Пандемониум - Оливер Лорен - Страница 40

— Ходили слухи, что некоторые участки границы не защищены. Мы рассказывали друг другу истории о том, как заразные ходят туда-сюда через границу и пожирают человеческие мозги. Ну, все эти детские страшилки. Я не знала, верить в это или нет, но решила рискнуть. Я целую вечность обдумывала, как это сделать. В результате я накинула на ограждение одеяло. А дождь пришелся очень кстати — пограничники и регуляторы сидели в своих будках. Через ограждение я перелезла без особого труда. Но я не знала, куда пойду или что буду делать, когда окажусь по ту сторону. Я не попрощалась ни с матерью, ни с отцом. Я никак не готовилась, просто бежала. — Рейвэн искоса смотрит на меня. — Но думаю, что этого было достаточно. И еще я думаю, что ты знаешь, что это такое.

— Да, знаю, — хрипло отвечаю я.

У меня до боли сдавливает горло, я готова расплакаться в любую секунду и, чтобы этого не произошло, со всей силы вцепляюсь ногтями в бедра и пытаюсь разодрать кожу сквозь джинсы.

Блу мечется во сне и бормочет что-то невнятное. Хрипы у нее в груди становятся все серьезнее; когда малышка вдыхает и выдыхает, слышно, как что-то булькает у нее в груди. Рейвэн наклоняется к Блу и убирает мокрые пряди волос у нее со лба.

— У нее жар, — говорит она.

— Я принесу воды, — предлагаю я.

Мне отчаянно хочется сделать хоть что-то, чтобы помочь.

— Это ничего не изменит, — тихо отвечает Рейвэн.

Но мне необходимо двигаться, и я все равно ухожу от костра. Я иду к ручью через темный холодный лес. Полная луна висит высоко, она отражается на серебряной поверхности тонкого льда. Лед весь покрыт паутиной трещин, и под ним видна черная вода. Я разбиваю лед дном жестяного ведра и чуть не задыхаюсь, когда студеная вода через мою руку заливается в ведро.

В эту ночь мы с Рейвэн не спим. Мы по очереди промокаем холодным полотенцем горячий лед Блу. Дыхание малышки замедляется, и хрипы уже не такие громкие. Через какое-то время Блу перестает метаться и затихает. Бледно-розовый рассвет начинает вытеснять ночь, а мы все промокаем лоб Блу… Хотя к этому времени она не дышит уже несколько часов.

Сейчас

Мы с Джулианом идем сквозь темноту. В туннеле не хватает воздуха. Мы идем медленно, это настоящая мука, потому что нам обоим отчаянно хочется бежать. Но мы должны двигаться бесшумно и не можем воспользоваться фонариками. Это слишком рискованно. Мы идем по огромной сети туннелей, а я все равно чувствую себя как крыса в коробке. Я не очень уверенно держусь на ногах и вынуждена держаться левой рукой за скользкую сырую стену туннеля. В темноте то и дело возникают и исчезают какие-то черные силуэты, а по стене ползают мокрицы.

И крысы. Они пищат по углам, перебегают через рельсы, их когти противно стучат по стене.

Ничто вокруг, ни звуки, ни запахи, не меняется, и невозможно определить, сколько времени мы идем и куда — на восток, на запад или по кругу. Иногда мы идем вдоль старой железнодорожной колеи. Наверное, здесь когда- то ходили настоящие поезда. Я вконец обессилела, и нервы мои на пределе, но все равно у меня поднимается настроение, когда я представляю, как в этом темном лабиринте туннелей с грохотом проносились поезда, а в них свободно передвигались свободные люди.

В туннеле кругом вода, иногда она течет тонкими ручейками, иногда поднимается на пару футов, она вонючая и в ней полно мусора, очевидно, он попал сюда из-за засора в канализации. А значит, мы не так далеко от города.

Я все чаще спотыкаюсь. Уже несколько дней я не ела нормальной нищи, и у меня болезненно пульсирует шея в том месте, где стервятник порезал ее ножом. Джулиан теперь постоянно должен протягивать руку и поддерживать меня, чтобы я не упала. В итоге он обхватывает меня за талию и волочет вперед. Я благодарна ему за то, что он пошел на физический контакт. Когда тебя кто-то поддерживает, гораздо легче, несмотря на усталость, идти дальше и постоянно напряженно вслушиваться в тишину, ожидая, что в любую секунду из мрака появятся стервятники.

