Барабаны Перна - Маккефри Энн - Страница 15

В этот же день случилось кое-что еще! На закате, когда Пьемур помогал ученику рудокопа привести скакуна с пастбища, он вдруг услышал пронзительный крик огненной ящерицы. Подняв голову, мальчик увидел стройное тельце файра, который, сложив крылья, с головокружительной скоростью падал прямо на него. Его спутник бросился наземь, прикрыв руками голову. Пьемур пошире расставил ноги, но файр, вместо того, чтобы опуститься ему на плечо, стал, сердито крича, летать кругами, при этом его выпуклые глаза стремительно вращались, грозно полыхая красным и оранжевым.

Потребовалось несколько минут, чтобы уговорить Крепыша – а это был именно он – присесть на плечо, и еще больше времени, чтобы малыш успокоился настолько, что его глаза приобрели обычный голубовато-зеленый оттенок. Ученик рудокопа смотрел на него, вытаращив глаза.

– Ну ладно, Крепыш. Я жив-здоров, но придется мне заночевать здесь.

У меня все в порядке. Ты ведь можешь передать Менолли, что нашел меня здесь, правда? И что у меня все хорошо?

Крепыш издал негромкий щебет, в котором прозвучало такое сомнение, что Пьемур не смог удержаться от смеха.

– Это твой файр? – с любопытством спросил подошедший мастер, не сводя глаз с Крепыша.

– Нет, мой господин, – произнес Пьемур с таким явным сожалением, что рудокоп усмехнулся. – Это один из файров Менолли, помощницы мастера Робинтона. Его зовут Крепыш. Я помогаю Менолли кормить его по утрам – ведь у нее их девять, и кормить их – сущее наказание. Так что он мой старый знакомый.

– Вот уж не думал, что эти твари так сообразительны, что могут находить людей.

– Видите ли, мой господин, я и сам это только что узнал, – ответил Пьемур, не в силах скрыть легкого самодовольства: все-таки Крепыш его разыскал!

– Ну и какой прок от того, что он тебя нашел? – скептически осведомился мастер.

– Как же, мой господин, – он вернется к Менолли и даст ей понять, что видел меня. Но было бы еще лучше, если бы вы дали мне кусочек кожи для письма. Я привяжу его к лапке Крепыша, он отнесет обратно, и тогда они точно узнают…

Мастер предостерегающе поднял руку.

– Я бы не хотел, чтобы в письме упоминался визит Древних.

– Само собой, мой господин, – обиженно ответил Пьемур – неужели старший рудокоп думает, что его нужно предупреждать?

На клочке, который неохотно выдал ему мастер горняков, удалось нацарапать всего несколько слов. Кожа была старая, видно, с нее уже неоднократно соскабливали старые записи, чтобы использовать снова, поэтому чернила расплывались. «Жив-здоров! Задерживаюсь!» – написал Пьемур, а потом по внезапному наитию добавил барабанными сигналами: «Поручение выполнено. Чрезвычайные обстоятельства. Старый дракон».

– Гляжу, ты умеешь обращаться с этой мелюзгой! – с ворчливым одобрением заметил старший рудокоп, наблюдая, как Пьемур привязывает записку к лапке Крепыша, причем сам файр следил за этой операцией не менее внимательно, чем мастер.

– Он знает, что мне можно доверять, – ответил Пьемур.

– Как говорится, доверяй, но проверяй, – неожиданно сухо отрезал рудокоп, и Пьемур недоуменно взглянул на него. – Да ты не обижайся, парень.

Именно в этот миг Пьемуру пришлось сосредоточиться, чтобы как можно ярче представить себе Менолли. Потом, подняв руку над головой, он привычным движением подбросил файра в воздух.

– Лети к Менолли, Крепыш! Возвращайся к Менолли!

Вместе с рудокопом они провожали взглядом файра, который стремительно удалялся в западном направлении и вдруг исчез из вида. Тут ученик позвал их ужинать.

Во время еды Пьемур терялся в догадках: что же хотел сказать мастер, к кому относилось его замечание «доверяй, но проверяй». Может, он не очень-то доверяет Пьемуру? Но почему? Разве не он сохранил для них сапфиры? И при этом ему даже не пришлось соврать. И у себя в цехе он никогда не наживался на своих друзьях, торгуясь за них на ярмарке, и всегда держал слово. Приятели часто обращались к нему за помощью. Да и вообще, разве само это поручение – не знак доверия со стороны Главного арфиста? Что же скрывается за словами старшего рудокопа?

– Пьемур! – кто-то тряс его за плечо.

Паренек с запозданием сообразил, что к нему обращаются уже не в первый раз.

– Ведь ты – арфист! Спой нам, сделай милость!

Эта искренняя просьба людей, вынужденных подолгу жить и работать в глуши, заставила сердце Пьемура болезненно сжаться от сожаления.

– Понимаете, друзья, я потому и стал гонцом, что у меня ломается голос, и мне пока что не разрешают петь. Но знаете, – поспешно добавил он, заметив на лицах рудокопов явное разочарование, – я могу продекламировать вам кое-какие песни, если у вас найдется, на чем отбивать ритм.

После нескольким неудачных попыток он остановил свой выбор на кастрюле, которая звучала не так уж плохо, и, поддерживаемый слушателями, притопывавшими в такт тяжелыми сапогами, проговорил им все новые песни Цеха арфистов, даже новую балладу о Лессе, сочиненную мастером Домисом. Кто знает, когда еще им доведется услышать ее в настоящем исполнении, да и никто ее не услышит до праздника у лорда Гроха. И если, по мнению самого Пьемура, в его теперешней передаче эта песня многое потеряла, все равно мастер Шоганар его не слышит, Домис никогда не узнает, зато рудокопы были так неподдельно счастливы, что мальчик почувствовал: он потрудился не зря.

Распрощавшись с холдом рудокопов, он с первыми лучами солнца направился в обратный путь. Теперь тропа шла под уклон, и от тряской рыси скакуна у Пьемура зуб на зуб не попадал. Временами они с пугающей скоростью скатывались с откосов, которые с таким трудом одолевали накануне. Пьемур зажмурился и, вцепившись в седло, изо всех сил надеялся, что они не слетят с тропы в бездонное ущелье. Когда он возвращал своего невозмутимого скакуна Банаку, животное лишь слегка вспотело под седлом, в то время как сам Пьемур весь взмок.

– Я вижу, все в порядке, – лаконично заметил Банак.

– Хоть он и не больно прыток, зато надежен, – с таким преувеличенным облегчением проговорил Пьемур, что Банак рассмеялся.

Ступив на Главный двор Цеха арфистов, Пьемур услышал, как Тильгин отважно поет соло Лессы. Он усмехнулся про себя: даже когда Тильгин не врет, голос его звучит скучно и вяло. На крыше никого из файров Менолли не было видно, но на подоконнике спальни мастера Робинтона нежился на солнышке Заир, так что Пьемур взлетел по лестнице через две ступеньки. Хотя он втайне сожалел, что никто не видит его триумфального возвращения, в этом был и свой плюс: у него не появилось искушения разболтать о своих приключениях.