Место для битвы - Мазин Александр Владимирович - Страница 26

Властному речь понравилась. Пленника освободили, мазали ожоги каким-то вонючим жиром. Пленник кричал…

Серега проснулся, сел. Дурной сон все еще стоял перед глазами, Духарев помотал головой, отгоняя кошмар, огляделся…

Светало. Раненый перестал кричать, бормотал что-то жалобное. Рядом с ним сидел Устах.

Что-то мелькнуло в траве. Собачонка. Мышей ловит, бездельница! Вокруг лагеря паслись кони. Трава была влажной от выпавшей росы. Серега смочил ладони, провел по лицу. Затем подошел у Устаху, присел рядом на корточки:

– Как?

Вместо ответа его друг размотал повязку. Края раны почернели, от нее шел дурной запах.

Устах провел указательным пальцем по горлу.

– Дай ему день,– попросил Духарев.– Может, выправится?

Синеусый варяг кивнул.

– Поднимай бойцов,– сказал Сергей.– Тронемся пораньше. Как-то мне… беспокойно.

«Рассказать ему сон? Ладно, еще успеется».

Выяснилось, что ночью парс смылся. Серега напустился на часовых: кто прохлопал?

Но за караульных вступился Машег, напомнил:

– Он же чародей. Глаза отвел. Пускай. На что он нам?

– Да,– поддержал хузарина Устах.– Сбег – и хорошо. Без него спокойней.

Серега так не считал. У него имелись к сбежавшему кое-какие вопросы. Но и друзья были в чем-то правы. По крайней мере, он их понимал.

Позавтракали наскоро, собрали коней, двинулись. По утреннему холодку ехать было – одно удовольствие.

Духарев с Машегом ускакали далеко вперед. Холмы кончились. Степь до самого горизонта была ровная, как море в тихую погоду. Ровная и безлюдная. И степь, и дорога. Серега расслабился. Наслаждался спокойствием, ровным движением коня, размышлял… В общем, из дозорного стал путешественником. С Машегом такое можно себе позволить. Хузарин зорче и опытней.

– Серегей, у тебя жена из каких булгар, волжских или дунайских? – спросил Машег.

– Из дунайских.

– Хорошего рода?

– Да.

– Тогда ничего,– кивнул хузарин.

– В какого смысле – ничего?

– У вас, христиан, одна жена. Законных сыновей только она рожает. Коль благородной крови женщина, значит, и сыновей родит добрых.

– Одного уже родила,– Серега невольно улыбнулся.– А у тебя, Машег, сыновья есть?

– Есть. Шестеро. Законных.

– Сколько-сколько?

Хузарин засмеялся:

– Мы, Серегей, народ избранный. Нам можно и больше одной жены иметь. Мой первенец родился, когда мне шестнадцать зим миновало. А первого врага я убил в двенадцать! – добавил он с гордостью.

Однако!

– И кто это был?

– Разбойник. Мы с братьями в волжских протоках уток били, а тут они. Я его стрелой убил,– добавил Машег не без гордости.– В глаз.

– А вас сколько было? – спросил Духарев.

– Два брата и я. Но братья – старше. Больший меня тогда на два года старше был.

– А разбойников сколько?

– Пятеро,– и уточнил с огорчением: – Один ушел. Там тростник. Сыскать трудно. Отец после нас сильно ругал.

– Ага… Понятно.

Трое пацанов, старшему из которых – четырнадцать, нечаянно наскочили на пятерых вооруженных дядек – и получили от батяни выговор, что один из дядек ухитрился смыться. Суровая, однако, семейка.

– А где теперь твои братья?

– Там! – Машег показал пальцем в небо.

Некоторое время ехали молча, потом хузарин спросил:

– Ты ведь не из кривичей, Серегей?

– Нет.

– А из каких ты славян? Какого рода?

– Я варяг.

– Это ясно,– отмахнулся Машег.– Я спросил: какого ты рода?

– Мой род – далеко,– сухо ответил Духарев.

– Ты – изгой?

Духарев покачал головой.

– А как твой род зовется?

– Русские,– машинально ответил Духарев.

Зря.

– Чьи? – удивился Машег.– Княжьей руси данники, что ли?

– Нет. Просто слово похожее.

«И кто меня за язык дергал?»– подумал Серега.

– Мой народ живет очень далеко отсюда.

– За варяжским морем?

– Еще дальше.

– Там, где всегда лед?

– Нет. Но зимы у нас суровые.

– А христиан у вас много?

– Много.

Внезапно Серега сообразил, что Машег спрашивает не просто так, а с некоей целью.

– А почему это тебя вдруг заинтересовало? – спросил Духарев.

– Парс сказал: ты не от мира сего, Серегей. Сказал: ты, может, и не человек вовсе.

Вот поганец!

– И ты поверил? – спросил Серега, стараясь, чтобы вопрос прозвучал иронически.

– Ну… Я подумал: может, ты – ангел? – немного смущенно признался Машег.

– Кто?!

– Ангел. В Книге сказано: прежде сходили ангелы к людям.

– И я, что же, похож на ангела? – ухмыльнулся Духарев.

– Может быть,– твердо ответил хузарин.

– Интересно, чем же я, простой варяжский десятник, похож на ангела?

Теперь засмеялся Машег:

– Как ты смешно сказал: простой варяжский десятник!

Серега не понял, в чем тут юмор, но промолчал.

– Наверное, ты не ангел,– неторопливо произнес Машег.

