Кони, кони… - Маккарти Кормак - Страница 3

В тот раз я выиграл двадцать шесть тысяч долларов. Я играл двадцать два часа кряду. На последней сдаче в банке скопилось четыре тысячи, а играли трое. Я и двое из Хьюстона. Я выиграл, имея на руках три дамы.

Он снова посмотрел на сына. Тот сидел, поднеся чашку ко рту. Рука его застыла в воздухе. Отец отвернулся и посмотрел в окно.

У меня не осталось от этих тысяч ни гроша, сказал он.

Что я, по-твоему, могу сделать?

По-моему, ничего.

А ты не можешь с ней поговорить?

Нет.

А по-моему, можешь.

Наш последний разговор состоялся в Сан-Диего, Калифорния, в сорок втором году. Она не виновата. Я не тот, что прежде. Как это ни печально.

Внешне, может, и не тот. А в душе такой же…

Отец закашлялся. Потом отпил из чашки.

Вот. В душе…

Они долго сидели не проронив ни слова.

Она играет в каком-то театре…

Знаю.

Сын поднял с пола шляпу и положил на колени.

Пора…

Мне очень нравился ее старик. А тебе? И мне нравился, ответил сын отвернувшись к окну.

Не надо плакаться мне в жилетку…

А я и не плачусь.

Вот и не надо.

Он не сдавался, сказал Джон Грейди, и всегда твердил, что надо держаться до конца. Он говорил, что похороны стоит устраивать, если есть что похоронить, пусть это хотя бы только военный личный знак. Джон Грейди помолчал. Они собираются раздать твою одежду, добавил он.

На здоровье. На меня все равно ничего не налезет. Разве что обувь…

Он всегда считал, что вы опять сойдетесь.

Знаю.

Джон Грейди встал, надел шляпу.

Я поеду…

Давай.

Отец скинул ноги с подоконника на пол.

Я провожу тебя. Хочу купить газету.

Они стояли в вестибюле, где пол был выложен кафелем. Отец просматривал газетные заголовки.

Господи, чего это Ширли Темпл разводится?!

Джон Грейди посмотрел в окно. Опускались ранние зимние сумерки.

Надо бы постричься, сказал отец сам себе. Потом перевел взгляд на сына. Я понимаю, что у тебя на душе. Со мной такое бывало…

Сын кивнул. Отец еще раз взглянул на газету и стал складывать ее.

В Библии сказано, что кроткие унаследуют землю, и, наверное, так оно и есть. Я, конечно, не вольнодумец, но если честно, то я сильно сомневаюсь, что унаследовать землю – такое уж великое счастье…

Он посмотрел на сына, потом вынул из кармана пиджака ключ и протянул ему.

Поднимись в номер. В шкафу найдешь кое-что для себя.

Что там?

Подарок. Хотел дождаться Рождества, но осточертело все время на него натыкаться. Забирай.

Ладно.

Тебе сейчас нужно отвлечься… Когда спустишься, оставь ключ у дежурного.

Ладно.

До скорого.

Пока.

Джон Грейди поднялся в лифте, прошел по коридору к номеру, отпер дверь, вошел. Открыл стенной шкаф. На полу, рядом с двумя парами ботинок и грудой грязных рубашек, он увидел новенькое седло «Хэмли формфиттер». Поднял его за луку, закрыл дверцу шкафа, потом положил седло на кровать и застыл, не сводя с него глаз.

Черт побери, произнес он.

Джон Грейди оставил ключ у дежурного и вышел на улицу с седлом на плече. Он дошел до Саут-Кончо-стрит, остановился, положил седло на землю у ног. Уже стемнело, горели уличные фонари. Первая же машина шла в его сторону. Это был старенький грузовичок «форд», модель А. От резкого торможения грузовик сильно занесло, водитель опустил стекло, дохнул на Джона Грейди перегаром.

Бросай, ковбой, свою красотку в кузов и садись.

Джон Грейди так и сделал.

