-ква!

– Пущай лучше молчит! – постановили мы сообща.

Усадили лягушку на коня к Муромцу и дальше поехали. Говорю я побратимам с опаскою:

– Лишь бы царь ее до свадьбы в уста целовать не надумал, а то сызнова лягушкой обернется!

– Мы уж проследим!

Не видать что-то царства навьего. Все лес да лес, восьмая верста навскидку пошла. Только хотели коней подхлестнуть, глядь – кончилась дорога неезженая. Остановились мы, глаза протерли – не появилась, будто отрезал ее кто посередь полянки.

Может, подшутила Баба Яга, отвагу нашу испытывала?

Кивнул я на череп в траве придорожной, шелом пробитый, следы конские во множестве:

– С размахом бабка гуляет…

Соловей догадки строит:

– А может, навье царство только с темнотой появляется? По ночам и дружина разбойная выходит, видать, света боится.

– Или страху побольше нагнать хочет, – сказал я и тронул легонько Сивкины бока коленями. Пошел конь вперед с опаскою, на череп косится.

– Ох не к добру это, хозяин…

– Ты еще покаркай, волчья сыть!

Конь возьми да и скажи сдуру:

– Кар-р-р, ежели человеческих слов не разумеешь!

Раздалась тут земля, аки трясина болотная, я и понять ничего не успел – падаем куда-то, да быстро так, ровно в яму ловчую! Недолго падали, сажени две. Конь по щетки в землю ушел, я задом о седло приложился. Гляжу – стоим мы на горушке невысокой, дорога вниз сбегает, в поля уходит, по небу тучки гуляют, а солнца нет как нет, отовсюду свет ровный идет. Задрал я голову – прямо надо мною то ли омут, то ли свод, из мрака сотканный, и летят оттуда два коня и собака, вопят согласно. Упали – замолчали, озираются. Ворон эдак деловито на крыльях распахнутых спустился, ко мне на плечо присел:

– Ну что, и дальше тебе конь каркать будет или мне дозволишь?

– А надобно?

– Надобно, надобно! Вон под горочкой дружинники вахрамеевские на ноги резвые повскакивали – не к добру!!! Кар-р-р, кар-р-р!

Увидали нас дружинники, сабли выхватили, на холм карабкаются, задушевных бесед вести не желают. Нас трое, их пятеро, все как на подбор: дюжие, лихие, к мечу привычные, истинно – разбойники. Загодя радуются, как поживу бранную промеж себя делить будут, конями да девицей перед Вахрамеем выслуживаться. Только я примерился петухами голосистыми их обернуть, чую – что-то не то. Как гляну на дружинников, сразу сила чародейская меня оставляет, заклятия в голове путаются. То ли заговоренные они, то ли оберег какой вздели. Хорошо, царевна лягушкой не перекинулась – видать, самим чарам оберег не помеха, во мне дело. Хоть ты на версту отбегай да издали колдуй.

Быть бы тут сече кровавой, да нашелся я, навстречу дружинникам руки распахиваю, кричу с радостью:

– Ребятушки! Так вы и есть караул обещанный, что к терему царскому нас с почетом проводить должон? Ай да Вахрамей Кудеярович, ну уважил, у самого порога встречает!

Растерялись дружинники, сабли опустили, позволили каждого по очереди обнять, троекратно облобызать. Старшой рукавом украдкой утерся, говорит хмуро:

– Встретить-то нам велели, да кого —растолковать позабыли. Ты кто таков будешь, придур… приезжий человек?

Разыграл я обиду праведную:

– Как кто?! Будущий родственник Вахрамеев, вот сестрицу ему в жены везу!

– А это что за лбы? – спрашивает дружинник, на побратимов моих кивая. – Подружки невестины?

– Родичи, на пир свадебный выбрались.

Поворчали дружинника, посоветовались. Кто нас знает, может, и впрямь с царем уговорились-породнились, зарубишь – хлопот не оберешься, пущай Вахрамей сам решает, казнить аль миловать.

Отрядил старшой двоих нам в охрану:

– Глядите за ними в оба, не за родственничков, так за пленничков награду огребем!

Ничем навье царство от Лукоморья не отличается – и дубы те же, и вороны туда-сюда по небу летают, в огородах лебеда с репой воюет. Долго ль, коротко ль – прискакали мы к терему царскому. Побежали дружинники с докладом, возвращаются злые – царь велел нас пустить, а им по дюжине плетей всыпать, дабы впредь неповадно было перед всякими проходимцами уши развешивать. Отобрали у нас оружие, при входе сложили.

– Ежели выйдете, заберете, а нет – так оно вам и вовсе не понадобится.

В палатах царских от стражи не продохнуть, не то что мечом размахнуться. Царь на троне сидит развалясь, из чарки зелено вино попивает:

– Это еще что за теребень подзаборная? Поди, дочь мою скрасть удумали? Не советую… Во-первых, поймаю и казни лютой предам, а во-вторых, овчинка выделки не стоит. Ну, кто у вас тут старшой, кто ответ перед моим грозным величеством держать будет?

Выступил я вперед, поклонился царю поясно:

– Исполать тебе, Вахрамей Кудеярович, властелин царства навьего! Мы не теребень подзаборная, а внуки царя Лукоморского Еремея Кирбитьевича – я Семен Бессмертный, по леву руку от меня Семен Муромец, по правую – Семен Соловей, побратим наш. Про дочку твою я слыхом не слыхивал, а явился к тебе в шурины проситься, привез вот сестрицу на выданье – Лягушей, тьфу… э-э-э… Любушей кличут!

«Любуша» похихикивает, плечиками поводит, косу теребит, в царя глазками стреляет. Вахрамей прокашлялся, чарку отставил, грудь выпятил, перед лягушкой молодца изображает, не гляди, что в батюшки ей годится. Лысоват навий царь, бороденка жиденькая; незавидный, прямо сказать, женишок, хоть телом и крепок.

Муромец парень простой, рубанул сплеча:

– Дал бы ты нам за нее, по-родственному, цветочек аленькой!

– Сестрица – это хорошо, – говорит царь мечтательно, на лягушку поглядывая. – Через три дня свадебку и сладим. А вам, братцы, за цветочек еще отработать надобно… по-родственному. Три службы мне справите – отпущу с цветочком, нет – будет у Любуши на трех братцев меньше. Много я про твоего батюшку слыхивал, Семен Кощеевич! Говорят, на земле он колдун самый что ни есть могучий. И тебя небось премудростям всяческим обучил?