Дети дорог - Самойлова Елена Александровна - Страница 42

Нить в моих руках нагрелась, обжигая даже сквозь чешую.

— Искра, встань!!!

Он вздрогнул, сильная ладонь прижала меня к жесткому плечу, острые когти прошили и без того продырявленную свиту и коснулись моей кожи.

Колдовская удавка натянулась до предела и оборвалась с пронзительным, стеклянным звоном…

Упустил!

Змеелов отнял вычурную золоченую дудку от губ и негромко, зло выругался. Коротко, по-мужски стриженная женщина в теплой куртке усмехнулась и почти радостно хлопнула ладонью по широкому кожаному поясу, на котором висела закрытая кобура с оттиском Ордена на боку.

— Что, сорвалась рыбка с крючка? Стареешь, ой, стареешь. Сколько у тебя уже проколов не было, особенно в этом городе? Уж на что простое задание…

— Замолчи, — коротко приказал дудочник, и женщина осеклась так резко, будто бы и на ее горло набросили невидимую удавку. — Нашей рыбке кто-то помог.

— Но здесь есть только одно существо, способное оборвать твою мелодию, — осторожно сказала ганслингер, нервно барабаня пальцами по кобуре, скрывающей именной револьвер. — Зачем ей это делать, если приглашение порыбачить было доставлено от ее имени?

— Ты меня спрашиваешь? — Музыкант бережно убрал инструмент в чехол на поясе и направился к выходу с площади. — Госпожа города Загряды — своенравная и непредсказуемая тварь. Возможно, ей стало скучно и она захотела сменить правила игры. Возможно, я зацепил не того, кого нужно, хотя я сомневаюсь: одного чарана на это захолустье более чем достаточно, и второго быть не должно.

— А не могло случиться так, что эта таинственная Госпожа внезапно передумала?

Дудочник на секунду задумался, а потом неопределенно пожал плечами:

— Могла и передумать. Она — чудовище, нелюдь. А значит, поддается сиюминутным желаниям. Но мы уже подписались на уничтожение пока что неизвестной твари, сожравшей дочку местного богача, а значит, должны предъявить доказательства качественно сделанной работы.

— Ты уверен, что в этом замешан чаран? — Ганслингер оттолкнула подвыпившего мужика, нетвердо державшегося на ногах и потому не убравшегося с пути достаточно проворно, хладнокровно пропустила мимо ушей грязную площадную ругань и невозмутимо прошествовала к людям, толпившимся вокруг тела на мостовой. Этих расталкивать не пришлось — увидев герб Ордена Змееловов, белой нитью вышитый на черной перчатке ганслингера, горожане торопливо расступились, пропуская к трупу наемника охотников за нечистью.

— Посмотри на его горло. — Музыкант остановился в шаге от мертвеца, лежавшего навзничь в луже собственной крови. — Ты знаешь кого-нибудь еще, чьи когти по остроте не уступают хорошему ножу? Нет, это наша рыбка отмахнулась. И ушла невредимой, зараза такая…

— Думаешь, далеко успела?..

— Вряд ли. — Змеелов перешагнул через лужу крови, уже начавшую сворачиваться, и торопливо двинулся прочь, на ходу доставая дудочку. — Созывай наемников, хватит ворон считать на площади, не за это им орденским золотом уплачено было. Даю пять минут, а потом я пойду по спирали начиная с этой улицы, а вы — сразу за мной с отставанием в десять шагов. Никуда чаран не денется, не мы, так Госпожа ему сбежать не даст. Все, время пошло.

Женщина коротко, по-военному, кивнула и скрылась в толпе. Дудочник лишь криво усмехнулся и отвернулся, оглаживая кончиками пальцев теплые, будто изнутри подогретые металлические бока узорчатого инструмента, украшенного янтарной капелью. Вот она где, душа музыканта, прячется, где хранится его сердце и искренняя привязанность. В ганслингеры идут от отчаяния и безысходности в надежде, что именной револьвер принесет им отмщение, а в дальнейшем — почет и уважение.

Не тут-то было.

