Ведьмины байки - Громыко Ольга Николаевна - Страница 64

И Вранко вслед за ними:

– Сто лет живу, моста этого не помню! Не к добру!!! Кар-р-р! Кар-р-р!

Послушался я, слез. И впрямь – вовсе негодящий мост, каждый шаг волной отдается, вперед бежит. Доски новые, да положены вкривь и вкось, не к тому месту руки мастеровитые приставлены были. Берега у речки крутые, не видать, кто там под мостом схоронился. Остановился я посередь моста, призадумался:

– Сбегай, Волчок, разведай, что там да как!

– Вот еще, – трусовато щерится пес, – я и отсюда брехнуть могу… Гав!!!

Тут мост как зашатается, опоры понадломились, доски поразъехались, взвыли мы на пять голосов – вместе с татем неведомым – да в реку!

А воды-то в реке всего ничего, псу по шею, коню по колено, я же с головы до ног измочился – плашмя упал, думал, тону, ан нет – побарахтался и сел. Ощупал себя – вроде цел, не отбилось ничего нужного. Вокруг доски плавают, течение к ним примеривается, вниз по реке утягивает. Над нами ворон кружит, сверху доносится:

– Я же говорил! Мудрых птиц слушать надобно!

– Сам же и накаркал! – брешет пес, отряхиваясь.

Откинул я волосы с лица, огляделся – больше нас стало. Подымается из пучины речной неглубокой молодец незнакомый, конопатый, упитанности немалой, в кольчуге поржавленной, с булавой шипастой наперевес, молвит неуверенно:

– Ну, чудо-юдо поганое, теперь держись – пришел я твоей крепости испробовать, дай-кось попытаю, что опосля удара богатырского выдюжит – моя булава али твоя голова?!

– Ты что, – говорю я злобно, воду сплевывая, – ошалел?! Какое я тебе чудо-юдо, да еще поганое? Я тебе сейчас твою булаву о твою же хребтину пообломаю, чтобы знал впредь, как честным людям мосты подпиливать!

Пригорюнился молодец, снял шелом, почесал кудри рыжие. Смачно вышло, со скрипом.

– Извиняй, добрый человек, обознался… Сказывали мне бабки знающие, что, ежели через воду текучую в месте безлюдном мост перекинуть, в полночь всенепременно чудо-юдо на него пожалует, тут-то его и хватать надобно, пока тепленькое!

У меня так глаза на лоб и полезли.

– То ли я от падения умом тронулся, то ли полдень сейчас самый что ни есть жаркий да светлый!

– Ночью-то оно того… боязно… – мнется молодец.

– А мост зачем подпилил, дурень эдакий?

– Дык… чтоб врасплох застать… а то вдруг оно на меня кинется?

– Еще бы ему не кинуться… – цежу я сквозь зубы, подымаясь да пиявку из-за ворота выкидывая. – И кто ж тебя, такого удалого да смекалистого, на белый свет породить сподобился?

– Семен я… – басит молодец. – Ильи Муромца сын…

Позабыл я всю свою обиду:

– Так ты же брат мой двоюродный да тезка в придачу: я Семен – Кощеев сын, наши матери друг другу сводными сестрами приходятся!

Возрадовался Семен Муромец, сгреб меня в охапку – только кости затрещали.

– Слыхал я про тебя, братец, жаль, прежде свидеться не довелось! Куда путь-дорогу держишь?

Отдышался я маленько после объятий богатырских:

– Ищу я цветочек аленькой, а иду куда глаза глядят – не знаю я, где тот цветочек искать, может, по пути что сведаю. А ты зачем на чудо-юдо засаду строишь?

– Прославиться решил, – вздыхает тезка. – Чтоб как батюшка! А то все «Муромцев сынок» да «Илюшин отпрыск», аж во рту кисло. Мне батюшкина слава без надобности, своей бы разжиться!

– Вот те и разжился! – с берега лает пес. – Кощеева сына мостом пришиб, не всякий так-то сумеет! Суму, суму лови, хозяин, уплывает!

Уставился Муромец на Волчка, уши мизинцами прочищает:

– Вот те раз, а ведь всего-то одну чарку для храбрости и выпил!

Не до разъяснений мне – сума-то и впрямь уплыла да потопла, а в ней одежа запасная, еды на три дня и книжка чародейская.

Тут ворон ко мне на плечо присел, когтями в наплечник кожаный впился:

– Тридцати верст не проехал, все припасы сгубил! Не к добру!!! Кар-р-р, кар-р-р!

