Ведьма-хранительница - Громыко Ольга Николаевна - Страница 16

– А дай-кось я ее крапивиной под хвост! – внес конструктивное предложение невоспитанный ученик Травника.

Кобыла вздрогнула и пошла мелкой рысцой – в сторону Кузьмая. Парень попытался укрыться за скитом, но лошадь тут же поменяла направление и целеустремленно гонялась за изрядно струхнувшим учеником неполных три круга, пока тот не догадался нырнуть в окно и захлопнуть ставни. Когда заслуживающий возмездия объект скрылся из поля зрения, кобыла наконец обратила внимание на всадницу. Не сразу, но мне удалось ей втолковать, что рывки поводьев что-то означают. Без режущих губы удил от узды было мало толку, оставалось полагаться на добрую волю кобылы.

– Кто тебя учил так останавливаться? – проворчала я, потирая ушибленный бок, но в то же время довольная, что лошадь правильно поняла и выполнила мою последнюю команду. – Прекращай эти фокусы «встань передо мной, как лист перед травой»! Давай так: сначала ты чуть-чуть замедляешь бег, потом еще немного, потом переходишь на шаг и только потом встаешь. Мне уже надоело с тебя падать!

Лошади, судя по ее хитрой морде, это не только не надоело, но и доставляло немалое удовольствие. Ну, раз я все равно очутилась на земле, можно сделать перерыв, тем более что из скита вкусно тянуло шкварками, а Кузьмай расставлял тарелки вокруг плетеной днушки для сковороды.

С аппетитом поглощая жареную колбасу, я расспросила Травника об окрестных селениях и проселочных дорогах. Стармин и Куща лежали в основании треугольника, острым углом вытянутого в сторону Догевы. Возвращаться через Стармин мне не хотелось, а на карте значились только наезженные тракты. Вернее, не значились: между Кущей и Догевой зеленел «Глухъ лесъ со всяк чудищъ». Помимо «чудищь» в глухомани ютились разрозненные деревеньки, которые маг по памяти соединил пунктиром.

Лошадь крутилась неподалеку, пробуя на зуб все подряд: маковки крапивы, дубовую кору, яркие цветки с тыквенной плети на заборчике и Манькин хвост – к счастью, вовремя отдернутый. Даже очевидно невкусные вещи она не выплевывала, а старательно разжевывала и глотала. Наверное, чтобы не ошибиться в следующий раз.

Травник пошептал над ладонью и предложил кобыле янтарный кусок кленового сахара. На иллюзии кобыла обиделась: по-кошачьи сморщила морду, отвернулась и ушла. Маг задумчиво бросил сахар в свою кружку; он растворился там совсем как настоящий и наверняка придал чаю нужный вкус. – Люблю сладкое, – с улыбкой пояснил старик, – только где ж тут, в глуши, сахар раздобудешь? Да и дoрог он, вот иллюзиями и балуюсь. Но лошадь вашу провести не удалось. Полагаю, от посоха она тоже неспроста шарахнулась.

– Думаете, разглядела его магическую ауру?

– Возможно. Некоторые животные, например мыши, чуют колдовство, не понимая его сути, собаки видят истинный облик сквозь чары, узнавая заколдованных хозяев и облаивая оборотней, а кошки способны разрушать волшебство одним своим присутствием.

– А лошади?

Травник признался, что насчет лошадей ничего подобного не слышал.

– Но, – добавил он, – лошадью ее назвать трудно. Если не ошибаюсь, это потомок черного жеребца Повелителя Догевы?

– Да, Вольта.

В позапрошлом году мы бросили лошадей в соседней деревне, нечаянно телепортировавшись на десятки верст. Селяне живо присвоили бесхозного сивку, но Вольт не пожелал тягать борону на благо сельского хозяйства и спустя две недели объявился в Догеве – тощий, одичавший, донельзя обиженный на предателя-хозяина, но никого другого к себе не подпускавший. Лён потом рассказывал, что ему пришлось целый месяц подлизываться к жеребцу, чтобы тот сменил гнев на милость и перестал разыгрывать из себя послушную, но тупую скотину.

От Ромашки кобыле досталась узкая белая стрелка вдоль морды да нагловатая хитринка во взгляде. Обольщаться насчет характера я бы тоже не стала.

– Как ваша нога?

– Какая? – не поняла я. – А, ерунда, с утра не болит – я и забыла.

– Вы ее не заговаривали?