– Это уж точно! – поддакнул Духарев, но хузарин его реплику проигнорировал и продолжал:

– Но ты не такой, каким хочешь выглядеть. И ты – разный. Иногда умудрен, как старец, а иногда, прости, глуп, как мальчишка. Устах еще говорил: ты ведун. Как ваш прежний великий князь.

– Мой учитель был – ведун,– уточнил Сергей.– Он – не я. Может быть, чему-то он меня и научил… Но я не ведун, ты ошибаешься. И не ангел.

– Может быть, – согласился хузарин.– Но ведовство – это не наука. Это малый дар пророчества. Хотя и не одаренным свыше могут сниться вещие сны.

– Могут,– согласился Духарев.

Кстати, о снах…

– Машег, тебе никогда не встречалась такая татуировка – вроде двух орлиных лап? – спросил Духарев.

– Не орла, грифа. Где видел?

– Да… видел,– уклончиво ответил Духарев.

– А-а-а, Серегей! – Машег подмигнул.—

Я знаю, где ты видел. У диких хузар, что мы побили, да?

– Да,– не стал спорить Духарев.– Она что-то означает?

– Тьфу! – Машег презрительно сплюнул.– Тавро злого духа! Не бойся, нам с тобой он не напакостит!

И добавил что-то по-своему, сопроводив отгоняющим зло жестом.

Серега тоже на всякий случай перекрестился, хотя до сих пор никаких неприятностей от злых духов не знал.

Зато он знал совершенно точно, что ни на одном из убитых хузар он этой татуировки не видел. Только во сне.

Какой из этого вывод?

Обычный. Жди неприятностей.

Тем не менее в этот день они никого не встретили, и вообще сутки прошли без происшествий. И следующие тоже. Если не считать того, что раненный в плечо умер.

Один умер, зато двое других окрепли достаточно, чтобы полный день удерживаться в седле. Чумацкую телегу варяги оставили на дороге. Может, хозяева ее и подберут на обратном пути.

В этот день варяги прошли больше, чем за два предыдущих. А на следующий день выяснилось, что их преследуют.

Глава четырнадцатая

Печенеги

Погоню обнаружил Понятко. Часа за два до вечерней остановки Духарев отправил его прогуляться по их собственным следам. Обычная варяжская практика, заимствованная, кстати, у четвероногих хищников. Если опасаешься погони, сделай петлю и вернись на свой старый след. Можешь получить приличный шанс взглянуть на спины преследователей. Степь, конечно, не лес, в степи не спрячешься, но идея та же.

После походного дня Понятко предпочел бы лежать на травке, жевать орехи в меду и поддразнивать, например, Щербину, совсем шуток не понимавшего, что и придавало занятию настоящий вкус. Но старшой сказал: надо. И Понятко не протестовал. Старшой сказал: дело серьезное. Такое абы кому не доверишь. Либо хузарам, либо ему, Понятке. А это значит, что он, Понятко, может даже с хузарами потягаться. Если не с Машегом, то уж с Рахугом точно. Есть чем гордиться. А ведь Понятко в ватажке – самый молодой. То есть все думают, что самый молодой – Мисюрок. А на самом деле Понятко на год моложе. Просто Мисюрка в Свенельдову дружину отроком взяли, а Понятко – из детских. Отец его у Олега гриднем был, погиб в походе. Мать умерла родами. Понятку дружина воспитала. В шестнадцать лет гриднем стал. И варягом. Свенельд ему лично золотую гривну на шею надел. И подбородок побрил бы, да брить было нечего. Но разве только по усам длинным варяг узнается? Понятко со Свенельдом уличей воевал, с уграми бился, которые своих данников уступать не хотели. Бился честно, за то и воеводой отмечен. И этим горд. Очень уважал Понятко Свенельда. Считал его первым среди воинов. И многие с ним согласились бы. А вот вторым после воеводы Понятко ставил своего десятника, Серегея. Не за владение оружием. Кое в чем, например в стрельбе из лука, Понятко своему десятнику ничуть не уступал. И не за храбрость. В Свенельдовой дружине трусов не было. Был у Серегея редкий дар: чутье на правильное. И разум. И понимание. И еще доброта. Хотя многие считали слабостью не то что доброту, но даже отсутствие жестокости. Но Понятко, выросший без отца-матери, хоть не под забором, в тепле мужского братства, но – сиротой, доброту ценил. И даже подумывал, не стать ли ему христианином, поскольку искренне полагал, что доброта в десятнике – от его веры. Удерживало Понятку то, что христианский обычай запрещал больше одной жены иметь. И ни одной наложницы. Понятко еще не женился, но женщин любил разных. И хотел дом иметь такой, чтоб в нем было много женщин. И все – его. Правда, знавал Понятко христиан (последователей ромейской и булгарской веры в Киеве было немало), которые блудили почище почитателей Волоха. Но молодой воин полагал, что эти христиане рискуют лишиться покровительства своего Христа. Хоть он, говорят, и добрый, и всепрощающий… Понятко охотно поговорил бы с Серегеем о его вере. Но десятник о своей вере не говорил никогда. В отличие от тех же хузар, которые постоянно подчеркивали: их Бог сильнее прочих. Как же! Сильнее? Тогда почему их хакан воинов себе из магометан набирает? Понятко как-то спросил об этом Машега – тот аж почернел. И отошел молча. Больше Понятко об этом речь не заводил. Спор спором, а по больному бить нельзя. Не враги же, свои, дружина.