Всю следующую неделю шли дожди. Потом немного прояснилось, но ненадолго. С серого неба на застывшие равнины снова обрушились потоки воды. Залило мост у Кристоваля, и движение по шоссе оказалось прерванным на неопределенное время. В Сан-Антонио тоже залило все, что только можно было залить. Джон Грейди надел на себя дедов дождевик, заседлал Редбо и поехал на пастбище у Алисии, где южная часть ограды оказалась под водой. Стадо сгрудилось на незатопленном островке. Коровы грустно взирали на коня и человека. Редбо, в свою очередь, недовольно поглядывал на коров.

Что поделать, дружище. Мне это все самому не нравится, сказал Джон Грейди, коснувшись каблуками его боков.

Пока матери не было, Джон Грейди, Луиса и Артуро ели на кухне. По вечерам, поужинав, Джон Грейди часто выходил на шоссе, ловил попутку и, оказавшись в городе, бродил по улицам. Иногда он доходил до Борегард-стрит, останавливался напротив гостиницы и смотрел на окно на четвертом этаже, где за прозрачной занавеской время от времени мелькал силуэт отца, перемещавшийся туда-сюда в освещенном прямоугольнике, словно медведь в тире, только медленнее и так, словно это причиняло ему страдания.

Вернулась мать, и Джон Грейди снова стал есть в столовой. Мать и сын сидели на противоположных концах длинного стола, а Луиса хлопотала, подавала еду. Унося последние тарелки, она обернулась у двери.

Альго мас, сеньора?[9]

Но, Луиса. Грасиас.[10]

Буэнас ночес, сеньора.[11]

Буэнас ночес.

Дверь за Луисой закрылась. Тикали часы. Джон Грейди поднял голову.

Почему бы тебе не сдать мне ферму в аренду?

В аренду?

Да.

Кажется, я уже говорила, что не хочу больше это обсуждать.

Но у меня появилось новое предложение.

Сильно сомневаюсь.

Я отдам тебе все, что заработаю. И ты сможешь тратить деньги, как пожелаешь.

Ты соображаешь, что несешь? Тут ничего не заработаешь. Эта ферма уже двадцать лет приносит одни убытки. После войны на ней не работал ни один белый. И вообще, тебе только шестнадцать. Ты не сможешь управлять фермой.

Смогу.

Чушь. Лучше учись.

Мать положила салфетку на стол и, отодвинув стул, встала и вышла из комнаты. Джон Грейди оттолкнул чашку. На противоположной стене, над буфетом, висе­ла картина с изображением лошадей. Там их было с полдюжины. Они перепрыгивали через ограду корраля с развевающимися гривами, бешено закатывая гла­за. У них были длинные андалусские носы, а в очерта­ниях голов угадывалась кровь Барба. У передних лоша­дей были видны крупы, мощные и тяжелые. Возможно, это напоминала о себе линия Стилдаста. Но в осталь­ном животные на картине не имели ничего общего с теми, кого он, Джон Грейди, видел в жизни. Как-то раз он спросил деда, что это за лошади. Тот поднял голову от тарелки, посмотрел на картину так, словно видел ее впервые, буркнул, что это все фантазии, и снова при­нялся за еду.

Джон Грейди поднялся по лестнице на второй этаж, отыскал дверь матового стекла, на которой дутой было начертано «Франклин», снят шляпу, взялся за ручку и вошел. За столом сидела секретарша.

Я к мистеру Франклину.

Вам назначено?

Нет, мэм, но он меня знает.

Как вас зовут?

Джон Грейди Коул.

Минуточку.

Она вышла в соседнюю комнату, потом вернулась и кивнула.

Джон Грейди встал и подошел к двери.

Входи, сынок, сказал адвокат Франклин, и он во­шел.

Садись.

Он сел.

Когда Джон Грейди рассказал все, что хотел, адвокат откинулся в кресле и уставился в окно. Покачал головой. Перевел взгляд на Джона Грейди и выложил руки перед собой.

Во-первых, начал он, я не имею права давать тебе советы. Это называется злоупотребление положением. Но я могу сказать тебе, что ферма – ее собственность и она вправе поступать с ней так, как сочтет нужным.

А я?

Ты несовершеннолетний.

Ну а что мой отец?

Сложный вопрос.

Франклин снова откинулся на спинку кресла.

Они ведь официально не развелись…

Они развелись, друг мой.

Джон Грейди вскинул голову.

Это уже подтвержденный факт и потому не является секретом. Развод оформлен документально.

Когда?