Место для битвы - Мазин Александр Владимирович - Страница 35

Их было четверо, плечистых, кряжистых, с тяжелыми дубинками, охранявших дюжины полторы загнанных в угол людишек, даже не пытавшихся сопротивляться.

– Да, из наших! – с вызовом бросила маленькая женщина.

Щеки ее порозовели, глаза блестели от гнева.

– Ягодка! – ухмыльнулся парень.– А дай-ко я попробую, какова ты на щуп. Крытка, возьми у нее дитенка!

– Не смей! – выкрикнула женщина, подавшись назад.– Люди! Помогите!

В большом чадном зале харчевни раздались смешки. Симпатии посетителей были явно на стороне парней.

– А ты бога своего попроси! – крикнул кто-то.

Толстый парень неожиданно с силой хлопнул женщину по лбу, а второй быстро выхватил у нее ребенка. Женщина кинулась к нему, но толстый перехватил ее, стиснул. Женщина вскрикнула, меховая шапка ее упала на пол.

Никто и не думал за нее вступиться.

Во всей харчевне только один человек, сама хозяйка, Качалка, наблюдала за происходящим без одобрения. Черный священник был ее постояльцем и платил серебром. Зато и таскались к нему всякие холопы да изгои…

– Потерпим же, дети мои,– негромко сказал мужчина в черном.– Аки святые великомученики претерпели…

Женщина затихла, глядя на запеленутого в меховую муфту младенца. Парень в телогрейке, делая вид, что сейчас уронит на земляной пол, раскачивал его на ладони. А младенцу нравилось…

– Не балуй, не балуй,– бормотал толстый, тиская женщину.– Не то дрогнет у Крытки ручка – и детё твое насмерть ушибется.

– Эй, паря, не теряйся! – крикнули ему из-за стола, где пятеро местных, воев по виду, приканчивали уже дюжинный кувшин медовухи.– Задирай хрестянке подол да вали на лавку! Чай не девка, в цене не потеряет!

Внезапно кто-то заслонил дверной проем. Длинная тень упала поперек зала. Высоченный воин шагнул вперед и замер, пока глаза его, после яркого солнца, привыкали к чадному сумраку харчевни.

На него глянули мельком: воин и воин, ничего особого. В дальнем углу разыгрывалось представление повеселей скоморошьих игр.

И шелест вынутого из ножен меча тоже никто не услышал. Только дебелая Качалка, увидев клинок, успела сказать:

– Эй, варяг, ты чего?..

Парень в телогрейке все еще раскачивал младенца, когда тусклая молния прошла поперек его руки.

И рука эта со стуком упала на пол.

Младенца скользнувший вперед варяг успел подхватить свободной рукой.

Клинок варяга мотнулся вперед и кольнул в затылок толстого парня. Как будто совсем легонько – но толстый почему-то сразу отпустил женщину и стал заваливаться назад.

Варяг развернулся и окинул харчевню бешеным взглядом. В левой руке – младенец, в правой – меч…

Парень в телогрейке наклонился, поднял отсеченную руку и попытался приставить к хлещущему кровью обрубку…

Все еще могло бы обойтись… Двое оставшихся парней застыли…

Но тут один из насосавшихся медовухи, обиженный прервавшим развлечение вмешательством, дико заорал: «Бей!»– и, подхватив с лавки топор, швырнул его в варяга.

Воин пригнулся, и топор треснул в стену.

Приятели «топорника» повскакивали с мест, хватаясь за оружие, парни с дубинками, вместо того чтобы бежать со всех ног, решили вступить в бой…

И умерли первыми, даже не успев поднять дубинок.

Варяг вспрыгнул на ближайший стол. Из тех, кто за ним сидел, только один сообразил нырнуть под столешницу. Остальные разлетелись в облаке кровавых брызг.

– Стража! Стража! Убивают! – истошно заорал кто-то, выскакивая во двор.

Варяг спрыгнул со стола прямо в группу упившихся медовухи…

Минуты не прошло, а в харчевне из живых остались только забившиеся в угол христиане, пара-тройка притаившихся под лавками и хозяйка харчевни, с остановившимся взглядом и открытым ртом.

Кто-то снаружи сунулся в дверь, увидел кровавые ошметки и страшную фигуру – и мигом вылетел обратно.

– Серегей! – Слада бросилась к мужу (тощий священник попытался ее удержать, но не успел).– Серегей!

Духарев опустил меч, медленно выдохнул.