– Зачем? На месте вправила. В первый раз подворачиваю, что ли?

Травник помрачнел – видимо, надеялся испытать на мне какое-нибудь особенно тошнотворное снадобье.

– Что ж, – с непонятной печалью сказал он, – будем надеяться, вы приобрели больше, чем можете потерять.

– Примеряете на меня древнее грозное пророчество или отечески предостерегаете?

– Нет, всего лишь по-старчески брюзжу, – улыбнулся маг, вставая из-за стола.

Поблагодарив за гостеприимство и пообещав повторно воспользоваться им в любое удобное для меня время, я с грехом пополам вскарабкалась на лошадь. Кузьмай подал мне сумки и долго махал на прощание, а Манька проводила до опушки Кущи, плавно перетекающей в опушку безымянного бора. Там остановилась, мяукнула вслед и с чувством выполненного долга побежала обратно, гордо задрав хвост.

Глухим лес казался только составителям карты. В действительности его пересекала тьма-тьмущая тропинок, простых и двухколейных. Частенько попадалась на глаза вя?лившаяся на солнце скошенная трава, кое-где темнели коровьи лепешки. Пару раз, выезжая на полянки, я замечала дымок над еловыми макушками и слышала далекое блеяние овец и собачий лай. Как Травник и говорил, люди в лесу селились понемногу, но часто, заимкам и сторожкам не было числа. Пока, впрочем, я не видела ни одной, минуя их стороной.

Кобыла не то чтобы не слушалась узды – скорее не давала повода ею воспользоваться, не сворачивая с тропы и не сбиваясь с неторопливой рыси. Нас обеих это вполне устраивало. Солнце утвердилось в зените, когда лошадь впервые остановилась и попятилась, скорее удивленная, чем испуганная. Тропинку неторопливо переходил здоровенный заяц. Даже не переходил – шествовал с таким царственным видом, что встречным волкам следовало замереть в земном поклоне. Я свистнула в два пальца, заяц вздыбил уши, но ускориться и не подумал.

– Арбалет бы мне, – с сожалением сказала я, – да не сезон. Плешь на плеши.

Заяц обернулся, внимательно рассмотрел мою потрепанную куртку и с не меньшим презрением сморщил нос.

– Леший побери, – огорченно сказала я, когда косой скрылся в кустах, – да надо мной уже зайцы смеются! Надо срочно зарабатывать на приличную одежонку и седло. Давай, голубушка, тут недалеко должна быть деревенька.

Вскоре тропинка перешла в утоптанную, а затем и откровенно колдобистую дорогу, разбитую тележными колесами. Ямы заполняла дождевая вода, отстоявшаяся над слоем грязи. Возле околицы она разлилась необъятной лужей, по которой то ли ходили, то ли плавали упитанные гуси. Прозывалось селение соответственно – Гнилец. Десяток обшарпанных домиков под соломенными крышами, редкие корявые жерди, призванные изображать заборы, да общий колодец прямо посреди улицы. В ближайшем дворике медленно и печально рубил дрова щуплый мужичонка. Сизый нос рубщика свидетельствовал о трепетной любви к хмельным напиткам домашнего изготовления, а частые промахи – о ее утренних последствиях. Из окна кособокой хатки то и дело выглядывала дородная баба, чья кислая физиономия ненадолго придавала мужичку творческих сил.

Чем меньше селение, тем любопытнее его жители. Проедь я деревню без остановки, мало кто вспомнил бы обо мне. Но у колодца я спешилась, повертела скрипучий ворот и наполнила флягу водой, озадачив местных кумушек на добрый месяц. Мужичок отложил топор, баба высунулась из окна по пояс.

– Справная у девки лошадка! Эва, смолка какая, – перешепнулись у меня за спиной.

– Смолка так Смолка, – вполголоса согласилась я. – Ты не против?

Свежепоименованная кобыла не возражала.

К колодцу вразвалочку подошел давешний мужик. Косматый, небритый, с изящным расписным коромыслом на плечах, он смотрелся дико, но лучшего предлога для знакомства не придумал.

– Вы, госпожа, небось и кобылку напоить желаете? Так я налью в колоду, пущай хлебает.

– Буду очень вам признательна, – улыбнулась я.

Мужик с энтузиазмом раскрутил ворот. Стремительно вознесшееся ведро с размаху стукнулось о валик, сорвалось с цепи и грустно булькнуло в недра колодца.