Серебряные кольца, что носит каждый ганслингер на большом и указательном пальцах правой руки, на самом деле оковы, на всю жизнь привязывающие человека к оружию, изрыгающему вместо свинцовых или стальных пуль магический огонь или пронизывающий, разрывающий нелюдя изнутри холод. А откуда, спрашивается, берется эта магия, это волшебство, наделяющее кусочки обычного металла столь убийственной силой? Ответ прост: стреляя из именного револьвера, ганслингер потихоньку растрачивает собственную жизнь. Ведь если бы револьвер был артефактом, накапливающим магию из воздуха, то стоил бы столько же, сколько полная броня из шкуры золотой шассы. Орден разорился бы на одних револьверах, а ведь нужны еще патроны, обмундирование для стрелков, да и самих стрелков неплохо бы обучить так, чтобы как можно меньше выстрелов уходило «в молоко».

Впрочем, мало кто из ганслингеров знает о такой «незначительной» особенности своих игрушек и еще меньше доживает до момента осознания, что вся жизнь сгорела в пороховом дыму, утонула в грохоте выстрелов. Что револьвер, ставший продолжением правой руки благодаря серебряным кольцам, больно впивающимся в плоть при каждом нажатии на курок, лишь паразит, из-за которого стрелки проживают год за семь лет. Впрочем, вряд ли эти люди успевают кому-то о чем-то рассказать — на охоте случается всякое, и часто бывает так, что нелюдь уносит с собой в могилу недостаточно меткого или быстрого стрелка, мир его праху.

И никто и никогда не заподозрит музыканта, сфальшивившего всего на паре нот — и тем самым давшего твари несколько кратких мгновений свободы, наполненных яростью и жаждой крови. Особенно если фальшь в тщательно отрепетированной и изученной до мелочей мелодии вызвана письмом с печатью Ордена на черном воске.

— Мы готовы. — Голос напарницы раздался слишком близко и весьма неожиданно.

Змеелов недовольно окинул взглядом банду — другого слова он этому отребью подобрать при всем желании не мог — наемников в количестве семи душ, вооруженных шестигранными железными кольями в два с половиной аршина длиной и с намертво припаянной «рогатиной» примерно посередине.

«Нововведение» появилось после того, как один чаран, уже пойманный в петлю мелодии и насаженный на парочку подобных кольев, умудрился продвинуться вперед, не обращая внимания на выдвигающиеся из спины железные шипы, и дотянуться до троих человек, одним из которых, к сожалению, оказался весьма перспективный, но очень молодой дудочник, сдуру подошедший слишком близко к издыхающему монстру. В Ордене, фигурально выражаясь, полетели головы: юнец оказался родовитым, папаша — с деньгами, а требование семейства было однозначным. Найти виноватого. Нашли, прилюдно наказали, на деле отправив от греха подальше в Лиходолье обучать новобранцев, а на «чараньи колья» приварили рогатины, как на простые кабаньи копья, и решили, что конфликт исчерпан.

— Тогда пошли. Играю на «призыв», так что будьте готовы к тому, что тварь выскочит из-за любого угла и первым делом бросится на нас. Нила, стреляй сразу же, как заметишь его, это даст мне время наиграть «подчинение».

Ганслингер достала золотистый револьвер из кобуры, подняла узкое, изящное дуло к черному вечернему небу и картинно взвела курок в виде змеи.

— Командуешь так, как будто я новичок.

— В нашем деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Ты-то, быть может, и не новичок, но вот за молодцев своих ты поручиться можешь? Что они при виде несущегося на них чарана не разбегутся, как тараканы, а встретят его кольями?

Нила обиженно поджала полные губы. Музыкант усмехнулся про себя — предсказуема, как всегда. Потому он и настаивал постоянно на том, чтобы в напарниках у него ходили только женщины: их легче просчитать, легче предугадать, легче заставить подставить шею вместо себя. К каждой женщине находится свой ключик, каждую можно научить себя любить, а значит, оберегать, позабыв о самозащите. И связка прочнее выходит: сильный дудочник и средненький ганслингер работают в целом куда как эффективней, чем любой другой «расклад». Плохо только, что ганслингеры в такой связке живут пару лет от силы, зато счет убиенным нелюдям и полностью выплаченным гонорарам только растет.

Змеелов приложил дудочку к губам, наигрывая давно знакомую, до мелочей изученную музыку, вкладывая в мелодию свою волю, ощущая, как тело привычно деревенеет, становится непослушным и негибким, зато разум будто бы раскрывается, летит над мрачными, загаженными человеческим присутствием улочками, тычется в самые темные, самые потаенные уголки.