Отмахнулся я от вещей птицы, пошел к берегу, сапогами хлюпая. Ничего, едой да одежей всегда разжиться можно, а книжку я и так назубок знаю, на всякий случай брал.

– Не печалься, Сема… – утешает меня Муромец, коня своего богатырского, бурого да лохматого, от куста отвязывая. – Я виноват, мне и ответ держать – поехали на торжище в славный город Колдобень, кольчугу мою купцам сбудем, на квас пропьем, на калачи проедим! Город-от за горушечкой, рукой подать.

Покосился я на него с усмешкою:

– Ну и безлюдное же место ты для моста выбрал, братец…

– А какая ему, чуду-юду, разница? – хорохорится Муромец. – Зато мне польза великая: головы срубленные тащить недалеко, а в случае чего за стенами белокаменными отсидеться можно…

Оглядел Сивка кольчугу богатырскую, всхрапнул жалостливо:

– Ну, ежели кузнецу на лом всучить сумеете, может, по черствой баранке на брата и разживетесь…

– Вот и ладненько, – говорю, – а ежели на квас не хватит – коня моего на мыловарню продадим.

Прикусил Сивка удила, оставил шутки строить.

Заехали мы в город, сыскали кабак почище, спросили питья хмельного да закуси. Отговорил я Муромца кольчугу продавать – не сумой единой жив путник, сподобился перед дорогой пару монет в пояс зашить. Выпили мы за знакомство, разговорились. Хороший, кажись, Сема парень; чуток простоватый, зато души добрейшей и слову своему верен.

– Ты, Кощеич, не серчай на меня за мост да суму, вот совершу подвиг, разживусь деньжищами и покрою твой убыток.

– Какой подвиг-то, Сема? Полчища басурманские давно копья сложили, торговлей живут, чудо-юдо последнее твой батюшка прикончил, цари и те промеж собой замирились.

Вздохнул Муромец горько, до дна чарку осушил.

Подступила тут к нам голь кабацкая – мужичонка ледащий, в одежонке худой. Мнется у лавки, облизывается:

– Ох ты гой еси, богатыри могучие, народные заступнички, а не лепо ли вам человека от лютой смерти похмельной избавить, поднести хоть на донышке?

Посмеялись мы, налили голи кабацкой чарку зелена вина да зелен же огурец в придачу пожаловали. Все равно уже кем-то надкушенный.

Опохмелилась голь кабацкая, повеселела:

– Вот спасибо, добры молодцы, не дали пропасть! Дам я вам за то совет мудреный: не связывайтесь с девками, от них все беды.

Мне ли девок бояться – на какую гляну, та и растает, да ни одна еще по сердцу не пришлась. Батюшка все посмеивался: «Тебе, Сема, по матушке прозываться надобно – Прекрасный: и волос ее золоченый, и очи зелены кошачьи, только что стать молодецкая».

– Проку с того совета! Вот кабы подсказал, где цветочек аленькой сыскать, я бы тебе цельный ковш поднес.

Призадумался мужичонка, головой качает:

– Слыхом не слыхивал я про такое чудо, а значит, нет его вовсе на белом свете. Кабы был, уж непременно в кабаке сказывали бы! Заезжали к нам и купцы берендейские, и служивые кусманские, и торговцы ордынские, про края свои баяли, цветочка же не поминали. Вот только с пустошных земель, лесов нехоженых, дорог неезженых, где солнышко садится, отродясь никто не приходил. Подавались в те дурные места иные богатыри, славы ратной да подвигов великих искать; сыскали, видать, на свою головушку – ни один не вернулся.

Вижу, у Муромца глаза загорелись.

– Может, и мне счастья попытать?

– Невелико, – говорю, – счастье – голову в дурное место свезти да там ее и сложить. Добры молодцы подвигов не ищут, те их сами находят. Вот кабы с умом в пустошные земли наведаться, на рожон зазря не лезть, авось и сыскали бы чего.

Молвит Муромец в шутку:

– Хошь, Сема, тем умом быть? А я тебя обороню, ежели чудище какое на кудри твои буйные покусится.

Кудрей у меня отродясь не бывало, приплел Сема для красного словца, а вот самого ровно барашка стричь можно.

– У меня за плечом тоже не прут ивовый, а меч-кладенец родовой, и махать им я сызмальства обучен. Может, и впрямь за цветочком в земли неведомые податься, дорог исхоженных напрасно не топтать?

Пожали мы друг другу руки:

– Будь же ты мне не просто братом-родичем, а другом-побратимом верным, коему в бою смертном без опаски спиной доверяются!