Мы идем несколько часов без остановки. Наконец темнота начинает рассеиваться, и я вижу, как откуда-то сверху в туннель просачивается серебристый свет. В потолке целых пять решеток. Впервые за все эти дни я вижу над собой небо, оно как лоскутное одеяло из облаков и звезд на черном фоне. Я непроизвольно вскрикиваю от радости. Это самое прекрасное из всего, что я видела в своей жизни.

— Решетки… — говорю я, — Мы сможем…

Джулиан проходит вперед, и мы в первый раз рискуем зажечь фонарик. Джулиан направляет луч вверх и отрицательно качает головой.

— Прикручена болтами снаружи, — говорит он, потом встает на цыпочки и толкает решетку, — Не сдвинуть.

От досады у меня пропадает дар речи. Свобода так близко, я чувствую ее запах, запах ветра, свежести и чего-то еще… Запах дождя. Должно быть, недавно прошел дождь. От этого запаха у меня слезы наворачиваются на глаза. Наш путь закончился на платформе, под нами затопленные пути, по воде плавают листья, которые смыло дождем с улицы. Слева от нас в стене ниша. Похоже, здесь проводили какие-то земляные работы, а потом бросили. В нише складированы деревянные ящики, а на стене — удивительно хорошо сохранившаяся табличка: «ОСТОРОЖНО. ЗОНА СТРОИТЕЛЬСТВА. ПРОХОД ТОЛЬКО В КАСКАХ».

У меня больше нет сил стоять на ногах. Я выскальзываю из-под руки Джулиана и тяжело падаю на колени.

— Эй. — Джулиан присаживается рядом. — Ты в порядке?

— Устала, — Это все, что я могу сказать в ответ.

Я сворачиваюсь калачиком на земле и кладу руку под голову. Мне все труднее держать глаза открытыми. Если я их не закрываю, звезды надо мной собираются в один огромный светящийся шар, а потом он снова распадается на маленькие яркие фрагменты.

— Поспи, — говорит Джулиан.

Он снимает рюкзак и садится рядом со мной.

— А если стервятники появятся? — спрашиваю я.

— Я постерегу. Буду держать ухо востро.

Через минуту Джулиан ложится на спину. Из решеток сквозит, и я непроизвольно поеживаюсь.

— Тебе холодно? — спрашивает Джулиан.

— Немного.

Ответ дается мне с трудом, кажется, у меня даже горло замерзло.

Мы молчим какое-то время, потом Джулиан поворачивается на бок, он обнимает меня рукой и придвигается ближе. Я спиной слышу, как часто и неровно бьется его сердце.

— Ты не боишься делирии? — спрашиваю я.

— Боюсь, — коротко отвечает Джулиан. — Но мне тоже холодно.

Через какое-то время его пульс приходит в норму, мой тоже, и наши сердца стучат в одном ритме. Холод постепенно улетучивается из моего тела.

— Лина? — шепчет Джулиан.

Луна, как яркий прожектор, повисла прямо у нас над головами, и я не открываю глаза.

— Что?

Я чувствую, как пульс Джулиана снова учащается.

— Хочешь, расскажу, как умер мой брат?

— Расскажи.

Я соглашаюсь, хотя какие-то нотки в интонации Джулиана пугают меня.

— Брат и отец вообще-то никогда не ладили, — говорит Джулиан, — Брат был упрямый. Своевольный. И характер у него был плохой. Все говорили, что он исправится после процедуры, — Пауза, — Он становился старше, а все становилось только хуже. Родители начали думать о том, чтобы ускорить процедуру. Это все было очень плохо для АБД, ну и для всего остального. Брат отбился от рук, он не слушался отца. Я даже не уверен, что он верил в процедуру исцеления. Он был старше меня на шесть лет. Я… мне было страшно за него. Понимаешь, о чем я?

У меня нет сил ответить, и я просто киваю. Воспоминания, которые я похоронила, замуровала во мраке за крепкой стеной, пробиваются наружу. Непрекращающаяся, будто гудение москитов, тревога, которую я чувствовала в детстве, когда смотрела, как мама смеется, танцует и поет под музыку из репродуктора в нашем старом доме. Радость пронизывает страх. Страх за Хану, страх за Алекса, страх за всех нас.

— Семь лет назад, как сейчас, у нас был большой митинге Нью-Йорке. Тогда АБД и стала национальной организацией. Это был первый митинг, на котором мне разрешили присутствовать. Мне было одиннадцать. Брат как-то отпросился. Я не помню, что он такое придумал, чтобы не пойти.