Из-под лавки высунулась нога в валенке. Сергей не стал ее рубить, просто пнул – и нога поджалась обратно.

– Успокойся, успокойся,– тихонько говорила Слада, гладя его руку.– Все уже, все…

Когда-то он сам ей так говорил…

Четверка стражников ворвалась в харчевню с оружием наголо. Гридень и три отрока. Один отрок, мальчишка лет шестнадцати, поскользнулся в луже крови, наступил ногой на груду кишок, вывалившихся из распоротого живота «топорника», увидел, во что угодил сапогом, побледнел и едва сдержал рвоту. Молодой еще, непривычный.

– Ах ты, лешево семя…– пробормотал гридень, озирая учиненную в харчевне бойню. Тут его взгляд наткнулся на Духарева.

Вид у Сереги был странный и страшный одновременно. Забрызганный кровью громила; в одной руке – здоровенный меч, в другой – младенец, завернутый в меховую муфту, тоже в кровавых брызгах.

Молодой отрок шагнул в сторону, и свет из дверей упал на Серегу.

– Варяг…– пробормотал гридень. И громче: – Варяг! Ты, это, бросай меч! По-хорошему бросай!

Витебский дружинник если и видел Духарева раньше, то сейчас не признал и принял Серегу за вольного варяга, поскольку на нем не было знаков принадлежности к дружине Роговолта.

Сергей медленно покачал головой.

Гридень поглядел на своих… Ой как ему не хотелось бросать юнцов на настоящего варяга, но долг есть долг, и он негромко скомандовал:

– Берем…

В иное время Серега оценил бы его отвагу, но сейчас, увидев, как стражники подняли щиты и изготовились, Духарев ощутил только вновь поднимающуюся ярость.

Не глядя, он передал Сладе сына и шагнул вперед…

Скорее всего, Серега порубил бы и гридня, и троих отроков и навеки рассорился с витебской дружиной…

– А ну, что тут такое делается? – раздался голос Устаха.

Синеусый варяг в сопровождении нескольких полоцких дружинников появился в харчевне.

На нем был значок десятника Роговолтовой дружины, и стражники моментально расступились.

– Ага! – изрек Серегин друг и ухмыльнулся. – Знакомый вид. Требуха, кровища – и гридь Серегей посередке. Нет чтоб меня дождаться!

Звенящая струна в Серегиной груди ослабла, гнев разом вышел и растворился.

– Да тут и делов-то – всего ничего,– проворчал он, стряхивая с меча красную влагу.

Стражники поглядели на варягов с откровенным ужасом.

Один отважный гридень, вспомнив, что находится «при исполнении», гордо выставил подбородок:

– Мы…

– Ну-ка, самого молодого – за посадником! – перебил его Устах.

Поглядел брезгливо на вспоротое чрево «топорника» и добавил:

– Пошли-ка во двор, Серегей! Уж очень здесь воняет!

Сереге тогда не выставили никаких официальных обвинений. Наоборот, посадник даже принес ему формальные извинения: Серега, варяг, дружинник князя, был в своем праве, когда вступился за свою семью. А все те, кого он порубил на постоялом дворе, наоборот, вышли преступниками, посягнувшими на честь достойной женщины и понесшими заслуженное наказание. И никакой кровной мести от родовичей погибших быть не могло. Да и кто решился бы объявить кровную месть княжьему варягу. Так что все утряслось. И пир состоялся. И почтенный купец Щур выплатил шестьдесят гривен компенсации. Почти разорился, но был очень счастлив, что варяг простил, не вызвал купцова сына на смертный бой.

Больше того, история о варяге, который вмиг нашинковал и тех, кто обидел его семью, и тех, кто допустил, чтобы его близких обидели, – стала в княжестве общеизвестна и получила полное одобрение полноправных граждан. Правду всем миром надобно защищать, а не только князю да дружине. В общем, приступ почти берсерковой ярости обратился только на пользу Серегиному авторитету, а полоцкий князь, по обычаю получавший виру за убитых и в спорных случаях самолично устанавливавший ее размер, стребовал с Духарева за полный воз покойников одну гривну. Символически. А доверие его к Сереге только возросло: до сего момента Роговолт не раз замечал у своего гридня не подобающий дружиннику гуманизм и человеколюбие, полагал это следствием духаревского вероисповедания и, естественно, не одобрял. А когда «утесненный в праве» Духарев, как подобает любимцу Перуна, истинному варягу, порубил на капусту, не разбирая, и правых, и виноватых и доказал, что вполне «нормален», князь был вполне удовлетворен.